***
Холодный полумрак окутывал все, до чего дотягивался рассеянный взгляд грустных глаз с расширенными от боли зрачками. Ладони обжигали свежие порезы от хлестких ударов тонкого ремня. Из глотки против воли вырвался сдавленный всхлип. С каждым разом претензии Мэри Лу становились все более абсурдными, а наказания - все более жестокими. Криденс поправил измятый воротник рубашки и застегнул верхнюю пуговицу. Опасливо оглядевшись по сторонам, он неслышно опустился на колени и заглянул под кровать. Еще саднящая ладонь скрылась в вязкой темноте и вновь вынырнула оттуда, сжимая горящими пальцами небольшую жестяную коробочку. Криденсу казалось, что у этой коробочки была длинная и интересная жизнь. И всякий раз, когда эта мысль посещала его голову, он невольно завидовал расписной жестянке, даже не подозревая, насколько близок к истине он был. Новая и блестящая, эта коробочка сошла с конвейера самого крупного завода жестяных изделий в Индии. Из окна своего кабинета на самом верхнем этаже хозяин завода каждый день любовался океаном, который сам же и отравлял. Он жадно вдыхал смуглым пухлым носом морской воздух, а потом комкал белоснежный лист бумаги, неизменно ожидавший его каждое утро на письменном столе и броском отправлял в корзину очередную претензию защитников окружающей среды. В такое же утро коробочку отдали на ручную роспись, где непривлекательная девушка с удивительно нежными руками украсила ее диковинными цветами, птицами и сине-зелеными брызгами волн. Коробочку покрыли лаком и поставили на полку, где она долго сохла среди тысяч других коробочек. И, наконец, с ней случилось самое важное. Кто-то наполнил ее душистым чаем с лепестками цветов, и ее красота перестала быть бессмысленной. А потом ее положили в ящик, забросали соломой и заперли на целую вечность. Она лишь чувствовала легкую качку, и слышала топот людей, доносящийся откуда-то сверху, да жалобный крик чаек. Когда коробочка вновь увидела солнечный свет, она уже стояла на красивой полке за огромной прозрачной витриной. Но и там она задержалась ненадолго. Однажды дверь скрипнула приветливее обычного, и в дверном проеме, словно бабочка, вспорхнул на ветру нежно-розовый подол шелкового платья. Стук каблучков замер у прилавка, потом послышался звон монет, и коробочку аккуратно обхватили белоснежные пальчики. Так коробочка попала в другую комнату. Она была светлой и там всегда приятно пахло. Каждое утро тонкие белые пальчики касались ее, забирались в самую душу и уносили частичку с собой. Каждое прикосновение оставляло на холодной расписной жестяной крышке маленький теплый островок, но постепенно внутри коробочки становилось пусто. Наконец, она попала в кучу мусора, откуда по счастливой случайности вывалилась на мостовую и прикатилась как раз под ноги юноше, раздававшему листовки. Погода в тот день была плаксивой, как маленькая девочка, повсюду расстилался туман, а очертания серых крыш серых домов исчезали где-то в сером небе. Мир словно лишился красок, но эта коробочка – она была крохотным пестрым пятнышком, на котором по-прежнему распускались причудливые цветы и плескались сине-зеленые волны. И привычно печальный взгляд на ней остановился. Так коробочка вновь избавилась от внутренней пустоты. Криденс хранил в ней свои самые прекрасные воспоминания. И хотя коробочка была маленькой, ее вполне хватало. Здесь лежала маленькая лиловая пуговица, которую подарила ему Модести, будучи еще совсем малышкой. На удачу, сказала она и положила ее в раскрытую ладонь, покрытую багровыми рубцами. Здесь же покоилась небесно-голубая шелковая ленточка. Она была у Криденса столько, сколько он себя помнил. Ему нравилось думать, что эта ленточка принадлежала когда-то его матери. Он любил представлять себе, как она, молодая и нежная, как яблоневый саженец, вплетала ее в свои мягкие густые волосы. Тут же на дне лежал потертый четвертак. Он выпал из шляпы слепого попрошайки, когда он поднялся с мостовой и на дрожащих ногах поплелся прочь. Мэри Лу не позволила догнать его, но Криденс все еще надеялся вернуть монету старику, если увидит его вновь. И было здесь еще кое-что. Куда более ценное, чем любая из существующих в этом мире вещей. Причудливый кулон тепло поблескивал под солнечным лучом. Наказание было позади, и теперь снова можно было надеть его на шею. И вновь ощутить его присутствие. Мистер Грейвз всегда был так добр к Криденсу, что тому казалось, будто однажды за это придется заплатить. Он так мало видел бескорыстного добра, что каждую минуту, проведенную рядом с этим мужчиной в дорогом костюме, он словно проживал взаймы. Он сказал, что тотчас появится, стоит коснуться кулона ладонью. Но Криденс так боялся непростительно злоупотребить этой возможностью, что позволял себе лишь изредка касаться его кончиком пальца. Он закрывал глаза, и воображение быстро рисовало рядом в мельчайших деталях по-доброму строгое лицо и теплый взгляд темных глаз под густыми бровями. И тогда он улыбался своему видению, тянулся к нему руками, пока пронзительный голос матери или скрип старой двери не развевали дымкой прекрасный образ. Опущенные веки как алые портьеры отгораживали Криденса от тусклого внешнего мира, в котором он не находил себе места. Он стоял так, пока по коже не пробежали мурашки, и он отчетливо не ощутил вибрацию. Когда Криденс открыл глаза, перед ним стоял мистер Грейвз. Он дважды моргнул, словно боясь, что видение вновь рассеется, но человек, что стоял перед ним, был так же реален, как он сам. И осознание этого факта обдало его горячей волной стыда. - Простите, я, наверное, случайно дотронулся… Простите меня. Вы зря пришли. Я не хотел… - Все в порядке, Криденс, - теплая ладонь коснулась бледной прохладной щеки. – Я здесь по своей воле. Я хотел тебя видеть. Каждое слово, слетавшее с губ напротив, было для Криденса глотком воды в пустыне. Никто больше не говорил с ним с такой теплотой и уж определенно никто не говорил ему, что хотел его видеть. Он хотел бы сохранить каждое слово и положить в жестяную коробочку, чтобы однажды, в особенно плохой или хороший день, открыть ее и вновь услышать эти слова. Мистер Грейвз выглядел обеспокоенным. - Я так рад, мистер Грейвз… - проговорил Криденс и тут же, чтобы не показаться невежливым, поинтересовался: - Как идут