***
Ифань медленно гулял по узким дорожкам сквера. Что он здесь делал, если жил в другом конце города, парень затруднялся ответить. Может быть, ему нравилась атмосфера, царящая в каждом зелёном уголке, а может, что-то ещё, но словно какая-то сила влекла его за собой снова и снова, и он по-прежнему приходил сюда. Заметив большую мрачную тучу, низко нависшую над головой, молодой человек ускорил шаг, а потом и вовсе перешел на бег. Теперь он не просто бесцельно бродил по парку, а преследовал конкретную цель: найти место, где будет сухо и тепло, чтобы укрыться от ливня, обрушившегося на голову. Присмотревшись, юноша увидел что-то коричневое в глубине сада и поспешил туда, молясь в душе, чтобы ему не показалось и это на самом деле было укрытие. Беседка выглядела заброшенной и мрачной. Создавалось ощущение, что о ней забыли уже очень давно, а убрать руки просто не доходили, вот и притаилась она в незаметном месте. Деревья почти полностью скрывали её от посторонних глаз, и найти её было трудной задачей. Так Крис и объяснил себе то, что раньше не натыкался на эту беседку, а довольствовался скамейками в людной части парка, где всегда было шумно и создавалось ощущение праздника, благодаря звонкому смеху маленьких детей и улыбкам взрослых. Ифань любил это время года только за то, что именно тогда начинали цвести его любимые цветы – белые пионы. Эти цветы по-своему волшебны: большие тяжелые бутоны, бархатные широкие листья с неровными, будто бы изрезанными, краями. Чтобы описать их, парень пытался подобрать множество красочных эпитетов, но ни один из них не мог в полной мере передать то, насколько они великолепны. Несмотря на свою любовь к этому изящному цветку, он не мог нарисовать даже его. Это было похоже на проклятие: за последние несколько лет он не нарисовал ни одной картины в светлых тонах. Ультрамариновый, лиловый, серый, фиолетовый, черный, тёмно-зелёный: только такие цвета использовал художник в своих работах. Сами картины были бездушными. Холодные и унылые, пустые и мрачные пейзажи – вот, что видели люди в его работах. Грубо нарисованные, отрывистые, короткие мазки, неровно ложащиеся на бумагу, невольно заставляли зрителей задуматься о душевном равновесии автора этих мрачных работ. Художником, потерявшим вдохновение, – вот кем был Крис. Даже его лучший друг, Чанёль, не забывал напоминать время от времени о том, что если так пойдёт и дальше, то Криса точно будут считать странным и крайне депрессивным молодым человеком, который может одним взглядом отпугнуть тех, кто приближается к нему. Который, ко всему прочему, не умеет не то, что смеяться, а вообще не умеет говорить. Ифань понимал и пытался прислушаться к словам приятеля, но во время таких разговоров в глубине души он испытывал стойкое чувство раздражения. В конце концов, это была его жизнь, и на этом её этапе он не горел желанием что-либо изменять в своих унылых серых буднях. Как получилось, что улыбчивый, добрый юноша превратился в то, что люди вокруг него видели сейчас, Крис не знал. Да, он понимал, что сильно изменился, но никогда не жалел об этом. Изменился он, его взгляды на жизнь, но, как считал он сам, это помогло ему стать сильнее и пережить то, что могло бы сломить другого человека на его месте. С таким трудным характером найти друзей оказалось сложно. Действительно, кто захочет общаться с человеком, который предпочитает не рассказывать о себе, а просто молча слушать. Тем не менее, один лучший друг всё же нашелся. Им оказался Чанёль – высокий и немного неуклюжий студент того же университета, в котором учился Ифань. Рыжие растрёпанные кудряшки и смешно оттопыренные уши придавали ему какие-то детские черты, а широкая и тёплая улыбка внушала доверие. Чанёль был хорошим другом, немного зацикленным на своём одногруппнике, который так сильно нравился ему, но всё ещё лучшим другом, не забывающим заботиться об Ифане. Сам Ифань не был гомофобом, хотя и не хотел бы встречаться с парнем. В его планы входила свадьба с какой-нибудь милой и обаятельной девушкой из хорошей семьи, обязательно образованной и хорошенькой на вид, но всё это должно было случиться не раньше тридцати пяти лет, когда он будет в состоянии обеспечивать свою жену и их милого маленького ребёнка. Сейчас ему было двадцать три, и он не мог нарисовать даже простой пейзаж, потому что руки просто безвольно повисали вдоль тела, когда он садился перед мольбертом. Он уже забыл то чувство, которое обычно испытывает художник, глядя на свой законченный шедевр, ведь любая работа – это часть души, вложенная и с любовью расписанная красками. Ифань по привычке носил с собой большой альбом с белыми листами и карандаш с мягким грифелем, в надежде на то, что вдохновение нагрянет так же внезапно, как и ушло, но все надежды были тщетны. Несмотря на это, даже сейчас, сидя в маленькой беседке и поджав под себя ноги, он бездумно водил карандашом по бумаге. Рисуя непонятные фигуры, юноша мечтал о том, что сейчас, вот именно в этот самый момент, у него получится хороший набросок, из которого можно будет сделать полноценную картину в ярких и солнечных тонах. Но ничего не выходило, и грифель всё так же бесцельно бродил по бумаге, царапая её, а сам Крис продолжал смотреть на лужи, и на то, как льётся дождь, уютно сидя на скамеечке. В этой беседке он был не один, теперь не один. Торопливо поклонившись художнику, на соседнюю скамейку сел мальчишка лет девятнадцати на вид. Весь в мокрой одежде, он был похож на взъерошенного воробушка, суетливо пытающегося почистить свои маленькие перышки, сейчас он точно так же пытался руками высушить голову, но только ещё больше растрёпывал волосы. Сдавшись и отбросив эту идею, он недовольно что-то пробурчал и достал из сумки потрёпанную синюю тетрадь и