О бургерах и мгновениях

Когда дверь за последним посторонним закрывается, - аренда номера истекает через два часа, хэй, повеселитесь, от этих слов ещё полыхают уши, хотя никто не имеет ввиду ничего такого, - когда закрывается дверь и огромная многоэтажная тишина наваливается на плечи, Тарьей неуверенно говорит, просто затем, чтобы что-то сказать: - У нас ещё остались бургеры. Хенрик кивает, и от его взгляда не спрятаться за опущенными веками. Он лежит в развороченной постели среди хаоса одеял и подушек, длинный и расслабленный, спокойный, но в зрачках его пламя. Тарьей стоит напротив. У него под белоснежным халатом - трепет и неясное, тёмное жжение. По шее и рёбрам, и ниже, по следам недавних поцелуев - бесконечный лавовый разлом, и с каждой секундой всё труднее дышать, и отчего-то всё сильнее колотится сердце, хоть причин этому нет. Причин этому нет, - уверяет себя Тарьей, на деревянных ногах шагая к журнальному столику. - Причин нет, всё снято, у нас остались бургеры, и мы... Он пьёт воду и удивляется, как она не превращается в пар, едва коснувшись губ: ему кажется, что он горит изнутри, и только тонкая грань кожи сдерживает рвущееся наружу пламя. Взгляд Хенрика мурашками бежит по загривку. Тарьей нервничает. Напряжение рябит вокруг, извивается кольцами, словно сигаретный дым, и нужно повернуться, предложить бургеры снова, разбить эту жуткую, завораживающую тишину, - и какого же чёрта он пялится, - и в стакане кончается вода, и стоять вот так спиной и так долго глупо, их же двое здесь, они должны разговаривать, смеяться, вести себя, как друзья, у них два часа ещё целых; Тарьей злится. Ставит на стол стакан, зажмуривается на миг, отгоняя откуда-то взявшийся страх. Поворачивается, открывая рот, чтобы. "Чтобы" теряется в мигом опустевшей голове. Он видит халат - махровое облако на мягком ковре у кровати. Видит одеяла, белыми снегами укрывшие пол, и ледяные глыбы подушек рядом, и его взгляду нужен миг, чтобы скользнуть дальше, и целая вечность, чтобы заставить себя не смотреть, потому что это - слишком, это - для избранных, и он не уверен, что достоин, не уверен, что может смотреть. Тарьей смотрит. Хенрик - длинный, расслабленный, спокойный, - обнажён. На острых гранях прекрасного тела танцует мягкий свет торшера, и точно так же спокойно, расслабленно, длинными движениями танцует его рука. Ноги раскинуты и согнуты в коленях - вот я как есть, тебе нравится? - глаза закрыты, он знает, что на него смотрят, но совсем не стесняется, невозможный в своём бесстыдстве; вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз, с поворотом и короткой остановкой там, где, блестя, рождается первая капля. Мысль о стыде сгорает бесследно, едва появившись. За ней - мысли о том, что друзья и коллеги, что-то об Эвене и Исаке, страхи, последние сомнения и ещё что-то неясное, глупое невероятно; пламя бьётся, обжигает кожу, шипит и рычит, чувствуя остатки сопротивления, напряжение звенит в ушах, и Тарьей готов взвыть, но получается только сделать шаг. Шаг - и новый вдох даётся легче. Шаг - и дрожь в коленях куда-то уходит. Шаг - и огонь, ворча напоследок, сворачивается клубком и катится вниз, из-за чего следующий шаг выходит неловким... Тарьей ложится рядом. Прижимается всем телом, целует плечо, кусает даже, мягко отталкивает чужую руку. Сжимает пальцы вокруг. Распахнувшиеся синие глаза смеются ему в ответ, а потом Хенрик стонет, выгибаясь, вцепляясь в простыни, и его голос, если пробовать вот так, с языка и приоткрытого рта, похож на перец и соль. Хенрик сжимает зубы, его трясёт крупной дрожью, и от стука его сердца, кажется, можно оглохнуть... Тарьей смотрит, впитывая зрачками каждый изгиб, каждый трепет мышц, едва может дышать, когда Хенрика выгибает над постелью идеальной светлой дугой. Ему кажется, что это и его оргазм тоже - он ничего не замечает, не слышит, и приходит в себя лишь долгие мгновения спустя: он лежит на спине, пояс халата развязан, Хенрик смотрит на него сверху вниз, сидя между его раскинутых ног. Хенрик поднимает брови, но ничего не спрашивает. Хенрик улыбается, и улыбка шальная, почти сумасшедшая. Хенрик тянется вверх, чтобы быстро коснуться губ, готовых возражать и говорить глупости... Хенрик спускается вниз: следом за его движением по ногам сползает бельё, и Тарьей, обречённо соглашаясь, откидывает голову назад, чтобы хотя бы не видеть, нет, ни за что... С первым прикосновением мокрого языка он кричит. Пытка длится недолго. Это, наверное, стыдно - такая скорость, но Тарьей не в силах думать об этом, а Хенрик не жалуется. Хенрик вообще похож на самого счастливого человека на всей планете: лицо его сияет улыбкой, когда он поднимается, оглаживая напоследок всё ещё дрожащие колени. Он облизывается и улыбается снова, скользя взглядом по мокрой от пота груди и красным щекам. Тарьей старается отдышаться и следит за ним из-под ресниц. Жар и напряжение ушли, растеклись по телу послеоргазменной слабостью, но остались сомнения. Тарьей ждёт слов. После такого всегда говорят слова, что-то вроде "спасибо" или "было классно", или хотя бы "какого дьявола, чувак", это проясняет ситуацию, показывает, чего ждать дальше, о чём волноваться, а о чём нет... Хенрик действительно заговаривает первым. Осторожно обнимает, проталкивая руку под шеей, устраивая голову Тарьей на своём плече, второй гладит живот: - Кажется, мы забыли про бургеры. Надо доесть их, как думаешь? Это совсем не то, что ждёт Тарьей, и в первое мгновение он замирает - от смеси разочарования и почему-то ужаса, в спазме сжавшего внутренности. Как это понять? Для Хенрика всё это ничего не значит, или, или?.. Тарьей почти задыхается - снова, - но рука на его животе всё такая же тёплая, и губы, которые прижимаются к виску, всё такие же уверенные... он заставляет себя вздохнуть раз, другой, третий, Хенрик не отрывает от него взгляда, тянется поцеловать, и, отвечая ему, Тарьей вдруг понимает. Он плавится под лаской больших ладоней, сжимает ногами бёдра Хенрика - целоваться вот так, кожа к коже, пронзительно-хорошо, - и шепчет почти у самой щеки: - Надо. Попозже, ладно? За час с ними ничего не случится. Хенрик смеётся, Тарьей смеётся в ответ - глупость какая, господи, но до чего же здорово, - и думает о том, что девиз о минутах, который они прочитали в сценарии следующей серии, подходит не только Эвену и Исаку. Наверное, это нужно каждому - жить каждым днём и мгновением, и Хенрик просто понял это чуть раньше. Но теперь Тарьей тоже полностью с ним согласен.