ваши дела? - Хорошо, - коротко и как-то рассеянно ответил Персиваль, медленно, словно в трансе, кивая собственным словам, пока его взгляд не упал на руки паренька. – Она снова била тебя? Покажи. - Ерунда, мистер Грейвз… - ответил Криденс, медленно, словно стыдясь ран, протягивая перед собой ладони. И вновь он ощутил это исцеляющее касание. Боль утихала. - Спасибо. - Так больше не может продолжаться. Нужно забрать тебя, и как можно скорее, - произнес Грейвз, обращаясь скорее к себе. - Вы и так очень много делаете для меня, мистер Грейвз, я не смею просить большего. И я нужен другим детям… Но вы ведь не просто так хотели меня видеть? Персиваль некоторое время молчал, внимательно изучая взглядом просветлевшее, словно небо после дождя, лицо юноши. Сейчас он должен был сообщить ему две новости. И одна была хуже другой. Разве не преступление – омрачить этот прекрасный момент тем, что бессловесно и бесформенно перекатывалось в его голове из стороны в сторону? Нет, его желания в этом не было, но была жизненная необходимость. - Криденс, - начал Персиваль, явственно ощущая горький комок вины, подступивший к горлу, и заслонивший собой путь любым словам. – Я должен уехать. И без того большие глаза стали еще больше, расширившись не то от удивления, не то от страха. - Уехать? - Да. По одному… очень важному вопросу. - Но куда? - В Румынию. - Румыния… - пролепетал юноша, будто мысленно прикидывая, насколько это далеко, и как долго Грейвз будет в отъезде. - Я постараюсь вернуться как можно скорее, ты и соскучиться не успеешь, - Персиваль попытался натянуть на свое лицо ободряющую улыбку. «Успею. Всегда успеваю», - подумал Криденс, но вслух этого произнести не решился. Вместо этого он впервые позволил себе сунуть нос в личные дела мистера Грейвза и поинтересоваться: - А что за дело? – последнее слово он проговорил совсем тихо, будто его испугала его же собственная дерзость. Персиваль сделал один решительный шаг навстречу и опустил ладонь на плечо Криденса. Это все, на что хватило его решительности, потому что он так и не мог выдавить из себя те слова, что должны были прозвучать. Как сказать человеку, который видел в жизни так мало добра и так отчаянно к нему тянулся, что внутри него нечто злое и столь разрушительное, что магический конгресс приговорил его к смерти заочно? Как сделать это под пристальным взглядом глаз, принадлежащих хрупкому существу, ответственность за которого ты сам когда-то добровольно взял на себя? - Криденс, я должен сказать тебе… - Персиваль судорожно облизал пересохшие губы. – Это прозвучит странно, возможно, это напугает тебя… Дело в том, что ты… - Грейвз возвел к небу глаза, мысленно расписавшись в своей слабости. Ему не хватило сил. Он просто не смог. Видел бы его сейчас Хильдебранд. – Дело в том, что ты мне очень дорог. И ты не думай, что я бросаю тебя. Я действительно вернусь. Криденс улыбнулся. А потом опустил взгляд на скрипучие половицы под ногами и, привычно ссутулившись, тихо произнес: - Можно вас обнять? Что-то оборвалось в груди аврора, гулко прокатилось по всему телу и тяжким грузом повисло где-то на сердце. - Конечно можно, - проговорил он, мысленно молясь о том, чтобы в его отсутствие с этим мальчиком ничего не случилось. - Мне кажется, я люблю вас… - еле слышно прошептал Криденс, уткнувшись в шею Персиваля. Снедаемый чувством вины и исполненный нечеловеческой благодарностью, Грейвз готов был взвыть. Но он только крепче сжал в объятиях сутулую фигуру юного Бэрбоуна.***
Корабль был настолько большим и до того неряшливым во внутреннем убранстве, что напоминал Грейвзу Ноев ковчег. Серая мешанина из самых разношерстных пассажиров начала угнетать Персиваля с первых минут его длительного путешествия. Капитан, к которому он отправился едва ли не сразу после отплытия, сообщил, что в порт Саутгемптон, что в южной части острова Великобритания, они доберутся в лучшем случае через три недели. Оттуда Грейвзу нужно было добраться до материка, а после – пересечь почти всю Европу. Но самым сложным ему казалось найти этот чертов Волчий Угол в Румынии. Ему не было жаль ни сил, ни средств, потраченных на путешествие с сомнительным итогом, но ему до нервного покалывания в пальцах было жаль самого дорогого – времени. Он даже принял сигарету из потертого портсигара какого-то забулдыги, что надеялся таким угощением положить начало разговору. Но разговор не склеился, а едкий дым только усилил чувство тошноты. Сигарета отправилась за борт, а мысли и душа аврора рвались туда, где он оставил самое чистое и преданное из существ, что когда-либо знал. Он еще не дал названия той странной привязанности, что соединила его с Криденсом так прочно, но не сомневался нисколько в волшебной природе этого явления. Немаги называют это судьбой, Персиваль предпочитал другое слово – связь. Было еще кое-что, что приводило Грейвза в недоумение, когда он думал о Криденсе. Сколько бы он ни пытался вызвать видение о нем, всякий раз он терпел неудачу. Этот юноша был словно сокрыт от него густой таинственной дымкой. Единственным логическим объяснением, пришедшим ему на ум, было то, что, вероятно, обскур внутри него был настолько силен, что скрывал своего носителя от любых видов магической слежки. Было страшно оставлять его одного, но другого выбора у Персиваля не было. Когда аврор ступил на материк, волшебное провидение преподнесло ему драгоценнейший из подарков – новое видение, в котором он более или менее отчетливо видел себя на бледно-зеленом холме, а чуть ниже виднелась почерневшая под сотнями ливней деревянная табличка указателя, на которой криво и явно вручную были вырезаны координаты и название местности – Unghiul de lup*.***