карандаш. Крис знал, что поступает плохо, мало ли, вдруг это был личный дневник школьника, да и в любом случае он знал, что это, как минимум, неприлично, но, в конце концов, любопытство пересилило совесть и, незаметно подвинувшись к мальчику, он попытался заглянуть в тетрадь. Каково же было его удивление, когда он увидел портрет женщины, выполненный с большим старанием и умением. Удивлён был Крис не потому, что это был женский портрет, в конце концов, будучи художником, он повидал не один десяток работ, а скорее, потому, что глаза женщины на этом рисунке были словно живые. Так могли рисовать не все взрослые художники, а тут паренёк, на вид – явно школьник, неторопливо выводил на пожелтевших страницах мягкие женские черты. Почему-то в его мысли закралась мысль о том, как бы выглядели его глаза на портрете этого мальчика: были бы они холодными и пустыми, или же юный художник, увидел бы что-то другое? Собрав все свои мысли и откашлявшись, Ифань решил познакомиться с новым соседом: – Здравствуй, ты не сильно промок? – "Вот уж дурацкий вопрос, – тут же обругал он в мыслях самого себя, – разве по нему не видно, что он вымок до нитки?" – Нет, не стоит волноваться, я уже почти высох, – ответил мальчик, подняв голову. Его улыбка была такой тёплой, а взгляд таким согревающим, что Ифань немного растерялся, подзабыв, что хотел спросить раньше. – Как тебя зовут? – спросил Крис, помолчав немного. – Чунмён, – сказал мальчик, не отрывая взгляда от своей работы. По тому, с какой любовью мальчик продолжал рисовать, Ифань догадался, что это его мать. В этом Ифань был уверен на сто процентов. Уж он наверняка знал, что только лицо любимого человека, будь то кто-то из родителей или любимая девушка – может получиться по-настоящему живым. Наверное, это связано с тем, что люди остаются в наших сердцах навечно, может быть, не всегда в жизнях, но сердце не забывает ни одного лица, ни одного имени и частичка души, навсегда оставшаяся в людях, вдыхает жизнь в лица, нарисованные на бумаге. За своими размышлениями художник не заметил того, как мальчик, наспех собрав сумку, сорвался с насиженного места. Очнулся Ифань только тогда, когда увидел вдалеке маленькую фигурку, отдалявшуюся от него с каждой минутой. Посмотрев на время и решив, что пора бы и ему собираться домой, он аккуратно положил альбом и карандаш в сумку и по привычке оглянулся вокруг, не забыл ли он что-нибудь важное. Убедившись, что всё на своих местах и придя к выводу, что теперь-то уж точно можно пойти домой, он медленно побрёл к выходу из парка, попутно думая о том, что этот милый парень с добрыми глазами встретился ему не случайно и он обязательно вернётся в эту беседку снова, хотя бы для того, чтобы зарядиться спокойствием и ощущением гармонии, которые, казалось, окружали Чунмёна со всех сторон. Следующая встреча состоялась не так скоро, как этого хотел Крис. Сам Ифань всё так же исправно ходил в этот парк, и эта привычка стала в какой-то степени напоминать работу, но Чунмён больше не приходил, и место рядом пустовало, навевая на Криса какую-то грусть. Он не понимал, почему хочет ещё раз увидеть этого странного, неразговорчивого мальчика, просто рядом с ним было тепло и уютно. Его глаза, казалось, требовали откровенности и доверия к себе, он выглядел так по-домашнему тепло, что хотелось обнять его и рассказать обо всех своих неурядицах, и почему-то верилось, что он поймёт и обязательно поможет. Просто не могут люди с такими глазами, полными искренней доброты, и светлой улыбкой лгать и причинять боль. Поэтому художник по-прежнему ждал встречи, ещё толком и не определившись, что хочет сказать школьнику и почему так сильно хочет его увидеть. Они снова встретились в дождливый день. В голове у Криса промелькнула мысль о парке, соединяющем людей, но он быстро отмёл её, пренебрежительно фыркнув при этом. Его недавно посетила мысль о любви с первого взгляда, и Ифань с испугом подумал о том, что хочет видеть мальчика, потому что тот запал ему в душу. Поэтому он потряс головой, в надежде избежать подобных размышлений. Ифань просто не верил в любовь. Как можно верить в то, что нельзя увидеть и потрогать? Душевные переживания? Ощущение трепета и надежды в сердце? Разве человек не сам убеждает себя в испытываемых им чувствах? Отношения – это связь между двумя близкими по духу людьми. Следовательно, вступить в отношения могут и лучшие друзья, будь то парень и девушка, девушка и девушка или же парень и парень. Дело в том, что люди говорят на разных языках. И это не тот язык, на котором говорят в какой-то стране, это уникальный, присущий каждому человеку язык. Язык его мыслей. Отношения и дружба вообще тесно связаны между собой. Дружба, тем более настоящая, проверенная временем, конечно, хорошая штука. Вот только что делать, если кто-то начал меняться, а другой человек не в силах этого вынести? Ничто не стоит на месте, всё изменчиво, а уж тем более человеческая натура. Со временем с глаз спадает то, что называется розовыми очками, и мириться с недостатками друга, а, тем более, второй половинки становится нелегко. Ты продолжаешь всё так же видеться с этим человеком, разговаривать с ним, смеяться, но в душе поднимается какая-то странная волна, которой ты не в силах дать отпор, и всё, о чём ты можешь думать, когда с тобой говорят, это: "Замолчи, пожалуйста, замолчи, твой назойливый, громкий голос раздражает, замолчи!". Но, разумеется, вслух это не произнесешь, потому что тихий голосок в глубине души говорит подумать, поставить себя на место человека, которому ты так хочешь выплеснуть негативные эмоции, и именно эта маленькая синяя ниточка останавливает тебя от резких и обидных слов, и заставляет выдавить из себя жалкое подобие улыбки. Почему именно синяя? Потому что