(Не)прощение

Тейт действительно верит, что не причиняет Вайолет боли, когда выводит на меловой доске буквы - аккуратно, чтобы было понятно, чтобы ничего не размазалось. У него не особо красивый почерк обычно, так что приходится стараться. Это стихи. Писать что-то лично от себя казалось недопустимой вольностью: все равно что полезть на первом свидании под юбку девчонке, в которую влюблён по уши, только ещё более богохульно, ведь тут дело касалось близости совершенно иного толка. Тейт нарочно не пишет о любви, Вайолет такого не оценит. В мешанине слов, в тех не особо больших урывках фраз проскальзывает лишь небольшая толика смысла и исходного значения. Он выбирал слова не особо долго и совершенно точно этим не мучился, совершая акт вторжения в личное пространство и на меловую доску в порыве бессмысленного вдохновения, наваждения... Если бы он не сделал это ровно в тот момент, когда идея пришла в голову, то наверняка бы передумал. Но засевшие в памяти, еще с жизни, строчки мешали думать, как бывает обычно с мотивами назойливых песенок, они будто требовали выхода: и Тейт не помнит, как он рванул с места, взлетел в пару шагов по лестнице и ворвался в комнату. Повезло, что она пустовала. Закончив, Тейт покидает место так же стремительно, как и приходил сюда. Нарочно закрывает глаза, пока преодолевает расстояние до двери, чтобы не видеть вещи Вайолет, не напоминать себе лишний раз о её непосредственной близости и не лезть в её уже-не-жизнь ещё больше, чем он уже это сделал. Внутри клокочет бешеное, неудержимое чувство, будто после немалого хулиганства. Хотя какая это шалость, тут настоящее преступление. Ему не стыдно - ему хорошо. Вернувшись в подвал он понимает, что это был срыв. Понимает, что пора бы вернуться обратно, стереть мел доски и ни за что не возвращаться, а потом рассказать на приёме у Бена о своем поступке. Может быть, даже извиниться. Но Тейт никуда не идет. Эйфория медленно утихает, откат от неё, как после сильного прихода: болезненное возвращение в привычную действительность. Следующие часы уходят на тупое созерцания стены напротив и на ожидание хоть чего-нибудь - наказание небес за вольность, наказание совести, наказание кого-то, кто мог заметить. Однако ничего не происходит, в этот же вечер в беседе с Беном Тейт не упоминает о том, что перешагнул через границу дозволенного и нарушил хрупкое душевное равновесие, которое у него было. С этого вечера он начинает врать на приемах у Бена. Тейт уверен, что вернётся к меловой доске снова. Он боится реакции Вайолет, но её нет. Два дня, три, неделя - выматывающее ожидание надоедает, а Тейт знает только два способа избавиться от него. Один из них непригоден для жизни: можно во всем сознаться и сдаться, но Тейт этого сделать не сможет, он слишком влюблён в свое безумие, чтобы отступать, когда первый шаг сделан. Но есть ещё один выход, чтобы двинуться с места не назад, а вперед. Вляпаться во все это ещё глубже и пойти написать что-то ещё. За все время, что уходит на принятие решения, он выпускает из себя столько крови, сколько ещё никогда до этого. Во второй раз это сложнее, потому что сейчас нет никакой легкости, в голове пусто, и Тейт возится ещё пару дней, чтобы наконец придумать, какое послание оставить. Такое, чтобы оно не ранили, но запомнилось. Он находит книгу с афоризмами и выискивает что-то более-менее подходящее, а потом сидит на кухне и заучивает наизусть. Не переписывать же прямо с книги. Возможно, он просто оттягивает момент. Он ловит время, когда Вайолет уходит, чтобы побеседовать о чем-то с матерью, и проскальзывает в нужную комнату. Тейт оказывается совершенно не готов. Он не понимал, что может увидеть, но сердце начинает колотиться чаще и беспорядочней, когда он видит абсолютно чистую доску - это глупо, чертовски глупо, но косвенные подтверждение того, что Вайолет читала написанное им приводит Тейта в восторг и в панику одновременно, потому что такое общение лучше, чем никакое. Это большее, на что он смел рассчитывать. Он пишет быстро и торопится, надеясь, что слова можно будет разобрать, а после удаляется, подумав, что от подобных преступлений получает куда больший душевный дискомфорт, чем некогда от убийств. Будто