Усталый и изможденный бессонной ночью Персиваль Грейвз стоял у самого указателя, вдыхая носом запахи сельской местности, разносимые по открытой долине холодным ветром. Под очередным порывом он поднял воротник и уверенным шагом стал спускаться вглубь долины. С местными он держался холодно и предпочел сторониться их и избегать по возможности контактов. В его деле он мог полагаться только на себя, свое чутье и пару магических трюков, что имелись в запасе. Один из таких приемов привел его к скромной лачуге на окраине деревни. Молодой сельский парень во дворе колол дрова, но заметив странного гостя в дорогой одежде, одним взмахом вогнал щербатое лезвие старого топора в чурку. Окинув пришельца оценивающим взглядом с ног до головы и отбросив с лица сальную прядь волос, он выпрямился и громко произнес: - Погода не по костюмчику, а, мистер…? - Грейвз, - представился Персиваль и тоже без стеснений окинул взглядом молодого человека, что стоял перед ним. Спутанные немытые волосы пшеничного цвета беспорядочно спадали на плечи. Рубаха из грубой ткани была наполовину расстегнута, рукава закатаны. Парень лениво жевал соломинку, с нескрываемым любопытством разглядывая своего гостя глазами цвета мутной морской воды. Хотя он не был гладко выбрит, и короткая рыжая щетина покрывала едва ли не половину его лица, сомнений в возрасте быть не могло – на вид ему было около 25 лет. - Так что привело вас в наше захолустье, мистер Грейвз? - Вы, мистер Тоун. Парень выплюнул соломинку, и лицо его приняло серьезный вид. - Меня давно так никто не называл. Что вам нужно? - Только ваша помощь, - честно признался Персиваль, тщательно скрывая чувство неприязни, которое уже вызывал в нем собеседник, и сразу уточнил: - с обскуром. - Шшш! – мистер Тоун прижал указательный палец к губам и жестом пригласил войти в дом. Дом был скорее крохотной лачугой с мазаными стенами, вскрытыми снаружи чем-то вроде извести. Соломенная крыша не внушала совершенно никакого доверия, и тем более надежности. Более типичного деревенского дома было не сыскать. Бедное убранство жилища полностью соответствовало бедному фасаду: пара лавок, основательный стол да пара сундуков в углу – вот все, что предстало взору Персиваля Грейвза в месте, где он меньше всего ожидал оказаться с тех пор, как поступил на службу в конгресс. - Мистер Грейвз, не мне объяснять вам такие элементарные вещи. Как аврор вы должны понимать, что о таких вещах нельзя кричать на каждом углу, - начал молодой человек, и Персиваль сразу же отметил разительные перемены в его голосе и даже походке. Деревенских замашек будто и не было вовсе. Перед ним стоял молодой джентельмен, пусть и в не самом подобающем виде. – Вы ведь знаете, где находитесь? - Это место называется Волчий Угол. Больше мне о нем ничего не рассказывали. - А почему это место так называется, вам известно? – мистер Тоун медленно разворачивал рукава своей рубашки, и Персивалю показалось, что молодой человек явно далек от того, чтобы называть это место своим домом. Не дожидаясь ответа, он продолжил: - это деревня оборотней. Бывших, преимущественно. В Румынии их намного больше, но вы это, конечно, и так знаете. Сюда стекались безутешные жертвы злого рока со всего континента. Люди, уставшие находиться в плену собственной сущности. - Бывших оборотней не бывает, - возразил Персиваль. Каждый школьник в мире волшебства знал об этом. Мистера Тоуна такая уверенность явно раздражала. - Пора бы вам научиться ставить под сомнение хотя бы часть того, чему вас учили в ваших Штатах, - уязвлено заметил он, и слова эти были произнесены с легким английским акцентом. - Прошу простить меня, - нехотя процедил сквозь зубы Грейвз. - Эти люди искали здесь исцеления, - продолжил молодой человек. – И они нашли его. Я тоже искал исцеления. - Не уверен, что понимаю связь между оборотнями и обскурами, - проговорил Персиваль, чувствуя, что теряет терпение. Парень ходил вокруг да около, а у Персиваля совершенно не было времени на разгадывание ребусов. – Скажу прямо, мне плевать на оборотней. Но есть мальчик, и в нем обскур. И я пересек Атлантику только затем, чтобы помочь ему. Он младше вас, но пережил отмеренный ему срок в два раза. Если мои данные верны, то это очень напоминает ваш случай. И я жажду узнать, каким образом вы с этим справились, - в последних словах Грейвза слышалась неприкрытая угроза. - Вряд ли я могу вам помочь, - холодно ответил мистер Тоун. Эти слова заставили все тело Персиваля напрячься от негодования. - Как ты можешь жить здесь, зная, что в мире дети гибнут? – чеканя каждое слово, произнес Персиваль. - В том, что дети гибнут, нет моей вины! – слова аврора явно задели Тоуна. – Это ваш конгресс должен был о них вовремя позаботиться. - Но обладая лекарством, ни с кем не делясь, ты убиваешь их! - Нет никакого лекарства! – вскричал молодой человек с дрожью в голосе и обхватил руками голову. – А теперь идите прочь. Проведите с тем мальчиком как можно больше времени и прекратите его страдания. Не тратьте время, его у вас и так почти не осталось. Грейвз опешил. - То есть как – нет? Вы ведь живы. - Пока, - поправил молодой человек, отведя взгляд в сторону, и принялся нервно нарезать круги по комнате. – Рассказать вам, как оборотни спасались здесь от своего проклятия? Они клеймили себя. Это особое клеймо в сочетании с одним малоизвестным, но несложным заклинанием накладывало запрет на трансформацию тела. Правда, это лишало способности к любой трансформации. Оборотное зелье больше не работало, мгновенное перемещение в пространстве становилось невозможным. Когда я пришел сюда, счет шел на часы. Я мало что успел узнать о волшебстве к тому моменту и не был уверен, что эта процедура сработает, но логика подсказывала мне, что обскур – это тоже в некотором роде трансформация тела. Меня заклеймили. Счастливый я вернулся домой, где беззаботно прожил целый год. А потом я стал замечать, что клеймо исчезает. Обскур медленно лечил меня. И я вернулся сюда, полный отчаяния. Я поставил клеймо снова. Потом еще одно через семь месяцев, через полгода, потом каждые три месяца. Сейчас я каждое утро ставлю себе новое клеймо. Самостоятельно. Я обречен, мистер Грейвз. Я не нашел лекарства, я лишь отсрочил свою смерть. Это явно не то, чего ждал Персиваль от своей поездки. Хотя разум и подсказывал ему, что полное исцеление вряд ли возможно, где-то в глубине души он отчаянно надеялся на чудо. Ведь чудеса бывают, он сам и тысячи других волшебников тому доказательство. В любом случае, уходить ни с чем он не собирался. Пусть это и не лекарство, но даже отсрочка неизбежного – уже подарок в такой ситуации. - Мне нужно это клеймо. И заклинание. - У меня только одно, - отозвался Тоун, и взгляд его стал грустным. - Значит нужно изготовить новое, - стоял на своем Грейвз. Тоун вздохнул, и в этом вздохе Персивалю послышалась смертельная усталость. - Это