синий – это цвет холода, этот цвет символизирует холод, сковавший душу, именно тот лёд, который заставляет губы произносить обидные слова в попытках побольнее уколоть собеседника. И лишь в самом низу, где-то около души, куда прикреплена ниточка, виднеется кусочек красного цвета. Наверное, все знают меланжевые нитки, так вот это она и есть. Почему этот крошечный кусочек красного цвета? Потому что он около сердца, потому что он согревает, но синего в душе и мыслях больше, поэтому он поглощает собой те тёплые, согревающие душу чувства. Красный – это огонь, страсть, тепло. Нельзя достигнуть полной гармонии в соотношении этих цветов. Эта нитка – своеобразная шкала. И если бы Криса сейчас спросили, то он бы выбрал синий цвет, а потом просто выплеснул на человека всё, что копилось в душе уже долгое время. А Чунмёну, конечно, подошел бы красный цвет, в этом Ифань был уверен, как ни в чём другом. В глубине души он понимал, что хочет попросить у Чунмёна, но даже в мыслях не мог набраться храбрости для этой весьма странной просьбы. Ифань хотел, чтобы Чунмён стал его музой. Впервые в жизни художник хотел нарисовать портрет, он создал в воображении чуть ли не галерею образов Сухо. В разной одежде, на разном фоне, молчаливым, задумчивым, одиноким. Одинокий... Это слово как будто ударило Криса, и его глаза расширились. Это именно то слово, которое подходило Чунмёну, и почему-то Крис был теперь уверен, что Сухо согласится позировать ему. Вряд ли у юноши есть друзья или хоть кто-нибудь кроме семьи, так значит, он согласится на всё, лишь бы не чувствовать себя наполовину пустым. Размышления Ифаня прервал тихий вздох рядом. Чуть повернув голову, художник увидел Сухо. Так же, как и в тот раз, тот был мокрым до нитки, но до невозможности счастливым. И Крис не придумал ничего лучше, чем выпалить: "Не мог бы ты немного помочь мне? Моя просьба не отнимет у тебя много сил, пожалуйста, подумай перед тем как дать свой ответ. Согласишься ли ты стать моей музой?". В ответ на это Чунмён смутился и, кажется, даже покраснел. Он не ожидал подобного предложения от совершенно незнакомого человека. Признаться, мысли о странном блондине не отпускали его всё это время, а он даже не знал его имени. Всё когда-то бывает впервые, и Чунмён почувствовал это на себе. Он с недоумением прокручивал в голове их знакомство и не мог понять, чем сумел заинтересовать взрослого и красивого юношу. У школьника была одна проблема, о которой не знал никто, кроме него. Каждый раз, знакомясь с новым человеком, он представлял, что услышит в последний свой день общения с ним. И Сухо не был виноват в этом, он даже не мог представить, что всё может сложиться совсем по-другому. Он привык к тому, что никому не нужен. "Быть одиноким" не означает, что у тебя нет никого рядом. Это означает, что тебе грустно по ночам, и ты понимаешь, что не можешь ни с кем поговорить без постоянного страха навязчивости. "Быть одиноким" не означает, что у тебя нет никого рядом. Ты одинок, когда тот, кто находится рядом с тобой, не занимает место в твоем сердце. А Чунмён хотел быть нужным, хотел почувствовать себя живым и помочь понравившемуся человеку. Вдохнуть в него веру и вдохновение, и может, если повезёт, почувствовать себя любимым хоть чуть-чуть. Помочь любой ценой, даже если его помощь будет заключаться в безмолвном позировании. Так просто объяснил себе своё согласие на это предложение Чунмён. И смущенно улыбнувшись, робко ответил: "Я согласен, если это поможет Вам. Назовите время и место, где мы с Вами встретимся". Сказать, что Ифань был счастлив, ничего не сказать. Он хотел утащить этого мальчишку к себе ещё в тот момент, когда услышал его согласие, но что-то помешало ему сделать это. Поэтому, чтобы избежать неловкого молчания, он решил начать разговор: – Спасибо! Я очень рад, что ты не отказал мне, несмотря на столь нелепую просьбу, – начал рассыпаться в благодарностях счастливый Крис. – Мне не трудно, но прекратите постоянно благодарить меня. Это очень смущает, ведь я ещё ничего не делал, может быть, я и не подойду Вам, – всё так же опустив голову и рассматривая руки, пробормотал юноша. Крис не был удивлён неуверенностью и закомплексованностью Сухо, но мельком оглядев ничего не подозревающего юношу, поневоле задал себе вопрос: "Неужели он не видит в себе ничего привлекательного? А может, не хочет замечать? Одни его глаза и тёплая, солнечная улыбка чего стоят. Какой он хрупкий и невысокий. А его руки – маленькие и аккуратные ладошки, тонкие и длинные пальцы. Наверняка они нежные и тёплые, а если аккуратно погладить их?" И Ифань медленно взял мальчика за руку. Как он и предполагал, это простое, незатейливое прикосновение вызвало в его душе целую бурю эмоций. Он испытал восторг, когда увидел, что по-женски маленькая, мягкая и тёплая рука полностью помещается в его ладонь. В этот миг Ифань почувствовал себя обладателем самого ценного сокровища на планете, которое доверилось только ему, и за которое теперь он нёс ответственность. Вряд ли художник в полной мере понимал свои ощущения и эмоции, но сегодня он осознал, что эта встреча стала началом чего-то нового. А Сухо даже не пытался убрать руку из цепкой хватки Криса. Для него всё это было впервые, и он верил, что теперь всё станет по-другому. В хрупком и неиспорченном сердце начинала зарождаться любовь, подобно бутону белого пиона, она начинала расцветать в его душе, окутывая своими прочными и нежными лепестками всю душу Чунмёна. Но нужны ли были эти чувства Крису? Этого пока не мог знать никто...***