украденные полминуты внимания Вайолет более ценны, чем чьи-то отнятые жизни. Тейт не уходит слишком далеко. Ему любопытно, сотрёт ли Вайолет послание сразу или подождет, прочтет ли или уничтожит, не думая. Подглядывать не хочется, ему слишком тяжело смотреть на нее вблизи из-за неуемного желания подойти и обнять, оградить собой от остальных и уничтожить все то, что может её хоть немного расстроить. Он сидит у стены напротив комнаты, зажмурившись. Проходит время, прежде чем Вайолет возвращается, закрывает за собой дверь. Проверенные в ожидании часы пролетели вмиг, а вот эти секунды тянутся вечно. Тейт слышит, как Вайолет делает пару быстрых шагов - наверное, к кровати, - но замирает. Резко, будто испугавшись. Он слышит медленный, очень громкий выдох - собственное дыхание остановилось совершенно, лёгкие одеревенели, мысли замерли, весь мир остановился, ожидая, когда Вайолет где-то там в другой вселенной за дверью снова начнёт дышать. Скрипит кровать. Наступает тишина. Спустя пару часов Тейт дождется, и Вайолет выйдет. Она пробудет в ванной полчаса, позабыв запереться. Сквозь тонкую дверную щель Тейт увидит, как та режет себе руки. Хочется её остановить. Хочется разрыдаться от собственного безнадежного бессилия и слабости, заорать так, чтобы горло превратилось в кровавое месиво. С каждым порезом надрыв где-то глубоко у Тейта под ребрами начинает давить изнутри все сильнее. С каждой стекающей капелькой ненависть к себе растет. Он держится за косяк, чтобы не броситься к Вайолет и не дать себе упасть на колени прямо тут. Это она из-за него. Его девочке больно. Его девочке не все равно. Понимание того, что он начал, приходит скоро. Он делает больно единственному человеку, которого любит так сильно, но уже не может прекратить - начатое волнует его, и теперь, когда минимальный насильный контакт с Вайолет был установлен, он не может остановиться. Не может прекратить, просто не хочет. С самого начала он держался за свое обещание не мешать ей больше своим существованием. Но теперь данное слово нарушено, и ничто не держит его в рамках. Не особо хорошо он поступил. Вайолет не понимала, с кем связывается, но она достаточно умна, чтобы сбежать вовремя, однако она этого не сделала. Тейт цепляется за старые воспоминания, пытаясь оправдать себя и найти что-то, что позволит приблизиться к Вайолет. Он пишет мелом корявое "прости". Это недостаточно, нацарапанное слово кажется пустым и неёмким, но никакого другого не подобрать. Это последнее, что ему удается написать, прежде чем лед с треском расходится. *** Вайолет не понимает сама себя. Она не видит Тейта, но от того следы его присутствия только ярче. Она знает, кто наигрывает на забытой кем-то гитаре, знает, кто читает оставленную на столе книгу. Она замечает, что Тейт отнюдь не оградился от всех остальных: особенно обидно из-за мамы, которая его простила и теперь разговаривает с ним иногда по вечерам. Иногда, - ладно, очень часто, - эти разговоры касаются Вайолет. Она слышит, что ее не забыли, и это очень тяжело: гораздо лучше было бы просто пропасть. У нее складывается ощущение, что все ее чувства застыли в момент ее гибели - как застывает в своей чуть поблекшей красоте между страниц старого тома цветок. И ничего нового ей не почувствовать. А обида, которая родилась уже после смерти, будто стекла с запечатанного сознания, как вода с воска - и остался только разум и воля, чтобы заставить себя думать то, что она должна думать. Учиться чувствовать то, что она должна чувствовать. На доске в ее комнате появляются корявые слова. У нее получается просто закрыть глаза и ничего не читать. Получается убедить себя, что это мог написать кто угодно - она хватает первую попавшуюся тряпку и стирает мел. Последующие сутки заняты бесконечным поиском такого занятия, которое вытеснит из мыслей все ненужное. Она делает математику, а когда начинает раскалываться голова - просто сосредоточенно считает про себя. Это помогает. Но потом, проснувшись посреди ночи, она не вспоминает чисел - только чувствует пустоту внутри и пустоту вокруг. Она не плачет, но рыдает, всхлипывая: заставляет себя заткнуться и утыкается в подушку так, что точно задохнулась бы, будь она живой. Вайолет