Ни пуха ни пера

Юри выходит на улицу, пряча лицо в шарф, а руки в карманы. Его тут же встречает дождь, но он даже не стонет от разочарования, молодец. Пожалуй, за это можно и медаль вручать. Вообще он считает себя очень терпеливым человеком: нытьё Виктора выносит, крики Юры, бесконечные расспросы родителей. Но погода в Питере — это отдельная история. В первый же день, когда он только выходит из аэропорта, точнее, когда его тащит оттуда Виктор, идёт дождь. Ливень даже. Юри морщится, старается быстрее сесть в машину и понимает, что его толстовка здесь вообще бесполезна. С этого момента начинается период, который иначе как «Выживание в суровых русских условиях» не назовёшь. Юра, который проводит большую часть времени у них в квартире, ржет над тем, как Кацуки покупает свитеров десять, кучу пар носков, различные шарфы и нормальную куртку, а потом укутывается во все это, прежде чем выйти на улицу. Но самому Юри совсем не до шуток. Он, конечно, выносливый и терпеливый, но эта мокрая и холодная погода заставляет его обречённо стонать каждый раз, когда надо выходить из квартиры. — Ничего, ты скоро привыкнешь, — кидает Виктор, даже не застёгивая пальто и улыбается так спокойно. Юри остаётся только улыбнуться в ответ и вздохнуть. Он очень надеется, что его жених прав. И правда, вскоре у Кацуки уже становится привычкой брать с собой перчатки, зонтик, а ещё ни под каким предлогом не выбегать сразу же после тренировки на улицу. Было уже, проходили, пролежали с высокой температурой неделю. И когда сам Юри, наконец, привыкает, он начинает замечать, что все вокруг него, похоже, совсем сумасшедшие. Если Виктор ещё надевает пальто и хоть какой-то (тоненький и, стоп, что, серьезно? летний) шарф, то Юра просто накидывает первую попавшуюся ветровку, кроссовки и бежит по лужам. Юри просто не остаётся ничего, кроме как заняться этими идиотами. В первый же выходной он идёт по магазинам (ещё в самые первые дни Никифоров ему старательно рассказал о русских деньгах, снова вставляя комментарий насчёт евро) и покупает два больших и тёплых шарфа. Первый он вручает Виктору утром, когда они собираются ехать на каток. Ну как вручает. Подходит и наматывает на шею, красиво так и аккуратно. — Юри, ты что, шарф мне купил? — Ага. Ты же иначе замерзнешь. — Я понимаю, что тебе непривычно, но я всю свою жизнь одеваюсь легко и прекрасно себя чувствую… — Это не обсуждается. Считай это подарком в честь моего переезда в Россию, — отрезает Юри и целует мужчину в щеку. Виктор тут же расплывается в улыбке и уже не сопротивляется, хоть и бормочет перед выходом что-то на русском. С Юрой дела обстоят намного сложнее. Когда он, как и обычно, влетает к ним в квартиру (у него даже есть свои ключи), скидывает свою курточку и кроссовки, на которые Кацуки почти физически больно смотреть, и плюхается на диван, Юри решает немного подождать и вручить мальчику свой, так сказать, подарок. Плисецкий болтает о том, что сейчас ужасные пробки, что в метро толкотня, иногда вставляя какие-то слова на русском, что вызывает у Виктора смешок. В конце концов, когда мальчишка берет упаковку сока и задумчиво делает первый глоток, Юри начинает наступление. — Знаешь, я тут решил купить тебе шарф… — он достаёт его из шкафа, показывая подростку. — Потому что тебе, видимо, совсем наплевать на своё здоровье, а сейчас уже осень и… — Кацудон, а ты случаем не охуел? — выпаливает Юра, забывая о соке. — Что, прости? — Не много ли на себя берёшь, говорю? Я же, блять, не маленький, сам о себе могу позаботиться. На последнее Виктор громко фыркает, за что получает самый смертоносный взгляд от Плисецкого, но ничего не говорит. Юри пару раз моргает, собираясь с мыслями, но отступать не хочет. — Я все-таки настаиваю на том, чтобы ты взял это шарф и, главное, носил его. Иначе потом ты свалишься с высокой температурой. — Холод — это моя стихия, да меня в детстве закаляли! И вообще, я русский же, привык к такой погоде, это ты от легкого дождика сваливаешься, — Юри хочет возразить, что тогда это был совсем не «лёгкий дождик», а самый настоящий ливень, но Плисецкий продолжает. — Так что иди в жопу со своими шарфами и дай мне спокойно допить сок. На этом разговор заканчивается. На время, по крайней мере. Теперь, уже совершенно точно решив, что Юру нужно нормально одеть, Кацуки не отстаёт. То и дело снова протягивает мальчишке шарф, старается натянуть его на Плисецкого после тренировки, постоянно говорит о том, что пора бы купить нормальные ботинки. Юра только огрызается, но Юри очень даже упрямый, когда это надо. — Фу, может, перестанете уже? — ворчит Плисецкий, когда Юри, как и обычно, сам укутывает Виктора в шарф, поправляет ему волосы и мягко целует. — Если не нравится, хватит ошиваться у нас в квартире, — только и говорит Никифоров. Юри согласно кивает. В следующий раз, когда мальчишка начинает жаловаться на излишние нежности («телячьи», как он сам говорит, хотя Кацуки и не понятно, что это должно значить), Юри вдруг улыбается и говорит: — Я это прекращу, если ты наденешь тот шарф. (Виктор недовольно смотрит на него, не желая выпускать жениха из объятий). Юра хмурится и явно раздумывает над предложением. В итоге он с видом очень обиженного ребёнка все-таки натягивает шарф, резкими движениями обматывая его вокруг шеи, а потом первым вылетает из квартиры. Юри только улыбается. Это маленькая, но победа. И пусть Плисецкий все ещё ходит с подворотами, а куртку так и не меняет, Кацуки уже придумывает новый план. В конце концов, если Юре купить какую-нибудь новую толстовку с тигром, то и ботинки нормальные, осенние, можно присмотреть и уговорить носить. Да уж, общаясь с такими упрямыми русскими, и сам невольно становишься таким же.