Крис был в восторге, руки сами тянулись к краскам, а глаза загорались каким-то особым светом. Он был счастлив. Вдохновение вернулось к нему, и он снова заходил после университета в магазин, покупая там карандаши и подолгу выбирая краски. Этот процесс затягивался надолго, потому что он никак не мог определиться, какие же цвета подойдут Сухо. Художнику не нравились яркие и вызывающие; на их фоне школьник терялся, словно краски впитывали его в себя и за счёт этого становились ярче, забирая цвет у самого Чунмёна, но и тёмные цвета не подходили натурщику, потому что тот был каким-то... слишком светлым, и это был не тот случай, где игра противопоставлений была бы удачной. Теперь они встречались регулярно. По вторникам и пятницам. Чунмён приходил к Ифаню ровно в пять часов вечера, переодевался в то, что давал ему Ифань, и садился в большое кресло, стоящее посередине комнаты. Крис никогда не интересовался делами своей музы, большую часть времени он молчал, и складывалось впечатление, что художник недоволен. Сидя за мольбертом, он только хмурился и иногда кривил губы в недовольной усмешке. Он ни разу не поинтересовался устала ли его модель и удобно ли ей. Ифань просто брал то, что ему согласились дать. И даже если Чунмён был чем-то огорчён или разочарован, то он никогда не подавал виду. В конце концов, он знал, на что соглашается, и не видел причин что-то требовать взамен. В нём нуждались и хотели видеть, а на большее юноша и не рассчитывал. Но была ещё одна причина. С каждым днём, проведённым вместе с художником, Сухо чувствовал, что всё сильнее влюбляется. Он стал ловить себя на мысли, что готов сделать всё, лишь бы его художник был счастлив. Возвращаясь домой, он сразу же убегал к себе в комнату, чтобы схватить карандаш и начать выводить любимые черты лица на бумаге. Мальчик от всего своего чистого сердца мечтал подарить возлюбленному его портрет, чтобы увидеть эмоции на лице Криса. Пусть и мимолетные, но иногда именно в них заложено больше, чем можно увидеть на первый взгляд. Время от времени у Сухо возникало непреодолимое желание просто подойти и обнять мрачного парня. Простые объятия. Подойти со спины, обвить руками за талию, положить голову на плечо, прижаться всем своим телом к широкой мужской спине, хоть на мгновение почувствовать себя любимым, не просто красивой мордашкой, которую приятно рисовать, а человеком, в котором нуждаются, которому доверяют, любят и ждут. В идеале он представлял, что произойдёт дальше, но исполнение этих желаний зависело не от него. Чунмёну нравилось представлять, как большие руки лягут на его маленькие ладошки и аккуратно сожмут их, а их обладатель с улыбкой повернётся к нему и чмокнет в светлую макушку. "Ты чем-то расстроен?" – спросит Крис, а потом повернётся и поцелует его в губы. Так, как умеет только он, чтобы сердце сначала замерло в груди, а потом со всей силы упало куда-то вниз. И тогда Сухо прижмётся ещё ближе, как будто желая стать одним целым, обнимет за шею своего любимого и самого лучшего художника и посмотрит тому в глаза. Почему-то Сухо был уверен, что глаза Криса будут отражать его собственные чувства: светлую любовь и бесконечную теплоту. Поэтому, да, Сухо мечтал, что его первый поцелуй заберет именно Крис. Да и вообще с ним всё будет по-другому: искренне и впервые. Но мечты не всегда совпадают с действительностью.***
В мечтах каждый из нас верит в лучшее. В новогоднюю ночь, например, мы ставим перед собой цели, с улыбкой думаем о них и свято верим, что в этом году всё будет не так, как в старом. Каждый из нас будет счастлив и сделает таким же человека рядом с собой. К несчастью, это не всегда сбывается. В этом году Чанёль загадал взаимную любовь. Опять. Это был уже не первый Новый год и, если честно, то он начинал чувствовать отчаяние. На дворе было начало лета, а он всё так же тихо смотрел на Бекхёна. Уже четвёртый год он смотрел на своего одногруппника, тихо вздыхая и никогда не навязываясь. Что уж там, он даже глаз на него не поднимал при встрече. Он не хотел надоедать предмету своих воздыханий признаниями и болтовней, которая наверняка показалась бы тому пустой. Он долго наблюдал за Бекхёном и неплохо научился понимать его, поэтому он знал, что его чувства не отвергнут, а скорее, примут из жалости. Потому что Бекхён добр ко всем, а быть с человеком, который с ним из жалости, Чанёль не хотел. Он представлял себе эту картину в уме и каждый раз был готов разрыдаться от отчаяния. Тем не менее, сегодня парень решился открыть свои чувства и либо стать счастливым, либо постараться забыть о своей первой, настоящей любви. Бекхён медленно поднимался по лестнице, читая какую-то книжку и очаровательно хмуря брови. Негромкий окрик заставил его оторваться от книги и посмотреть назад. – Подожди пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить, не мог бы ты... не мог бы ты... – Чанёль покраснел и начал неуверенно переминаться с ноги на ногу, так и не сказав, что хочет от паренька. – М-м-м, конечно, только пойдём в тихое место, а то сейчас соберутся все остальные, – ответил Бекхён. Он даже не подозревал, о чём пойдет разговор, и поэтому, поднимаясь по лестнице, он изредка бросал недоуменные взгляды на своего спутника. Конечно же они были знакомы, и хоть Чанёль был достаточно популярен среди девушек, но ни с одной из них его не видели. Ходили слухи, что он гей, но Бекхён не верил в это. Сам он не был гомофобом, но встречаться с парнем не стал бы ни за что. Да и семья парня не одобрила бы таких отношений, родители воспитывали его согласно традициям, в семье всем управлял отец Бекхёна, и они вряд ли приняли бы своего сына таким. Чанёль нравился Бекхёну как друг, хороший, но почему-то неразговорчивый одногруппник. Он был немного смешным, но это не раздражало, а скорее умиляло всех вокруг. Высокий парень с непослушной копной рыжих и мягких кудряшек, со смешно оттопыренными ушками и длинными, немного кривоватыми ногами. В нём было больше плюсов, чем минусов. Взять хотя бы его голос: глубокий, красивый бас, который никак не сочетался с его немного детской внешностью. И глаза – такие радостные, красивые, непривычно большие для корейцев. Согласитесь, человек с подобной внешностью располагает к себе. Вот Бекхён и думал, что могло Чанёлю понадобиться от него.***