омерзительна мысль о том, что Тейт касался ее матери. Как оказалось, мораль волнует ее мало, и судьбы погибших подростков ее не волнуют, однако тут дело касается подлости и предательства по отношению к ее родной крови и к ней самой - такого простить и понять нельзя. Но им соседствовать вечность - и даже чуточку больше. Время не имеет никакого значения, бежит ли вперед, свернет ли назад - для призрака это все один бесконечный круг, где все точки абсолютно равноценны и немыслимы обособленно. Если после пары лет ее обида ослабла настолько, что она снова рыдает, снова режет вены и хочет, вашу мать, сдохнуть снова - то что же будет спустя пять, десять, двадцать лет? Она неминуемо забудет злобу и вернется к своему изначальному состоянию тупой влюбленности, потому что теперь это единственная точка отсчета в ее скупой вселенной. Она не простит Тейта, но забудет, почему обижалась. Она будет вечно чувствовать глубокое, терзающее изнутри, всеобъемлющее, прекрасное... И тут появляются еще одни слова на доске. Она вскрывается. Если, - давайте будем честны, - она не всегда желала сдохнуть, когда резала себя при жизни, то сейчас полосует кожу глубоко. Насквозь бы прорезала, всю руку бы отсекла, если бы могла - ей бы топор вместо маленького сияющего в свете искусственных ламп лезвия. Кровь бежит ненужно, бестолково и немного щекотно. Боль есть, но она ненужная тоже - тело будто научилось ее игнорировать. Вайолет нужна ее злость на Тейта - без нее она растеряет последнюю связь с собой прежней, с тем временем, когда не было больной влюбленности, была трезвая голова и твердая принципиальность. Поэтому извинение на доске она в первую секунду принимает за пророчество от вселенной, а после заставляет себя на него смотреть. Медленно и расчетливо стирает, анализируя собственные ощущения и не стараясь угомонить призрачное, но бьющееся сердце. Тук-тук. Раз-два. Раз-два. Она не знает, сколько зрело в ней это решение: возникло только сейчас или жило где-то глубоко очень долго. Но внезапно на нее накатывает такая сильная усталость от сопротивления себе, что становится холодно. Вай уже мертва. Она была не слишком счастлива при жизни. И, отказавшись от той жизни, она сможет принять что-то хорошее в посмертии. "Тейт". *** - Тейт, - зовет она тихо, и Тейту кажется, что он ослышался. Столько раз это происходило в его мечтаниях, что реальность, внезапно превращенная в ранее мыслимое, теперь кажется какой-то зыбкой. Вайолет повторяет его имя громче, с каким-то истерическим надрывом, и Тейт слушается. Они смотрят друг на друга очень долго. Сердце Тейта стучит сумасшедше быстро, оно заходится от восторга и радости. Он знает, что скоро оно заледенеет от чувства вины, но думать о чем-то, помимо нынешнего мгновения тяжело. Вайолет молчит. Его девочка выглядит растерянно и не особо весело. Тейт не может ее винить. Молчание не становится неловким, но оно тяжело висит и давит. Тейт мнется с ноги на ногу, а после, когда терпеть нет никаких сил, подходит к сидящей на кровати Вай. Он не отводит взгляда и может созерцать, как ее глазные яблоки начинают влажно поблескивать с каждым его шагом ближе. Не сразу становится понятно, что это подступающие слезы, но когда до Тейта доходит, он замирает, пораженный внезапным уколом вины. Не плачь. Пожалуйста. Не из-за меня. Мне так жаль, что ты влюбилась именно в меня. В шаге от Вайолет, он передумывает ее целовать, как бы не хотелось. Вместо этого он опускается коленями на пыльный ковер и нерешительно касается колена Вай рукой, глядя на нее снизу вверх. Она вздрагивает. Боится смотреть на него, потому что знает, что правильная обида, необходимая для ее разума и души злость уйдет с одним взглядом на кающегося Тейта. Решение было принято. Она смотрит. Очень неправильно, очень по-роковому в груди разливается нежное тепло. Вайолет рвет на куски: так ей хорошо и плохо одновременно. - Я соскучился, - начинает говорить Тейт, решив начать их новое общение с чего-то, что не будет горчить после. - Я понимаю, как нехорошо я поступил, я понимаю, я был очень не прав... - Я тоже, - с обреченностью говорит Вайолет, запуская бледные пальцы в волосы сидящего у нее в ногах Тейта. - А? - Я тоже соскучилась.