so glad to see you well

У Криденса очень очаровательно завиваются волосы у ушей. Он дёргано и как–то неуверенно поправляет отросшие пряди. Это была очень, очень плохая идея – проследовать за мальчиком–обскуром в Англию, где аврорат всё ещё переворачивает каждую табуретку в его поисках. Тем не менее, когда Геллерт всё–таки его находит, то признаёт, что оно того стоило. Отросшие волосы, которые хочется заправить за ухо, чтобы не лезли в глаза, сгорбившиеся плечи, по которым так и просится с силой провести ладонью, чтобы выпрямился уже, наконец, чтобы не прятал глаза в пол, чтобы вскинулся, гордый и уверенный в своём совершенстве. Но мальчик делает успехи, определённо. Меньше чурается случайных знакомых, не сопротивляется, когда юный Скамандер увлечённо тащит его вверх по улице за рукав в поисках очередных фантастических существ. Геллерт, сидя вечерами в какой–нибудь из своих перевалочных квартирок, любит представлять себе их первую встречу, спустя столько–то времени. Как Криденс сразу смутится и отступит на пару шагов. Как он, Гриндевальд, его успокоит, прижмёт к плечу, скажет, какой он потрясающий и бесценный, а потом будет учить его магии, поместит бурю в бутылку, чтобы потом войти в обновлённый, как змея после линьки, волшебный мир рука об руку. Но его милый мальчик и тут сумел удивить. Скамандер как раз проводил его до дома, собрав в свой бездонный чемодан ещё парочку нюхлеров и докси. Улыбнувшись вслед аппарировавшему магозоологу, Криденс сразу же меняется в лице и смотрит прямо на Геллерта, скрывающегося под личиной какого–то солидного на вид мужчины с Уэст-энда. Ещё сильнее ссутулившись, он кивает головой в сторону дома, приглашая войти. Нечасто жизнь ставила Геллерта Гриндевальда перед сложными выборами. Кто знает, чем забили ему голову эти магглолюбы. Возможно, стоит войти – и его сразу же скрутит бригада авроров. Возможно, если он будет ломать комедию и не пойдёт, то потеряет Криденса навсегда. В квартирке... неуютно. Она аккуратная и ухоженная, видно, как после своей жадной и деспотичной мамаши Криденс ценит каждую вещицу, каждый сантиметр личного пространства. Но всё здесь воняет одиночеством – узкая и заправленная белым жёстким бельём кровать на одного, стул на одного, столовые приборы на одного, утром впопыхах брошенные в раковину, но сейчас за секунду очищенные магией и отправившиеся в буфет над разделочной тумбой. Жизнь на одного. И никому – ни Тине Гольдштейн, ни Ньюту Скамандеру, ни даже Модести тут места не было. Но ему – будет. – Теперь мистер Гриндевальд, я полагаю? – обращается вежливый даже в такой ситуации Криденс, тем не менее, впиваясь в него своими угольными в тусклом свете настольной лампы глазами. – Полагаю, что да, – без особого удовольствия признаёт Геллерт, не зная, куда себя деть в этой маленькой коробушке, – но ты можешь звать меня так, как хочется. Криденс кивает самому себе и, будто бы прочитав его мысли, указывает на стул, под одним взглядом обскура почти беззвучно выдвинувшегося из–за стола. – Что же, меня зовут всё так же, – говорит он, поджав губы и заняв оборонительную позицию у подоконника, сложив руки на груди. – Оставим это, мистер Гриндевальд. Один взмах ресниц – и чайник встаёт на конфорку. – Зачем я здесь, Криденс? – наконец, решается Геллерт. Ему не впервой ступать по тонкому льду, он долго вертелся в такой среде, где каждый разговор – хирургия, но впервые он не знает, чего ожидать. Слишком много неизвестных переменных, слишком много времени, слишком непредсказуемый мальчик. – Это вы мне скажите, – почти равнодушно роняет Криденс, дёрнув плечом, и они снова в том заброшенном