не так-то просто. Но не волнуйтесь, в этом нет нужды. Я отдам вам свое. Персиваль недоуменно уставился на молодого человека. Он не ослышался? Мистер Тоун только пожал плечами. - Разумеется, я отдам его вам не просто так, - продолжил он, и Грейвз насторожился. Неужели этот парень намерен торговаться, когда где-то за океаном невинная жизнь висит на волоске? – Вы застали меня в очень удачный для вас момент. Когда клеймо перестанет сдерживать обскура во мне – вопрос времени. Может, нескольких дней. Я не хотел бы, чтобы кто-то пострадал по моей вине… Вы понимаете? Грейвз молча кивнул, чувствуя, что вновь обретает уважение к этому человеку с явно нелегкой судьбой. На некоторое время воцарилось молчание, и тишина, что окутывала обоих, изредка прерывалась лишь далеким криком вороны, принесенным ветром с полей. - Как мне это сделать? – спросил он. - Любым известным вам способом, - горько усмехнулся Тоун. – Не скрою, болезненной смерти я бы не хотел. - Понимаю. - Тогда приходите на рассвете. Переночевать можно в Трех Китах. Грейвз коротко кивнул и вышел на улицу. Местный пейзаж настолько был непривычен взгляду аврора, основную часть своей жизни прожившего в Нью-Йорке, что ему начинало казаться, будто он совершил путешествие во времени. Насколько хватало взгляда, вокруг Персиваля простирался холмистый пейзаж с беспорядочно разбросанными по нему белыми домиками. Здесь не было автомобилей, здесь никто не мостил улиц, да и улиц самих не было. Ноги то и дело увязали в сырой земле. Он словно ступал по краске, которая оставляла на его черных начищенных туфлях белесые мазки и брызги. Единственное, чего страстно желал Грейвз, оказавшись в этом месте – это покинуть его как можно скорее. Разумеется, с каким-нибудь чудодейственным средством, которое спасет Криденса. Но он понимал мистера Тоуна. Если бы он сам решил умереть, он бы тоже выбрал рассвет. Местные жители совершенно неприкрыто пялились на гостя во все глаза. Их нельзя было назвать приветливыми, но кроме праздного любопытства в их глазах Грейвз отчетливо видел тень страха. Большинство этих людей были клейменными. У Персиваля не было никакого желания объяснять всем и каждому здесь, что он явился не по их души. Да и тот факт, что местные его сторонились, его вполне устраивал. Трех Китов найти было нетрудно, поскольку это был один из двух трактиров на весь Волчий Угол. Основательное двухэтажное бревенчатое здание было здесь самой высокой постройкой и, судя по всему, всеобщей гордостью. Соскребя с подошв комья грязи о первую ступеньку, Персиваль окунулся в атмосферу пьяного веселья – того вида веселья, которое только и остается людям, безнадежно застрявшим в захолустьях вроде этого. Когда на пороге появился аврор, шум немного стих, но не прекратился. Мутные от алкоголя глаза следили за его прямой фигурой, пока Персиваль не оказался у прилавка. Когда он жестом подозвал хозяина, в трактире стало так тихо, что до чуткого уха донеслось жужжание мухи в углу. Очевидно, всем страшно хотелось услышать речь незнакомца. Это безмолвное внимание к его персоне уже начинало порядком раздражать. Румынского Грейвз не знал, а трактирщик не говорил по-английски. Прибегать к волшебству Персиваль счел здесь неуместным, поэтому объяснялся жестами. Трактирщик принял плату, кивнул и указал пухлым пальцем наверх. Грейвз поднялся по скрипучим ступенькам на второй этаж и толкнул ногой толстую дубовую дверь. Первым, что бросилось в глаза, были тяжелые кованые засовы, коих на двери было сразу три. На обратной стороне двери виднелись глубокие рытвины. Хотя Персиваль и не был специалистом в этой области, у него не было никаких сомнений в том, что такие рытвины могли оставить здесь только когти оборотня. Кровать чудовищно скрипела, белье было несвежим, но Грейвз и не думал раздеваться. Он только снял свой плащ, расстелил его поверх грубого шерстяного покрывала и лег сверху, до самого утра проглядев в потолок и прислушиваясь к каждому шороху. Он думал о Криденсе. Он вспоминал, как впервые увидел его грустное лицо за мутным стеклом окна на втором этаже. Воспоминания проносились в его голове так же ярко и отчетливо, как картинки в калейдоскопе. Он вспоминал, как, сам не зная зачем, протянул ему руку, чтобы взять листовку и мельком заметил рубцы на ладонях. Как целую неделю потом подходил к нему, чтобы взять этот бесполезный листок, на котором не было ничего, кроме вздорного невежества. Уже на второй день Криденс узнал его и кивнул, протянув бумажку. Он кивал ему каждый день с тех пор. На пятый день он впервые улыбнулся. Едва заметно уголки его губ слегка поднялись, но тут же испуганно опустились под строгим взглядом приемной матери. Так Грейвз впервые увидел Мэри Лу. Он все еще не понимал мотивов своего поведения, но навести справки об этой женщине и ее странном семействе посчитал тогда задачей крайней важности. Так он узнал об ее инквизиторских замашках, почти аскетичном образе жизни и не дюжей жестокости, львиная доля которой вымещалась именно на Криденсе. Так звали парнишку. Грейвз улыбнулся своим мыслям и образу вечно сутулящегося рослого мальчишки, который не оставлял его сознания с тех самых пор, как он покинул его мрачную каморку, чтобы отправиться на другую половину земного шара. Он вновь и вновь прокручивал в голове тот день, когда впервые заговорил с ним. Наплевав на все и не до конца понимая, что делает, он улучил момент и, схватив паренька за предплечье, увлек его за собой в узкий тупиковый переулок. - Я не причиню тебе вреда, - торопливо начал он в том переулке, видя испуг на мальчишеском лице. – Можешь даже не говорить со мной. Просто кивни, если тебе нужна помощь. Но Криденс только опасливо попятился назад и убежал. Персиваль продолжил навещать его каждый день, чтобы взять эту чертову листовку из израненных ладоней. Это стало чем-то вроде традиции. Каждое утро, спеша на работу, Грейвз делал огромный крюк, чтобы найти где-то в городской толпе знакомые сутулые плечи. Пару раз он даже посещал митинги, устроенные вышившей из ума женщиной. Однажды аврор заметил небольшую ссадину на скуле Криденса. И Криденс ему кивнул. Персиваль распознал этот знак мгновенно и отправился в переулок снова. Юный мистер Бэрбоун медленно пошел за ним. - Вы правы, мне нужна помощь. Грейвз просиял и тут же ощутил укол совести, ведь ликование здесь было явно неуместно. - Конечно. Все, что угодно. - Мне нужен друг. Уже тогда Персиваль Грейвз, аврор с безупречной репутацией, почувствовал, что в этом парнишке что-то есть. Он ударил кулаком по кровати. Как мог он распознать обскура так поздно?***
