Без сигарет

Он дичает без сигарет. Мечется по комнате, заламывая руки и изгрызая губы. Мученически скулит, свесившись из окна и ловя долетающий со стороны подъезда сигаретный дым или в сотый раз безнадежно перерывая дом в поисках последней из последних, максимально надежно спрятанной заначки на самый черный в мире день, такой, как этот. Он бьется о стены и воет, царапает горло и запястья, сумасшедшим ором доводя до паники соседей и прохожих. Его ломка ужасна. Он становится бешеным без сигарет. Бросается на заказчиков, если им не посчастливилось оказаться курящими. Может запросто порешить их в порыве страсти, если им еще более не повезло не курить. Может на несколько дней оставить нас без работы, распугав оставшихся, по странной случайности, в живых клиентов, или, напротив, привлечь своей искаженной физией такой крупный заказ, что на много месяцев вперед можно не ждать повторения бешенства. Он становится буйно-помешанным без сигарет. Превращает жилище в помойку и кладбище бывшей мебели, сиротливо покрывающей пол свежими обломками. С неумолимой жестокостью расправляется с полудурками, которые осмеливаются встать у него на пути. Он громит все, что возникает перед ним и в зоне прямой досягаемости, вносит хаос во все, до чего дотягиваются его трясущиеся от никотинового голодания руки. Заводится с полуоборота и взрывается на ровном месте. Загорается даже от слишком пристального взгляда… Он становится озабоченным без сигарет. Зажимает в углах, подворотнях, подъездах, нишах, общественных туалетах, где придется и где приспичит. Набрасывается с жаром голодного зверя, все теми же трясущимися пальцами задирает одежду, только чтобы добраться до тепла и телом по телу, кожей по коже, а мог бы, так прошелся бы и нервами по нервам. Крайне редко дает дойти, добежать, дотерпеть до дома, какая разница, все равно это будет почти при всех. Он бесшумно нависает сверху и несколько секунд пристально смотрит в лицо, пытается определить, сплю я или нет. Не определит, не хватит терпения. Решает разбудить, на всякий случай. Без единого слова с силой врезается острыми, костляво-жилистыми кулаками куда придется, выбивая остатки сна, вбивая собственную дурь, которая ясно читается на лице, перекошенном гримасой ломки. Стоит ли открыть глаза сразу или лучше подождать перехода бешенства на новый уровень? С болезненным любопытством наблюдая за тем, как оставленные им побои постепенно исчезают, он то щурится, то широко распахивает глаз, словно боясь пропустить хоть секунду зрелища. Повязка заброшена вглубь квартиры, шрам мелькает из-под свесившейся челки, а я безучастно смотрю ему в лицо, зная, как жутко это его бесит. В полунеадеквате, силясь вырвать у меня хоть какую-то эмоцию, он бьет вдвое, втрое, как можно сильнее, лишь на время оставляя едва заметные следы на моем теле, сам ранится гораздо сильней. Наконец мне это надоедает, я протяжно выдыхаю и медленно прикрываю глаза. Как по сигналу, его губы впиваются в мои, горячий острый язык оплетает мой собственный, требовательно и истерично оглаживает, жадно лаская. Остатки одежды летят к чертям, содранные в спешке, разорванные, если не снялись с первого рывка. Он сорвал бы и кожу, но это ведь слишком долго. И если бы я захотел, то подмял бы его без труда, но пусть он сегодня творит, что захочет. А в клетке из ребер надсадно стучит мотор, и по черепной коробке мечется цербер. Он отчаянно пытается вызвать пса, дразнит тычками, ударами, укусами, воем. Он трахал меня столько раз, что мы оба сбились со счета, а без сигарет он мечтает выебать цербера. Но я не выпускаю его, прекрасно осознавая, чем это чревато. Он вгрызается в губы, как будто ему мало крови. Он пытается толкнуться без подготовки, шипит от боли, получает под дых и тихо хрипит мне в шею. Вновь звереет, при виде моей насмешливой ухмылки, зло и жестко растягивает, врывается внутрь и протяжно стонет. Вбивается нервными рваными толчками, полосует ногтями живот и грудь, мстя, бьет снова, сильнее, остервенело пытаясь оставить след, а лучше шрам, что совсем невозможно. Долбится, все ускоряясь, теряя остатки здравого смысла. Слизывает кровь с моих разбитых губ, запрокидывает голову, закатывая глаз и жмурясь. Он давится стонами, почти задыхаясь, и я понимаю, что скоро, смеюсь и сжимаюсь сильнее, обхватываю до боли, так, что почти невозможно двигаться. Подмахиваю, насаживаюсь и царапаю спину, хрипло рычу, выгибаясь и вытягиваясь под ним, и в самый последний момент смыкаю зубы на шее, с болезненным удовлетворением чувствуя, как бьется его тело, когда он кончает. Он слабо откидывается на кровать, еще больше мечтая покурить, мечтая хотя бы об одной затяжке, а на время отступившее безумие накрывает снова. И я терзаюсь сомнением, дать ли ему сигарету или лучше сперва повторить, но он уже впился зубами в плечо, не оставив мне выбора и времени все обдумать. В горячке нечем дышать, мы рвем стоны друг друга, вновь искусывая губы и рыча. И слаженно движемся навстречу, вплавляясь кожей в кожу, с каждым новым движением роняя вздох, стон, вскрик, ускоряясь с каждым движением, переходя на сумасшедший темп и громкими пошлыми шлепками отбивая ритм. И снова едет крыша, мы сплетаемся распалившимися телами, сверля друг друга пьяными взглядами. Он снова безуспешно пытается оставить на мне свои метки, и я знаю, что будь я человеком, я бы долго еще не смог ходить, а сам он уж точно в ближайшее время не заживет, пятнистый следами укусов, засосов и ссадин. И добавляю, терзаю спину ногтями, алыми рваными полосами царапин доводя до бешенства, возбуждая и возбуждаясь еще сильнее. И плотно вжимаюсь, замерев на секунду, и оба взрываемся хриплыми протяжными стонами, практически одновременно настигнутые оргазмом. Кажется, мы растеклись бы по кровати, но даже на это сил пока нет. Где-то на задворках сознания теплится мысль, что спрятанные сигареты можно и придержать, что бешеного укурка много не бывает, но что-то смутно напоминающее совесть противно шевелится внутри и заставляет через силу скатиться с кровати, под прихуевшим взглядом достать новенькую, только недавно купленную пачку и кинуть ее ему. Я знаю, что сейчас он готов крыть меня самыми многоэтажными матами, на которые способен, то ли за то, что я не отдал сигареты раньше, то ли за то, что наконец дал ему новую дозу никотина. Но я знаю и кое-что другое. Он становится озабоченным без сигарет. Набрасывается с жаром голодного зверя, а мог бы, так прошелся бы нервами по нервам. Он сорвал бы и кожу, но это слишком долго. Он становится злым и жестоким, натуральным садистом. Определенно, без сигарет он совершенно слетает с катушек. И, самое главное, мне это дико нравится.