Оффлайн

      Чёрт возьми, да сколько уже прошло времени? Час? Три? Может, вообще несколько дней? Почему я должен отвечать на этот вопрос и мучиться из-за того, что не могу найти на него ответ? Почему вообще я? Что я знаю точно, так это то, что раньше всё было не так. Здесь, в стенах этой квартиры, раньше было по-другому. Иначе... Не так уныло и серо.       Я сижу на кровати и вглядываюсь в ноутбук, но глаза предательски закрываются. Бледный свет экрана выхватывает из потёмок моё лицо. Изнурённое и уставшее. Выжатое, словно лимон. Я прислоняюсь затылком к стене и перевожу дух. Капли дождя крупными бусинами барабанят по подоконнику. Хочется лечь, заснуть и ничего не чувствовать. Но вместо этого я лишь всхлипываю и продолжаю слушать стоны осеннего ветра за окном, а ещё изредка коситься в сторону окна и наблюдать, как он срывает листья с деревьев, и они, пожухшие, падают на асфальт, в лужи и грязь.       Может быть, сейчас семь утра. Или пять вечера. По серому небу ведь не разберёшь. Может, мне уже пора есть? Или чистить зубы? Ложиться спать? Я нажимаю на панель ноутбука и в очередной, уже пятисотый, раз обновляю диалог с тобой в надежде, что ты окажешься в сети. Но тебя всё нет.       Значок "онлайн" давно не светится рядом с твоим именем. Чем же ты можешь быть так занят?       Я шлю тебе сообщения одно за другим.       Вадим, привет. Как ты?       Чем занимаешься?       Смотрю, ты занят.       Ну, ладно. Напиши мне, как сможешь.       Вздыхаю и смыкаю веки, морщась от неприятной рези в глазах - верный признак того, что я сижу за ноутбуком уже очень и очень давно. Где же ты мог так запропаститься? Перебираю в голове все встречи, на которых ты должен был появиться за прошедшую неделю. Все они были назначены на будни, но сегодня - воскресенье. Сегодня наше с тобой время, Вадь. Может, ты уехал на выходные к Юльке? Я жду тебя так долго, а от тебя ни смс, ни звонка. Если ты действительно поехал к своей жене, то мог, блять, хотя бы предупредить. А не добиваться того, чтобы я как последняя шавка ждал тут тебя...       Как же хочется услышать по телефону твой голос. Твоё развесёлое «Глебка, уже мчу домой!», чтобы я со всех ног помчался на кухню готовить тебе что-нибудь вкусное. Да уж, как странно: раньше я превращал в угли самый простой омлет, а сейчас даже болоньез мне по силам. И всё ради тебя. Ради нашей любви.       Я провожу одной голой ступнёй по другой и вздрагиваю. Чёрт, так холодно. Да и не мудрено, ведь уже поздняя осень... Какого хрена в этой стране так поздно включают отопление?!       Надо бы сделать себе чай и согреться... Да, это хорошая идея.       Медленно встаю с кровати. С трудом выпрямляю спину и охаю, когда в глазах резко начинает темнеть. Я волочу ноги по холодному полу, кусая язык от непроходящей боли в позвоночнике, и молча всхлипываю, пытаясь не зареветь от собственной беспомощности. Силы покинули меня. Будто бы кто-то сделал дырку и забрал всё, что было внутри... Нас обокрали, Вадь. И всё, всё это будет на твоей совести, если ты сейчас же не приедешь!       Дохожу до окна и упираюсь лбом в стекло, исподлобья глядя на угрюмый уличный пейзаж. По тротуарам и дороге струится вода. Дождевые капли ручьями льются с соседней крыши и стекают по трубам. Прохожих на улице мало, а те, что попали под ненастье погоды, попрятали головы в капюшоны и бегут со всех ног домой. В тепло, где их ждёт горячий ужин и любимые... Наверняка ждут.       