Как только за окном показался первый луч солнца, и черное, как гуталин, небо слегка просветлело на востоке, Персиваль вскочил на ноги. Навещать мистера Тоуна было явно слишком рано, и, хотя Грейвз был крайне ограничен во времени, он медлил. То, что ему предстояло сделать, не приносило ему никакой радости, только угнетало еще больше. Но тот луч надежды, который зажег в нем Хильдебранд своим рассказом о Волчьем Угле, сейчас горел несравнимо ярче. Ведь он был в шаге от того, чтобы завладеть клеймом и отправиться в Нью-Йорк первым же лайнером. В одном ужасном шаге. «Мне только косы не хватает», - с горькой иронией отметил Грейвз про себя и взглянул в окно. Где-то вдалеке послышался первый сонный крик петуха. Персиваль решительно поднял воротник и вышел из комнаты, удостоив ее беглым прощальным взглядом. Одному богу известно, какие ужасы творились здесь и чьи когти оставили эти страшные следы на потемневшем дереве. - Я ожидал вас увидеть раньше, мистер Грейвз, - улыбнулся молодой человек так, словно собирался угостить гостя чаем. - Мне казалось, вам понадобится время… - О, - слишком весело и непринужденно протянул мистер Тоун, - у меня уже целый час, как все готово. Он засуетился по комнате, как хозяин перед застольем, но слишком резкие и судорожные движения выдавали в нем с трудом скрываемое волнение. - Вот, - он всучил Персивалю в руки сверток. – Здесь и клеймо, и заклинание. Можете раскрыть и убедиться. Грейвз потянулся к шнурку, но на полпути его рука остановилась. - Нет нужды проверять, я верю вам, - Персиваль отправил сверток за пазуху. Во взгляде серо-голубых глаз отразилась благодарность. Еще с порога Грейвз обратил внимание на то, что мистер Тоун был гладко выбрит и сменил одежду. Длинные волосы были вымыты и зачесаны назад. - Здесь еще кое-что, - сказал он, немного помолчав, и протянул конверт, на котором ровным красивым почерком было выведено имя - Софи. – Пожалуйста, отправьте это письмо в Лондон вот по этому адресу, - он протянул небольшой клочок бумаги. Грейвз кивнул и отложил письмо в сторону. К горлу подступил ком. Ему было жаль мистера Тоуна. Было нечто ужасающее в его решительности окончить свой жизненный путь в таком юном возрасте. - Что ж, мистер Грейвз, рад был знакомству, - парень снова улыбнулся судорожной улыбкой, словно кто-то невидимый втыкал тонкие иглы в уголки его губ. - Как тебя зовут? – спросил Персиваль. - Джонатан, сэр. - Я хочу, чтобы ты знал, Джонатан. Возможно, ты спас жизнь одному очень хорошему и доброму молодому человеку. Глаза Джонатана заблестели влагой. Окна одинокой лачуги озарил яркий свет, затмивший первые лучи утреннего солнца. Хозяин лежал навзничь, обратив слепой взгляд вверх. С тяжелым сердцем в тот же день Персиваль Грейвз отправился домой.***
Мистера Грейвза не было уже ровно два месяца. Два месяца назад он стоял перед Криденсом, говоря, что тот и соскучиться не успеет. Но Криденс скучал, и скучал невыносимо. Все, что ему оставалось – это изредка украдкой любоваться кулоном, снова и снова представляя себе образ Персиваля. Его воображение прокручивало бессчетное количество раз сцену их последней встречи. И всякий раз бледные щеки трогал еле заметный румянец, когда Криденс вспоминал те слова, что сказал мистеру Грейвзу. Поначалу он радовался тому, что ему хватило на это смелости. Но шло время, и пару недель спустя юноше уже не казалось это таким правильным. Через месяц он стал сомневаться в уместности своего признания. Через два он вновь впал в привычное состояние уныния. Дни опять стали похожими как бесконечная череда клонов с лицами, искаженными гримасой мучительного существования. Его собственная жизнь напоминала Криденсу транс, в котором он, не видя и не узнавая никого и ничего, устало брел по серым страницам календаря. Но в один из таких дней в нем что-то изменилось. Это началось незаметно, сначала задрожали руки, потом его стало бросать в жар, иногда он терял из памяти час или два. Но дрожь почему-то беспокоила его больше всего. Что бы он ни делал, она не утихала, и Криденс всерьез решил, что болен. Четыре дня спустя он проснулся на улице в каком-то грязном переулке. Он не помнил, как попал туда, ему было страшно и холодно. Руки по-прежнему дрожали. Он кое-как поднялся и, покачиваясь, побрел домой, думая по дороге вовсе не о тех странных вещах, что происходили с ним, а о том, до чего же странное это понятие - «дом». Он тысячи раз видел это усталое умиротворенное выражение лиц людей, спешащих домой после рабочего дня. Он видел, как радостно зимой бежали домой розовощекие дети. Но он точно знал, что не только мороз гнал их домой, было что-то еще. Что-то легкое и неуловимое, теплое и ароматное, как свежее печенье с молоком, что-то, ласковое, как котенок, спящий у порога, и бесконечно доброе, как сказки, что кто-то читает вслух у камина. Что-то, о чем Криденс знал лишь понаслышке. Ему всегда хотелось именно домой, а не туда, куда он возвращался каждый вечер. И если «дом» - это то, что заставляет людей чувствовать себя счастливыми, спокойными и защищенными, то его дом – это мистер Грейвз. Эти мысли сумбурно перемежались в его голове со смутными представлениями о том, что ждет его дома. Но сейчас страха в нем не было, только покорное смирение. Дрожь распространилась по всему телу, но Криденс уже не мог с точностью сказать, что являлось причиной – холод или недуг. В квартале от здания, в котором Криденс жил (он решил больше не называть это место домом), у обочины юноша заметил знакомую фигуру. Если бы какой-то фотограф решил сделать фотокарточку этой улицы, то кто-то мог бы принять ее за серое пятно, дефект. Но Криденс сразу его узнал. Эта сгорбленная фигура в старом сером пальто и шляпе с заломленными полями принадлежала старику-попрошайке. Его силуэт совершенно неожиданно внес удивительную ясность в его сознание. Криденс побежал со всех ног. Ему срочно нужно было попасть в свою комнату. Едва переступив порог своего неприветливого