доме, снова лунный свет выцвечивает и без того светлую кожу, делает его более хрупким, но более несгибаемым. – Это ведь вы уже который день ходите за нами с Ньютоном по пятам. Хорошо, возможно, лёд был и не таким тонким, возможно, если копнуть глубже, там окажется мёрзлая, но твёрдая почва. – И ты никому не сказал? Не сообщил в аврорат? Криденс дёргает нижней челюстью, подбирая слова, а потом выдаёт: – Всё ещё не понимаю, что вы пытаетесь сделать. Геллерта прерывает засвистевший чайник. Пузатая чашка с аляповатыми пионами приплывает на стол, заварочник немного накреняется, и спустя буквально несколько секунд перед Гриндевальдом уже дымится внезапно очень ароматный чай. Наверняка, подарок Скамандера, как неискоренимого британца. Всё это Криденс проделывает, не пошевелив и пальцем. – Ньютон отвёл меня к господину Олливандеру, но палочку мне мы найти не смогли. Одна из них взорвалась ещё до того, как я взял её в руку, кажется, испугалась, но мистер Олливандер был в восторге. Ньют предположил, что стоит подождать, пока мой магический поток войдёт в русло, и потом попробовать. Пусть пробует, думает про себя Гриндевальд. Скамандер перепутал небо со звёздами, отражёнными в луже, если решил, что можно контролировать обскура. Лишь направлять, мягко касаясь плеча, выдыхая тихо в ухо. – Если я скажу, что пришёл извиниться, ты ведь всё равно не поверишь этому? Криденс горько усмехается, склонив голову по–птичьи набок. – Я знаю, кто вы, мистер Гриндевальд, и уже не питаю иллюзий по поводу вашей человечности. Но, знаете, – пожевав губу, он всё–таки признался, – кое за что я вам благодарен. Это неожиданно. – И за что? – спрашивает он, допив действительно вкусный чай. – За доброту. Пусть фальшивую, пусть не от всей души. У меня и такой раньше не было. Вот. Сейчас. Не оставить путей к отступлению. Гриндевальд, плавно и осторожно, встаёт из–за простого, но добротного стола, едва не смахнув пузатую чашечку полой пальто. Криденс следит за ним взглядом и не предпринимает ничего. Пусть он и готов терпеливо учиться волшебству, он знает, что один его вздох – и всему конец. Когда Геллерт подходит близко–близко, Криденс откидывается, гулко стукнувшись затылком об оконное стекло. – Мне кажется, мы не с того начали. – Зато на том закончили, – возражает обскур. Оборотное зелье сползает с него, как вода, но стоит Криденсу долго моргнуть – и перед ним снова стоит Персиваль Грейвз, темноволосый и статный. – Я до сих пор не могу поверить, что ты существуешь. До сих пор не могу поверить, что стою здесь, рядом с тобой. – Уходите, – полувздыхает–полувсхлипывает Криденс, стоит легонько коснуться его щеки. Геллерт склоняется ближе, пока не касается своим, кажется, горячечно раскалённым лбом чужого, прохладного. – Я здесь, потому что ты этого хочешь. Я – Грейвз, потому что ты этого хочешь. И я так близко – догадайся, почему. Потому что оба хотим этого. Ты сказал, что знаешь меня, – их дыхания почти соединяются в одно, – но я тоже узнал тебя и, клянусь, если ты хочешь, чтобы я ушёл – я уйду. Он даже находит в себе силы чуток отстраниться, но его хватают за рукав. – Поклянись. Поклянись, что не оставишь меня больше, – с надрывом требует Криденс, спрятавшийся за отросшей чёлкой, всё такой же милый мальчик. – Клянусь. Криденс вскидывает опущенную голову, и, всего на миг, Геллерт видит, каким он станет, и ни дыхания, ни слов не хватает, чтобы описать весь охвативший его восторг. Криденс ищуще смотрит ему в глаза, будто что–то решая для себя, столкнувшись с мучительнейшим выбором в своей жизни, и одно только слово повисает в поистине волшебной тишине: – Хорошо.