С горькой ухмылкой я понимаю, что надеюсь увидеть тебя, бегущего по этой улице. Со взлохмаченными от ветра волосами. Со слезами Москвы за воротником. Ты бы бежал и думал, как лучше извиниться передо мной за то, что заставил так мучиться. Бежал бы так и думал, как умудриться поцеловать меня как можно нежнее. Так, чтобы я истерил меньше обычного. Так, чтобы побыстрее успокоился и умолк, уткнувшись к тебе в грудь, словно котёнок, уставший ждать своего хозяина... А может, ты бы позволил мне облегчить свою душу, натерпевшуюся и измотавшуюся? Позволил бы мне поиздеваться над тобой и прикинуться жертвой? Прикинуться, потому что это всё неправда.... Это всё понарошку. Ведь я точно знаю: ты вернёшься. Ты не оставишь меня одного.       Если я сейчас же не выпью чего-нибудь горячего, то можно будет идти в больницу с обморожением конечностей. И души.       На кухне царит тот же мрак, что и в спальне. Здесь всё девственно-чисто. На столе ни пылинки. Все столовые приборы лежат по своим ящикам, а продукты – в холодильнике. Будто бы никто ни разу не готовил на этой плите, не ронял случайно на пол яйца и не просыпал муку... Я, конечно, всегда старался быть для тебя лучшим поваром, но при готовке не могу чего-нибудь не сломать или не разбить. Особенно когда я только начинал учиться готовить, тогда на кухне всегда стоял хаос и пахло чем-то горелым. Да и чего я рассказываю: ты сам всё видел. Сидел за столом и глядел на меня, прищурив глаза и прикрыв рукой рот: то ли от запаха неудавшихся макарон, то ли от смеха.       Открываю один из верхних шкафчиков буфета и беру оттуда коробку чёрного чая. Вспомнив, что в этом доме есть кое-что «погорячей», я открываю соседние дверцы и начинаю разглядывать этикетки коньяков, виски, водки. Какие-то бутылки новые, ещё неоткрытые, а в некоторых осталось лишь по половине «счастья». Каждая из уже вскрытых бутылок хранит своё воспоминание. Я помню как, где и при каких обстоятельствах мы пили с тобой каждую из них. Уже только от этих всплывающих картинок прошлого внутри меня начинает теплиться приятное чувство...       Я беру одну из бутылок в руки. Провожу кончиками пальцев по её стеклу. Открываю крышечку и вдыхаю терпко-горький аромат. Прикрываю глаза, шагая навстречу воспоминаниям.       Был вечер. В этот раз мы не стали зажигать свеч, как я любил, а просто приглушили свет – на этой же самой кухне. Ты разливал коньяк из этой самой бутылки по гранённым стаканам и всё время смеялся. Я сидел напротив, развалившись на маленьком диванчике, пристроенном к столу. Уронив голову себе на грудь и зажмурив глаза, впитывал твой смех каждой клеточкой своего тела. Казалось, его впитывала даже моя одежда, и становилась мокрой не от пота, а от скрытых в твоём смехе страсти и желания... Или мне так только казалось?       В одно мгновенье ты оказался прямо передо мной.        – Ну чего тебе надо, Вадь, а? – протягиваю я и пытаюсь стряхнуть тебя со своих колен. – Ты же видишь, в каком я состоянии... Чего ты прицепился?        – Не пудри мне мозги, Глебка. Я вижу твою извращённую улыбку. И она мне говорит о многом.       Ты склоняешься над моим ухом. Контраст твоего жаркого дыхания и моего ещё не настолько горячего тела бросает в дрожь. От тебя пахнёт коньяком, сигаретами и ещё чем-то цитрусовым.        – М-м-м, Вадь... Отъебись. Отъебись, кому говорят, – мямлю я, но тут же замолкаю, когда твои губы касаются моих. А потом уже сам запускаю пальцы тебе в волосы и притягиваю к себе, толкаясь языком во влажный рот.       Мираж воспоминания рассеивается так же незаметно, как и появляется. Я вцепляюсь в него, словно кошка, пытаясь оставить у себя хотя бы маленький его кусочек. Но он безжалостно ускользает.        – Вадь... Вадик... Вадька...       Тогда я сам тебя представляю. Закрываю глаза и оказываюсь в твоих объятиях. В твоих сильных мужских руках, около твоей вздымающейся груди, где бьётся любящее, самое прекрасное во всей Вселенной сердце... Подставляю под твои губы шею и, чуть приоткрыв рот, таю от ласки, ощущая её каждым миллиметром кожи. Прячусь в ней от реальности, как маленький ребёнок прячется под одеялом от ночного монстра.       Я прижимаюсь лицом к стене. Глупо представлять, что это ты, но так легче. Пытаюсь унять дрожь в коленях и не упасть. Продолжаю повторять твоё имя.        – А чего ты меня не встречаешь?       Голос не в моей голове. Голос, кажется, позади.       Оборачиваюсь. А там ты. Не взлохмаченный и не промокший, а опрятный и с лёгкой улыбкой на лице. И взгляд, как всегда, по-родному тёплый и добрый.        – Я... Я не слышал стука в дверь... Точнее, звонка... Но ты, видимо, стучал, потому я и не...        – Ладно-ладно, не тараторь, – ты приближаешься ко мне и, глядя в глаза, проводишь ладонью по моим волосам. Напряжение в мышцах тут же сходит на нет. Я расслабляюсь и слегка поворачиваю голову, подсказывая тебе, в каком лучше месте меня гладить, и продолжаю смотреть в твои глаза. Греться в них, словно в растопленном шоколаде.       Твоя ладонь спускается ниже, касается моей щеки.        – Боже, Глебка... Ты такой холодный. Что с тобой? Ты не заболел?       Я не отвечаю. Вместо этого обнимаю тебя. Да так сильно. Будто бы хочу слиться с тобой. Уйти вглубь твоей души и остаться там жить. Там, где всегда тепло. Там, где всегда всё хорошо и всё правильно. Там, где не существует бессонных ночей и психических срывов. Где есть только твоё сердце... чуткое и нежное. Самое мудрое. Сердце, которое всё разрешит.        – Вадь... Вадик...       Ты обнимаешь меня в ответ. Ласково и нежно гладишь по спине. И нагнетающая до этого боль проходит.        – Я здесь, милый. Здесь...        – Почему так долго? Почему?        – Что долго, Глеб?        – Почему тебя так долго не было? Где ты был? Что-то случилось?       Ты лишь начинаешь ещё нежнее оглаживать моё тело, массажируя каждый его сантиметр, втирая в меня своё тепло. Но мерзлота так глубоко засела внутри, что, кажется, вытащить её оттуда будет нелегко. На минуту мне становится жалко тебя. И стыдно за себя. Я пытаюсь справиться с собой. Усмирить внутренних демонов. Убедить себя в том, что всё в порядке: ты рядом, и больше ничего плохого не случится. Но выходит ужасно плохо. Я утыкаюсь тебе в грудь. Вдыхаю запах свежести и дождя, исходящий от твоего свитера.        – Прости, Вадик... Прости, прости меня, пожалуйста...       Ты опускаешься над моим ухом и шепчешь что-то невнятное. На секунду задерживаешь дыхание, а затем нежно берёшь мочку моего уха в рот, а отпустив её, продолжаешь мурчать свою нежную песню. Мою самую любимую.       Я кутаюсь в тебе, как в самом мягком покрывале. Как в серой туче этого дождливого неба. Только с тобой такая погода может стать прекрасной.        – Вадик...       Почему-то поток тепла уменьшается.               – Вадик?       Нехотя открываю глаза.       Мрачная кухня. Коробка чёрного чая на столе. Холод.       С непониманием смотрю на каждую из четырёх стен кухни. Не говорю ни слова. И не потому, что сказать нечего.       Податься       некуда.       Боль в спине вновь пробуждается, а ноги всё же подкашиваются.       Оседаю на пол.       За окном раздаётся первый раскат грома.