жилища, он столкнулся с прямой, как струна, фигурой своей приемной матери. Она смотрела на него с привычным холодным укором, но в этот раз взгляд ее был еще более колючим. В ее глазах, как сельдь в тесной бочке, плескалась ярость. - Где ты был?! – закричала она, но голос ее оставался таким же тихим, как и всегда. Голос Мэри Лу никогда не изменял своей громкости, но это не лишало ее умения кричать. Эта парадоксальная способность не раз вызывала у Криденса мурашки. - Я… прости, - лепетал юноша, то и дело нетерпеливо поглядывая на лестницу, ведущую на второй этаж. – Прости меня, я все объясню, но сначала… Криденс впервые дерзнул прервать мать на полуслове прямо посреди серьезных упреков. Он опрометью бросился в свою комнату, выхватил из-под кровати коробочку и выудил оттуда четвертак. Как хорошо, что он его сохранил! Юный мистер Бэрбоун вылетел за дверь так стремительно, что безукоризненная прическа Мэри Лу всколыхнулась, как от сильного порыва ветра. На лице ее застыло выражение оскорбленного недоумения пополам с холодной, как лезвие ножа, ненавистью. - Мистер! Эй, мистер! – задыхаясь на бегу, окликал старика Криденс, внезапно обнаружив, что ему очень нравилось кричать на всю улицу. Так здорово было слышать свой голос таким. Не тихим, не дрожащим, а громким и сильным, как ураган. Старик остановился и непонимающе воззрился глазами с набрякшими веками на высокого молодого человека. - Вот. Возьмите, - Криденс протянул ему потертую монету. - Благодарю, мистер. Вы очень щедры, - просипел нищий, отвешивая один поклон за другим и пятясь назад, словно рак. - О нет, не благодарите. Это не щедрость. Он ваш. Он выпал из вашей шляпы… - Криденс подсчитывал в уме время, - примерно полгода назад. Седые брови старика удивленно поползли вверх, собирая в складки морщинистую кожу высокого лба. - Но я сразу узнал вас, - поспешно добавил Криденс. Глаза нищего заблестели. Мэри Лу ждала его на том же месте, и Криденсу всерьез показалось, что она не сдвинулась ни на дюйм с того момента, как он пробежал мимо. - Я не узнаю тебя, Криденс, - прошептала она, но шепот этот больше походил на шипение. – Ты хоть представляешь, как я волновалась, что пережила? – она окинула приемного сына брезгливым взглядом с ног до головы. – Твоя одежда в грязи. Криденс вновь вжал голову в плечи и стыдливо потупил взор. - Где ты был? – повторила Мэри Лу. - Я не знаю… - честно признался юноша, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Клянусь, я не знаю, что произошло. - Ты лжешь, - женщина подошла ближе, заглядывая в глаза сына. Это заставило его съежиться еще сильнее. – Ты никогда не лгал мне прежде, Криденс. Сними ремень, – аккуратная женская ладонь замерла в воздухе, заставляя Криденса дрожать всем телом. И на этот раз точно не от холода. - Но я… - робко лепетал юноша, пока дрожащие руки сами потянулись к ремню. - Ремень, Криденс, - настойчиво приказывал холодный женский голос. Руки замерли на полпути и сжались в кулаки. - Нет, - ответил он, не поднимая взгляда. Мэри Лу удивленно вскинула брови так, будто она ослышалась. - Ремень, Криденс, - повторила она. - Нет! Юноша дрожал всем телом и выглядел даже бледнее, чем обычно. Ему пекло глаза, биение сердца напоминало тот самый знакомый всем стук, который обычно слышен в поезде. В ушах раздавался оглушительный звон. И он ничего не мог с собой поделать. Его губы продолжали беззвучно повторять одно и то же слово. Нет. Все вокруг Криденса стало нереальным, будто во сне. Он видел лишь черноту, которая клубилась вокруг, словно дым из толстой трубы старого локомотива. Эта чернота медленно поглощала его, дым съедал перед ним очертания комнаты и испуганного лица Мэри Лу. Криденс чувствовал, что тонет. Он медленно исчезал, и, наконец, его не стало вовсе. Последним, о ком он подумал в этот странный момент, был мистер Грейвз.***
Персиваль сбежал по трапу и с нескрываемым удовольствием на лице уверенно поставил ногу на родную землю Нью-Йорка. Он жадно вдыхал носом воздух, который вызывал в нем те чувства, которые обычно испытывает повзрослевший ребенок при виде своей любимой детской игрушки. И хотя после сравнительно недолгого отъезда это могло показаться немного странным, Грейвз совершенно не думал об этом. Все его мысли были заняты только одним – еще совсем немного, и он предпримет первую попытку по спасению Криденса от того, о чем он сам еще не подозревает. И хотя логичнее сейчас было бы хорошенько обдумать все и заранее заготовить фразы, которыми он сообщит пареньку все, о чем ему необходимо знать, дабы сделать это максимально безболезненно для него, все мысли Персиваля сейчас блуждали в совершенно ином направлении. Его воображение уже живо рисовало ему сцену их первой встречи после самой долгой разлуки с момента их знакомства. «Здравствуй, Криденс», - скажет он ему и, скорее всего, обнимет. И Криденс снова опустит свою голову на его плечо. Надо бы сменить плащ. И рубашку. Он даже не заглянул домой, а сразу пошел в конгресс - кое-какие формальности требовали его непосредственного присутствия немедленно по возвращении в город. Еще издалека Грейвз заметил странную суматоху в центре. Он совершенно потерял ориентацию во времени в этой чертовой поездке и сейчас судорожно пытался прикинуть, какой сегодня день. Благо месяц он знал точно и мог с уверенностью сказать, что никаких крупных празднеств или локальных мероприятий в городе в это время быть не могло. Где-то глубоко внутри поселилось смутное и неприятное предчувствие. - Что это там впереди? – спросил он таксиста, который лишь пожал плечами. – Остановите здесь. Когда Персиваль подбежал ближе, то заметил чудовищные рытвины в мостовой. Вся дорога была раскурочена так, словно подверглась бомбежке. Кое-где продолговатые ямы были глубже, и обычный человек, пожалуй, вообразил бы, что кто-то огромный волоком протащил здесь кусок скалы. Но только не Грейвз. Он поднял взгляд чуть выше, и его взору предстала картина еще более страшная – часть здания по правой стороне улицы просто отсутствовала. Словно кости из его покалеченных стен торчали куски металлических конструкций. Персиваля захлестнула ледяная волна того чувства, которое невозможно описать словами. Оно еще не успело принять ни форму страха, ни отчаяния, ни какую либо другую форму. Это