Тихо закрыв тяжелую дверь в студию, Чунмён прошел в уже ставшую родной комнату. Криса ещё не было, но парень не расстроился, решив терпеливо дождаться того. Сейчас, сидя в одиночестве в почти пустом помещении, он вдруг понял, что за всё то время, что он позирует Ифаню, тот ни разу не сказал, как продвигается его работа и ни разу не показал хотя бы набросок. Сидя в тишине и задумчиво покусывая губу, Сухо прогонял в голове все моменты их предыдущих встреч, силясь понять, что не так в них было. Ответ на этот вопрос нашёлся как-то сам собой, и Чунмён опешил. Он никогда раньше не замечал, как Крис смотрит на него или говорит с ним. Тот всегда холоден, а в словах и жестах проскальзывает небрежность и раздражение, как будто Ифань не рад и не хочет видеть его, но почему тогда он не скажет об этом прямо, и они не прекратят свои и без того редкие встречи? В голове у мальчика постепенно складывались все фрагменты этого запутанного пазла, и какое решение он должен принять было не понятно, поэтому, собравшись с мыслями он решил напрямую поговорить с Ифанем. А сегодня... а сегодня он побудет рядом, если Крис всё ещё хочет его, хотя бы как живую натуру, значит, он останется, значит, сегодня не уйдёт. Шел первый месяц лета: небо было голубым, не видно было ни одного облачка, солнце ещё не было неприятно палящим, оно только начинало раскрывать свои тёплые объятия и этим радовало занятых людей. Растения начинали цвести, это время – самое лучшее для всего живого. Белые пионы тянулись к солнцу и в благодарность медленно раскрывали скрученные бутоны, выставляя напоказ свою сердцевину, они так хотели жить. Сорвут и растопчут ли их грубые, не ценящие красоту люди, или они пройдут свой скоротечный путь? Увы, но знать этого не дано никому.***
Когда Бекхён говорил о тихом месте, то он подразумевал крышу. В школах обычно не так-то легко пробраться наверх, потому что тяжёлая, запаянная дверь, разумеется, не поддаётся рукам подростков. К сожалению, а может, и к счастью, в школе, где учились мальчики, проход на крышу был открыт, и многие дети предпочитали в редкие, свободные минуты подняться туда и провести своё время в комфортной тишине. На крыше было много места, поэтому найти тихий уголок где-нибудь было нетрудно. Наверное, удивительно, но пообщавшись друг с другом в течение дня, все предпочитали тишину и уединение, чтобы подумать о чём-то своём, о чём не расскажешь друзьям, или послушать музыку, но главное – в одиночестве. Постоянное общение и невозможность поделиться с кем-то личными переживаниями выматывают. А здесь, на крыше, можно было расслабиться, в солнечные дни послушать крики детворы, доносящиеся с соседней улицы, посмотреть на прохожих, почувствовать тёплый и лёгкий, окутывающий со всех сторон и развевающий волосы ветерок. Толкнув тяжёлую дверь, мальчики оказались наверху. Было немного прохладно, и ветер трепал непослушные волосы. Бекхён хотел снова погрузиться в книгу где-нибудь в уголке, чтобы одноклассники не тормошили его и не нарушали личное пространство, и поэтому он от всей души надеялся, что они пришли ненадолго, и Чанёлю потребовались его аккуратные и понятные конспекты, что ещё могло потребоваться, он и не предполагал. Чанёль захлопнул за их спинами дверь и тихо подошёл к юноше. – Я хотел сказать, что ты мне очень нравишься, – неловко и тихо признался Чанёль, постепенно заливаясь краской и решив не тянуть, а сделать всё сейчас, пока он собрал все свои мысли и готов к свершениям. – Что, прости? Я задумался и, кажется, не совсем понял, о чём ты, не мог бы ты повторить? – Бекхён нервно улыбнулся и дёрнул плечами. – Я сказал, что ты мне очень сильно нравишься, – немного громче повторил парень. – Я надеялся, что мне послышалось. Послушай, ты же сам понимаешь, что такие отношения неприемлемы в наше время. Давай сейчас спустимся вниз и сделаем вид, что ничего этого не было, а ты просто просил у меня тетради, потому что экзамены уже скоро, – уверенно проговорил Бекхён, сжимая в руках книгу так сильно, что побелели костяшки пальцев. – Нет! Прости, я не хотел тебя огорчить, но пойми, я на самом деле люблю тебя! Я не знаю, как, но я докажу тебе это! Пожалуйста, не отталкивай меня только из-за того, что такие отношения – редкость, – Чанёль уже почти умолял парня, замершего перед ним. – Прекрати говорить такие вещи. Ты запутался сам в себе. Забудь об этом, всё, что тебе кажется – лишь иллюзия. Тебе не нужен я, тебя привлекает только моё лицо. Поверь, ты ещё найдешь хорошую девушку и будешь счастлив с ней, но не со мной. – Позволь мне самому решать, с кем я хочу провести свою жизнь. Если ты боишься мнения семьи, то не волнуйся. Моя семья обязательно примет нас, я рассказывал им о тебе и, кажется, ты понравился им. Ты не будешь одиноким. Что насчёт друзей, то у меня есть несколько человек, с которыми я хорошо общаюсь, и они тоже примут тебя. – Ты так наивен, пойми, мы не будем вместе. Даже если мы и будем чувствовать что- то друг к другу, то всё это скоротечно, и мы расстанемся. Разойдёмся, как в море корабли, и при редких встречах на улице будем отворачиваться, стараться перебежать на другую сторону улицы, прятать лицо, поднимая воротник. Задумайся, ведь так и будет. – Но мы будем счастливы хоть чуть-чуть. Будем вместе, всегда рядом, будем поддерживать друг друга, любить и ценить. Бекхён хмыкнул, но ничего не смог на это возразить. – Дай мне время. До следующей среды я постараюсь разобраться и дать тебе