***

Через пару недель Виктор начинает сильно кашлять, а потом однажды утром отказывается вставать с постели. Юри только хмыкает, привыкнув, что мужчина порой ведёт себя совсем как ребёнок, и собирается забрать у него одеяло и все-таки разбудить, но почему-то решает все же лишний раз не рисковать. Одного прикосновения ко лбу Никифорова хватает, чтобы понять, что у того высокая температура. Узнав об этом, Юра не может перестать ржать, в голос и почти до слез. — Вот видишь, Кацудон, ты все укутывал его, а именно он и заболел. Юри кидает на него серьёзный взгляд, а Виктор отвечает тихим стоном с дивана. Он укрыт пледом, а на лице у него самое страдальческое лицо, которое он может сделать. С этого момент будни Юри помимо тренировок наполнены постоянной заботой о болеющем Никифорове. Тот, не предавая своего характера, не может лежать на одном месте и постоянно порывается поехать на каток и одновременно строит из себя умирающего. — Юри, ну Юрии, если ты меня сейчас не поцелуешь, я точно уже не проснусь. — Не ты ли два часа назад сказал Юре выметаться, потому что ты просто своим дыханием можешь заразить его? — Ну… — Виктор на секунду задумывается, а потом выдаёт. — Ты — особенный случай. К микробам моим ты уже точно привык. — И довольно так лыбится, после чего все-таки не выдерживает и шмыгает носом. Ну разве откажешь такому чуду? Юри после очередной тренировки спешит домой, готовит какие-то тёплые бульоны, а потом ещё и чай. По настоянию самого Виктора также делает горячее молоко с мёдом. Это кажется странным сочетанием, но оказывается вполне вкусным и очень даже полезным. В такие моменты Юри понимает, что ему предстоит узнать ещё очень много нового из-за переезда в Россию. И несмотря на то, что это лечение жениха оказывается довольно весёлым и не особо обременяющим, Юри все ещё задается вопросом, как же Виктор заболел. Наверное, просто подхватил вирус. Или же шарф особо не спасал от сырости Питера. Но все оказывается намного проще. Когда Кацуки в очередной раз сетует на то, что Виктор болеет, а Юра все-таки сидит у них в квартире, мальчишка громко так усмехается и произносит: — Меньше мороженного жрать надо. — Юра, блять! — Ты ел мороженное? — Юри в шоке переводит взгляд с Никифорова на Плисецкого. — Да… А что тут такого? — Осенью?! — На улице ещё, — добавляет Юра, довольно усмехаясь. У Кацуки просто слов нет. Виктор ел мороженное. На улице, осенью, в Питере. Наверное, ещё и дождь шёл. Даже шарф тут бы не спас. Юри уже не в первый раз задается вопросом, как его угораздило связаться с этими русскими идиотами.