чувство лишь жгло изнутри и было холодным и всеобъемлющим. «Опоздал», - кричала каждая клеточка его тела. Грейвз медленно закрыл глаза. Капли пота стекали по лбу вниз, щипали глаза, будто слабый раствор яда. Прядь волос беспорядочно колыхалась на ветру. Персиваль тяжело дышал, но позволить себе остановиться не мог. Нужно обыскать город, нужно забраться в каждую щель, заглянуть в каждый грязный переулок. Нужно найти его раньше других. Он слишком хорошо знал своих коллег, церемониться они не станут. Происшествие было до того чрезвычайным, что требовало самых скорых и жестоких мер. И это не говоря уже о том, что целому городу теперь нужно было как-то подчистить память. Дома Криденса не оказалось. Да и дома самого уже не было. На его месте остались лишь почерневшие руины. Белой простыней на первом этаже было накрыто тело женщины. - Где же ты, Криденс? – прошептал он самому себе и вздрогнул от неожиданности: кто-то похлопал его по плечу. - Персиваль! Когда ты вернулся? Алан Стиллуотер был последним существом на этой планете, которого бы сейчас хотел видеть Грейвз. Этот выскочка занимал в конгрессе чин куда более скромный и все же позволял себе фамильярничать с ним так, будто они – закадычные друзья. Аврор ненавидел собственное имя, когда оно срывалось с тонких губ этого скользкого типа. С ним всегда нужно было держать ухо востро. Персиваль постарался сделать глубокий вдох максимально незаметно, затем поправил волосы и ответил, сконцентрировав в голосе последние крохи спокойствия: - Только что. Что за бардак тут творится? Ни на день оставить вас нельзя. - Обскур, - пожал плечами Алан, и выглядело это так небрежно, словно он говорил об эпидемии свинки в бедном квартале. – Ты правильно сделал, что не пошел в офис, там все равно сейчас никого. Все на поисках. Знаешь, я так надеялся поиграть в мини-гольф на этих выходных. Немаги знают толк в играх. Знали бы они еще, что с этими играми можно сделать при помощи пары заклинаний… Да чего уж говорить теперь, - Стиллуотер раздосадовано махнул рукой. – Теперь я не вылезу из отчетов. Персиваль сжал кулаки так, что даже его коротко обстриженные ногти впились в кожу ладоней. Сжать бы эти кулаки на его отутюженном воротничке, да приложить об стену. Никакого волшебства, только грубая сила немагов, чьи игры ему так полюбились. - Какая досада, - процедил сквозь зубы Грейвз, с трудом удерживая себя от подсудного дела. – И что же остальные? Что они намерены сделать с обскуром? - Перси-и, - протянул Алан, и у Персиваля дернулся глаз. – Ты будто впервые на службе. Разумеется, его ликвидируют. - Но там же внутри человек? - Как там немаги говорят? Лес рубят – щепки летят? Что ж, рад был видеть тебя, но прошу простить. Мне еще тело вон той дамочки осмотреть надо. Формальности, бюрократия, сам понимаешь. А ты поторопись, не то пропустишь самое крупное событие в Нью-Йорке за последнюю пару сотен лет. – Алан подобно хорьку юркнул в развалины того места, где когда-то жил Криденс. Грейвз разжал кулаки. Спустя еще полчаса бесплодных поисков к горлу начала подступать тошнотворная паника. Не было уверенности в том, что он еще жив. И, что хуже, не было уверенности в том, что это все еще Криденс. Эти мысли давили на него как пресс на винодельне. В том, что сейчас происходило, ему виделась горькая ирония. Немаги мечтают о волшебстве, сочиняют сказки, где добро неизменно побеждает зло. Они делают это лишь потому, что страстно хотят сбежать от несправедливой реальности, укрыться от нее в том мире, где принц поцелуем снимает заклятие с принцессы, и все живут долго и счастливо. В каком-то смысле им повезло, ведь они даже не подозревают, что в мире настоящего волшебства справедливости еще меньше. Криденс был невинным ребенком, рожденным с даром, который нещадно губил его на протяжении стольких лет, подтачивал изнутри как паразит. Хильдебранд был прав, мальчика нужно было предупредить. Все, через что сейчас приходится пройти Криденсу – это полностью его вина. Парень совершенно один, ему страшно, он не понимает, что с ним. Наверняка он прячется где-то. «Переулок», - осенило Персиваля. К великому сожалению и ужасу волшебника, он нашел его в тот момент, когда чудовищный сгусток тьмы уже был окружен толпой сотрудников МАКУСА. Обскур бился о невидимые стены сдерживающего заклинания, которое слабело с каждой секундой под напором огромной силы. Он растолкал руками коллег и, тяжело дыша, вышел вперед. Черный дым, клубясь и пульсируя замер в воздухе. - Криденс, это я. Не бойся. Это все, что смог выжать из себя Персиваль, сердце которого разрывалось на части от созерцания того, что сотворило с Криденсом его непростительное промедление. Единственным, во что он отчаянно продолжал верить, было то, что где-то в этом черном смоге все еще находится его мальчик. Именно в эти самые бесконечно длинные мгновения Грейвз в полной мере прочувствовал, какую неизмеримо огромную дыру в его душе заполняет это существо. И он подвел его. Приручил и предал. - Криденс, - дрожащим голосом повторил Персиваль, - борись. Ты сильнее этого. Черная субстанция ощетинилась новой волной черных как первоначальная тьма всплесков. И пять дюжин палочек обратились в его сторону. - Опустить палочки! – скомандовал Грейвз, обратив яростный взгляд на толпу позади. – Любой, кто навредит ему, будет иметь дело со мной. Пучок света подобно гигантскому светлячку стремительно угодил прямо в центр пульсирующего облака. Дым закрутился, извиваясь, будто комок сплетенных в беспорядочной схватке змей. Он извивался словно обезумевший скорпион, жалящий самого себя. - Кто?! – взревел Персиваль. Его дрожащие от слепой ненависти губы что-то прошептали, и свободной рукой без палочки он поднял в воздух волшебника. Он беспомощно висел над целым штатом сотрудников, пока те, замерев, смотрели на него снизу, периодически переводя испуганный взгляд на Грейвза. И в этом волшебнике он узнал Алана. - Персиваль, - запищал он испуганно. – Ты же всех нас угробишь! Его нужно убить! Он снова сделал это. Он снова назвал его по имени. Взгляд Грейвза остекленел. Он смотрел на вопящего Алана и в то же время куда-то сквозь него. Этот субъект давно не вызывал в нем даже намека на уважение, а сейчас он и вовсе перестал ему напоминать что-то живое. Да, он дышал, он