ответ, – такой ответ дался парню с трудом, но будучи по своей натуре понимающим и добрым, он не смог твёрдо отказать, видя, как некогда жизнерадостный парень постепенно увядает на его глазах. – Спасибо, что даёшь мне шанс. Хоть и призрачный, но всё же. Я сделаю тебя счастливым, только поверь в меня! – на лице Чанёля засияла широкая, светлая улыбка. – Я ничего не обещал, так что не думай ничего лишнего, – смущенный такой внезапной радостью, быстро выпалил Бекхён и, подойдя к двери, отворил её. – Пойдём, нечего стоять тут, скоро будет дождь. "Надо встретиться с Ифанем и всё ему рассказать. В последнее время он ходит такой радостный, может быть, он что-нибудь посоветует мне, если у него самого всё хорошо складывается", – восторженно думал про себя Чанёль, медленно спускаясь с лестницы и попутно набирая номер друга. Встреча с Ифанем была назначена на следующий день в кафе, в которое они часто заходили после пар, более того, друг обещал познакомить его со своей музой, шутливо заметив при этом, чтобы у Чанёля и мысли не возникало отбить его Мёна. Чанёль же в свою очередь заверил друга, что у него и мыслей нет ни о ком другом, кроме его милого Бэкки.***
В кафе тихо играла музыка и иногда слышался перезвон колокольчиков, висящих около входа и звеневших в тех случаях, когда кто-то приходил или, наоборот, покидал помещение. Это кафе было уютным. Может быть, из-за приглушенного, мягкого света, плавно окутывающего весь зал и не бьющего резко в глаза, может быть, из-за приятной, тихой и спокойной, старой музыки, а может, из-за добрых и вежливых официантов, которые встречали посетителей с улыбкой на лице. Не той вымученной и искусственной, будто приклеенной к лицу улыбкой, а искренней и тёплой. Само кафе притаилось в маленьком закуточке между высотками. Найти его было достаточно трудно, но, может, это было и к лучшему. Маленькое и немноголюдное, оно влекло к себе, и в нём хотелось остаться. Ребята обнаружили его совершенно случайно: в один из непогожих, дождливых и прохладных деньков два вымокших и трясущихся от холода друга забежали туда, чтобы погреться и немного обсохнуть, а потом, сев и осмотревшись, они задержались надолго и так и продолжали встречаться там в свободную минутку. Чанёль нервно постукивал карандашом по листу. Он решил написать для Бекхёна песню, но необходимые слова не приходили в голову. Услышав звук отворившейся двери, парень вскинул голову и заулыбался. В дверях стоял его друг со своим парнем.***
Неспешно проводя рукой по обивке, Чунмён терпеливо ждал возвращения своего художника. Он пытался привести в порядок свои мысли, чтобы поговорить с Крисом, но почему-то ни одной связной идеи в его голове не было, и он попросту не знал, как начнёт неловкий для них обоих разговор. Сухо упустил уже столько подходящих моментов, что сейчас чувствовал, как на него накатывает странная апатия: он ничего не хотел, рука безвольно свисала с кресла. Не хотелось никого видеть, ни с кем не хотелось говорить, а уж тем более что-то объяснять. Да и зачем? Глубоко внутри он знал решение своей проблемы. Оно пришло к нему совсем недавно, когда он ходил в кафе к другу Ифаня. Глаза того парня так блестели: живые и яркие, солнечные и тёплые. Он с такой искренностью и неподдельным волнением говорил о возлюбленном. Воодушевленно размахивал карандашом и спрашивал у них подходящие к песне слова, зачёркивал неудавшиеся строки и снова писал. А что они? Никто друг другу, несмотря на то, что пришли как пара. Не друзья, не братья, даже не любовники. Просто встречаются и молча проводят несколько часов в студии, ожидая, пока вдохновение не польётся ручьём, и кисть не будет порхать по бумаге. Время шло, всё вокруг неумолимо менялось. Нет, город был всё тем же, а люди, по- прежнему спешащие на работу, были такими же, но что-то менялось в нём самом. Теперь Сухо было трудно делать вид, что он прежний: выдавливать улыбку становилось с каждым днём труднее, объятия с матерью стали напоминать лишь лёгкие прикосновения, любимые альбомы, карандаши, кисти и краски были аккуратно сложены в коробку и задвинуты под кровать. Юноша чувствовал себя неживым, словно все его силы, все краски в нём высыхали. Медленно, но верно, с каждым прожитым днём, у глаз пропадал блеск, улыбка уже не появлялась так часто. Всё, чего он хотел, так это взглянуть на себя, на того парня в картине, который так приглянулся Крису. Крис... Имя отдалось в груди глухой болью. Чунмён научился смотреть на него, но не видеть, слушать его, но не слышать, не думать о том, как бы всё могло сложиться. И дышалось немного легче, а на тяжесть в груди он мог не обращать внимания, если это не физическая боль, то всё нормально, хотя и физическая боль тоже исцелима. От невесёлых размышлений Сухо отвлек звук закрывшейся двери и шуршание в коридоре. Выходить из комнаты он не решился, всё равно Крис сейчас войдёт к нему, чтобы продолжить работу. – Привет, давно ждёшь меня? Я зашёл к знакомому, ему срочно нужна была помощь, и я не смог отказать. – Ифань был радостным и хотел побыстрее начать рисовать. – Нет, совсем чуть-чуть. Это хорошо... хорошо, что ты помог кому-то, но когда ты поможешь себе? – Вопрос звучал странно, и художник даже не нашёлся, что ответить, – у меня есть ты, разве это не твоя обязанность помогать мне? – это было сказано недоуменным голосом, в котором угадывалось явное разочарование. – Да... да, я помню об этом. Сколько ещё будут длиться наши встречи? Месяц, неделю, год? – Сухо говорил спокойно и терпеливо, словно его и не волнует этот вопрос. – Уже хочешь сбежать от меня? – Крис криво усмехнулся. – Нет, мне просто надо будет уехать по делам, но всё зависит от того, когда ты закончишь работать, – Чунмён был спокоен и просто ставил Ифаня в известность. – Две недели. Дай мне ещё две недели. Я почти закончил, остались лишь маленькие детали. – художник был уверен в своих словах, поэтому, не задумываясь, выпалил ответ. – Хорошо, это очень удобно, – по выражению лица Чунмёна было трудно сказать, обрадовался он или нет, но на губах была полуулыбка, и Крис решил, что его муза просто очень устала от однотипной и каждодневной работы, которую ему частично навязал сам Крис.***
"Прости. Я ничем не смог помочь тебе, судя по всему. Знаешь... я до последнего надеялся, что ты поймёшь, заметишь, что я чувствую к тебе. Я понимаю, что был недостаточно хорош для тебя, но почему ты вёл себя так, как будто ненавидишь меня? Или ты думал, что я не замечал холода и пренебрежения в голосе? Да, понимаю, подобное письмо от какого-то мальчишки кажется тебе глупостью, верно? Сколько раз ты слышал признания в любви? Сколько раз оттолкнул влюблённых в тебя? Признаться, я и сам не знаю, за что полюбил тебя, но разве любят за что-то? Нет, любят за то, что ты просто есть, за то, что можно протянуть руку и коснуться любимой руки, заправить за ухо прядку волос. Разве не так? Ты помнишь нашу первую встречу? Ты сам познакомился со мной, был первым человеком, обратившимся ко мне с улыбкой и неподдельным интересом, наверное, именно это и был повод влюбиться в тебя. Такой красивый, но такой холодный. Стоял рядом, но мыслями был в другом месте. Я хотел помочь тебе, хотел, чтобы ты был счастлив. И ты был рядом, казалось, что оттаял, и у меня появилась надежда... но всё стало только хуже. Ты был влюблен не в меня, а в то лицо на портрете. Я понял это, когда однажды ты рисовал и был так увлечен, смотрел с нежностью на холст, а я окликнул тебя. Ты поднял голову и посмотрел на меня с раздражением, даже не скрыл своих чувств ко мне. А помнишь, как мы вместе выбирали краски? Я схватил яркие, красочные цвета, но ты отобрал их и начал терпеливо объяснять, что твоей картине нужно не это, что Сухо, который там, – другой, тому Сухо требуются нежные цвета, подчеркивающие его самого, но, увы, не меня. Я ведь никогда и не нравился тебе, правда? Всё то время у тебя в голове был образ, и ты шёл к нему, именно к нему и больше ни к кому другому. Ты дал ему имя! Картине! А потом стал так же звать меня и в жизни. Я не говорил, что меня зовут Сухо, это придумал ты; ты был тем, кто заменил Джунмёна на Сухо, ты был тем, кто хотел видеть рядом с собой картину, не замечая человека. Помнишь, как познакомил меня со своим другом, Чанёлем? Я задаюсь вопросом, почему полюбил именно тебя, а не его? Мы были бы счастливы: пошли бы против всех, ведь ради любви он был готов на всё, выстроили свой, новый мир и были счастливы вместе, пережили бы всё, потому что есть друг у друга. Ты даже не понял, почему тогда в кафе я смотрел на тебя. Ты представил нас как пару, да и то, как мы вели себя друг с другом, но ты не чувствовал ко мне ничего, даже не смотрел на меня, а на следующий день подарил коробку конфет. Было уже не больно, было никак. А однажды я спросил тебя, когда ты закончишь работу над картиной, и ты с уверенностью сказал мне, что осталось всего две недели... думаю, Ифань, ты помнишь, что прошло больше сказанного тобой времени. Я знаю решение этой проблемы. Я уйду. Прости, прости меня за то, что не был так хорош, как тот образ в твоей голове. Прости. Напоследок мне хочется подарить тебе самое ценное, что у меня есть – мой дневник. Не обращай внимания на его потрёпанный вид, прочти его и будь аккуратен, а то мой любимый засохший цветок может выпасть. Просто он ассоциировался у меня с тобой. Сохрани те рисунки, что я рисовал для тебя: там только ты, потому что ты был моим всем: светом, красками, солнцем, которое то ли к сожалению, то ли к счастью не обогрело, а сожгло дотла, но это жизнь, я всё знал. Прости и помни. И, пожалуйста, поздравь Чанёля с Бекхёном от меня, ладно? Не забывай меня. Твой Джунмён". Красивый молодой мужчина аккуратно свернул письмо и положил обратно в конверт. Прошло уже больше шести лет, а он помнил всё так, как будто пережил это вчера. За это время он по-новому взглянул на жизнь, на себя. Он понимал, что сам виноват в случившемся, но признал это только когда стало поздно. Он бросил взгляд на стену; портрет, висевший там, и был всему причиной. С холста на него смотрел молодой юноша в окружении белых цветов, тех самых нежных пионов. На картине он, казалось, был счастлив, но если присмотреться, то его глаза были пустыми и холодными, так же, как и красивая, но искусственная улыбка. Ифань не смог полностью стать прежним. Сейчас у него был любимый муж и даже маленькая собачка, но всё равно он любил оставаться один и перечитывать письмо, вместе с тем самым дневником, где был нарисован он сам. Ему нравилось открывать страницу с засохшим цветком пиона и едва касаться его пальцами. Так Ифань мог перенестись назад, в события шестилетней давности.***
Две недели растянулись надолго. Как так вышло, художник и сам не понял: вроде бы картина была уже написана, оставалось лишь прорисовать детали, но он не мог закончить. Вообще не мог. Крис вздохнул и, поправив воротник пальто, вышел из магазина на улицу. Он прекрасно знал, что нравится Чунмёну, но своим поведением не давал никаких надежд наивному мальчику. Иногда ему в голову закрадывались мысли о том, что можно притвориться будто он неравнодушен к юноше, а потом наслаждаться его трогательной нежностью и искренними чувствами. С какой стороны ни посмотри, но эти отношения были выгодными: он получал всё и ничего не давал взамен, кроме напускных эмоций. Тем не менее, что-то мешало ему притвориться влюблённым. Крис помнил тот день, когда повёл Чунмёна знакомиться с другом. Они сидели в кафе втроём и пытались помочь Чанёлю добиться взаимности от