двигался, но он был мертв. Он давным-давно был мертв, лишь тело его продолжало свои движения как заведенная игрушка. И что же плохого в том, если он просто сломает ее? Сдавит хрупкий механизм до треска и оставит лежать тихо, безмолвно, пока мусорщик не отправит его туда, где ему самое место. Алан дергал ногами и хрипел, хватаясь руками за горло. Визглявое «Перси!», слетавшее с его губ, переросло сначала в хрип, потом в слабое сипение и, наконец, стало еле различимым шепотом. Обскур позади съежился и, все так же пульсируя, вылетел прочь. Это вмиг остудило пылающий разум Персиваля. Алан рухнул на пол с тем звуком, который обычно раздается, когда грузчик сваливает на пол мешок картофеля. Гнилого картофеля, который только и был годен, что на корм свиньям. Грейвз почувствовал, что Криденс зовет его. Да, это все еще был Криденс, и он коснулся кулона! Пространство вокруг исказилось, и Персиваль исчез, поставив тем самым жирный крест на своей карьере. Полуразрушенное здание жалобно скрипело проломленными досками старого пола, хрипело осыпающейся с потолка известью, тяжело дышало пылью, зависшей в воздухе, как утренний туман над костями древнего существа. Персиваль был здесь впервые. Когда-то давно, сотни минут тому назад, здесь жил Криденс. Еще вчера он спал в одной из спален этого дома. Грейвз не без труда поднялся на второй этаж по останкам лестницы, щурясь и откашливаясь. От западной стены остались лишь несколько камней у самого основания. Осиротевший и искалеченный дом был залит изнутри ярко-оранжевым светом закатного солнца. - Криденс? – тихо позвал он, толкнув рукой деревянную дверь, болтавшуюся на одной лишь петле. В углу у кровати, его взгляд выхватил темный ком. Все сжалось внутри Персиваля, когда в этом беспомощном комке он узнал Криденса. Он жался в темный угол как маленький летучий мышонок, напуганный светом. В полумраке единственной уцелевшей комнаты белела только его ладонь, крепко сжимавшая кулон. У его ног бледно поблескивала маленькая жестяная коробочка. - Криденс, - прошептал Грейвз еле слышно и опустился на колени. – Криденс, это я. - Мистер Грейвз? – проговорил юноша и робко поднял взгляд на мужчину. Это был взгляд затравленного зверя, загнанного в угол, со страхом ожидающего мгновение милосердной смерти. Он был неестественно бледен, лицо его осунулось, будто он не ел несколько дней. Персивалю показалось, что он не сразу узнал его, но потом его губы дрогнули, взгляд немного просветлел, и из его глаз брызнули слезы. И каждая слезинка, сорвавшаяся с его подбородка каплей кислоты падала на сердце Грейвза. - Да, - ответил он, и голос его сорвался. – Это я. Я вернулся, мой мальчик. - Помогите мне, - шептал Криденс, хватаясь руками за грязные полы его пальто. – Помогите мне. Умоляю. Рука судорожно дернулась к ноше, спрятанной за пазухой, но на полпути остановилась. - Я помогу, - сказал Персиваль и потянулся рукой к лицу напротив. Он боялся коснуться его, ему казалось, что, стоит ему запечатлеть одно-единственное, самое невесомое прикосновение на бледной щеке, и парень перед ним осыплется, как древняя фреска в последнем греческом храме. Но щека сама благодарно опустилась в ладонь, смочив ее остывающими слезами. – Я помогу, - повторил Грейвз. У Персиваля совершенно не было времени как следует объяснить все Криденсу, подготовить его. Юноша еще держался, хотя он по-прежнему дрожал всем телом, раздираемый изнутри страхом и тьмой. Он не сводил взгляда с Грейвза, словно это помогало ему сосредоточиться, контролировать себя. Персиваль хорошо понимал, что скоро их здесь найдут. Вернуться домой было не лучшей идеей. С другой стороны, если хочешь спрятаться, то самый верный способ сделать это – оставаться на виду, рассудил он. Так или иначе, действовать нужно было быстро. И бежать отсюда. Как можно дальше и никогда не возвращаться. Пусть хоть сама земля горит у них под ногами, он больше не оставит Криденса. Он осторожно достал сверток и развернул его на полу. Клеймо выглядело старым, как кочерга, которая за свою долгую жизнь знала не один камин и переворошила тонны угля. В нем не было ничего выдающегося как в любом другом клейме, что используют фермеры для клеймления скота. Конец его был увенчан кованой перечеркнутой спиралью. Очевидно, спираль служила символом трансформации или метаморфоз в целом. Грейвз поморщился. Он ненавидел заклятия, основанные на клеймах. Это было настолько старомодно и грубо, что ассоциировалось у него больше с варварством, чем с волшебством. Криденс подполз ближе, чтобы получше разглядеть это страшное орудие. - Для чего оно? – чуть слышно спросил он. - Его дал мне… один очень хороший человек, - начал Грейвз и запнулся. Он схватил Криденса за плечо и взглянул ему в глаза. – Скажи, ты веришь мне? Юноша слабо и как-то по-детски закивал в ответ. - О, Криденс, - брови Персиваля сошлись на переносице, рисуя на строгом лице смесь из отчаяния и жалости. – Чтобы помочь, мне придется сделать тебе больно… Снова, - рука, сжимавшая плечо мальчика осторожно скользнула под воротник, большим пальцем расстегнула верхнюю пуговицу и оттянула белую ткань, оголяя вздымающуюся от волнения грудь. Криденс продолжал кивать, но уже медленнее. Его щеки покрыл легкий румянец, словно его лихорадило. Свободной рукой Персиваль взял клеймо. Он что-то прошептал, и конец клейма стал понемногу менять цвет от черного к бордовому, потом стал кроваво-красным, оранжевым, как самый спелый апельсин и, наконец, он стал напоминать бело-желтое солнце, что неустанно горит над пустынями, обращая все в мертвый песок. Рука Персиваля вернулась на стриженный затылок юноши и крепко сжала его. - Я хочу, чтобы ты знал, - сказал он. – Те слова, что ты сказал мне тогда… Тогда, перед моим отъездом, ты ведь помнишь? – Криденс лицом ощущал жар, но кивнул снова. – Я хочу, чтобы ты знал, что я… Я тоже. Зашипела бледная кожа, друг о друга заскрежетали зубы, ногти оцарапали дощатый пол. Из горла юноши донесся глухой сдавленный крик. Персиваль что-то шептал. Впервые за долгие годы слезы вновь обожгли его лицо. Конец** ___________________ * Волчий Угол (румын.) ** Это официальный конец истории. Дорогим читателям, которые нашли такой конец слишком грустным (или открытым), автор рекомендует переключить на следующую часть.