возлюбленного. Чанёль лепетал без умолку и улыбался, как дурачок. Он протягивал им исписанные листы бумаги и с нетерпением спрашивал их мнение, в тот вечер они долго просидели за столиком, и Крис видел, как время от времени Чунмён поглядывает на него, думая, что Ифань ничего не замечает. Как он сам себе объяснил, это из-за того, что он никогда не радовал свою музу подобными вещами, но на следующий день, когда он подарил тому коробку его любимых конфет, парень почему-то только грустно улыбнулся и тихо поблагодарил в ответ. Их встречи не прекратились, и с каждым разом становилось всё заметней, что с Сухо что-то не то. Как это объяснить художник не знал, да и не хотел знать, если честно. Его волновала исключительно внешность модели и ничего больше. Чунмёна ему хотелось медленно раздеть, полюбоваться каждым открытым участком кожи, потрогать, а потом одеть в какую-нибудь открытую и светлую одежду. Очень открытую, настолько, чтобы эта ткань скорее подчёркивала обнажённость, чем что-либо скрывала. Задумавшись о том, на что похожи их отношения, Крис остановился. Он понимал, что начинает уставать от частого присутствия парня рядом с собой. Его раздражала манера Сухо молчать и скромно улыбаться. Он хотел увидеть на его лице эмоции: гнев, страх, боль, хоть что-нибудь, кроме того смирения и любви. Его раздражали эти добрые глаза, которые будто заглядывали к нему в душу и спрашивали, что не так. Его раздражал этот голос; успокаивающий и мягкий, в такой голос хотелось укутаться или попросить его обладателя обнять тебя и не отпускать. Обнять Сухо, поговорить с ним о чём-нибудь, спросить, как у того дела? Нет и ещё раз нет! Другое дело, тот идеальный Сухо на картине, которого, к сожалению, нельзя оживить. Крис горестно вздохнул и продолжил свой путь. Теперь со всем этим было покончено. Вчера была их последняя встреча, а значит, сегодня он сможет отдохнуть и просто полюбоваться очаровательным юношей на полотне. Обнаружив в почтовом ящике большой и плотный конверт, он немного удивился, но не придал этому значению. Сегодня он слишком уставший для того, чтобы что-то читать и, тем более, отвечать. *** Художник устало потёр глаза. Ничего бы не изменилось, прочти он письмо сразу или, как он и сделал, гораздо позже, в любом случае у него не было никакого права прийти теперь к Джунмёну и подарить букет его любимых цветов и книгу об искусстве. Он не чувствовал никакого стыда или раскаяния, такой случай просто был в его жизни. Эта стремительно оборвавшаяся жизнь была не его, и поэтому он продолжает идти вперёд. Когда-нибудь он будет винить себя и может даже всплакнёт, но это будет нескоро. — Ифань, где ты ходишь? Скоро придут Чанёль с Бекхёном, а ты даже не удосужился переодеться! – голос мужа был взволнованным и чуть-чуть раздражённым. — Сейчас приду, не волнуйся, – Ифань встал с кресла и, отложив все мысли, начал переодеваться. — Хорошо! Я жду тебя в гостиной, – услышав это, мужчина улыбнулся. Его милый Минсок был настоящим подарком судьбы. В этих отношениях они оба были счастливы: Ифань искренне любил своего мужа, а тот не чаял души в нём. Только на душе остался какой-то горький осадок, из-за которого он чувствовал себя виноватым. Спустился вниз он вовремя, как раз в тот момент, когда позвонили в дверь. На пороге стояла счастливая парочка – их друзья. Глядя на них, нельзя было не улыбнуться: они были так счастливы, держали друг друга за руки, с нежностью смотрели друг другу в глаза. В тот день, как рассказывал позже Чанёль, он подарил своему Бэкки песню и маленькое колечко, на котором были выгравированы их имена. И хоть Бекхён чувствовал себя крайне неловко из-за таких подарков, долго отнекивался и краснел, но, в конце концов, всё же сказал, что попробует встречаться с Чанёлем, но ничего не может ему обещать. Это обещание переросло в вот уже шестилетнюю связь. Как и предполагал Бекхён, его семья отвернулась от него и просто-напросто вышвырнула его из дома, где он провёл столько времени. Не найдя другого выхода, он с маленькой сумкой в руке пошёл к Чанёлю, с просьбой приютить его. Разумеется, тот был счастлив, теперь он видел своего возлюбленного каждый день, причём рядом с собой. Они прошли через всё, и их отношения оставались такими же трогательно нежными и искренними, как в первое время. Когда они остались наедине, Чанёль подошёл к Ифаню и тихо заговорил: — Ты до сих пор помнишь, да? — Едва склонив голову поинтересовался Чанёль, думая, что этот вопрос можно бы было и не озвучивать, всё более чем очевидно. — Да... — Ифань понимал, что смысла отпираться нет, тем более перед Паком, ставшим когда-то молчаливым свидетелем всего того, что так изменило их всех. — И как? Чувствуешь себя виноватым? — В какой-то мере, но то, что он сделал... это был его выбор. Я не мог повлиять на него, даже если бы и захотел. — Мог. И ты знаешь это. Так же, как знаешь, что можешь прийти к нему сейчас, опуститься на колени и умолять простить. Он не ответит, но так ты сможешь хоть немного искупить свою вину. Камень не ответит, но он всегда рядом, он стоит за тобой, испачкай колени в грязной земле, но отдай ему должное, не забывай и помни... — Я не хочу говорить об этом. Сейчас я счастлив с Мином и ничего не хочу помнить, просить, говорить или делать. Забудь и ты. — Тогда почему ты не выбросишь то письмо и дневник? Хранишь их так бережно, никому не говоришь об этом своеобразном подарке. Почему не вернул их его матери? Ты же видел, как она рыдала, сжимая в руках его фотографию. — Потому что не смог, – Ифань горько выдохнул последние слова и, залпом допив кофе, отошёл к окну. Со стены на них смотрел портрет юноши, сидящего в окружении цветов – белых пионов. В вечерних сумерках эта картина была скорее холодной и мрачной, чем нежной и тёплой. Так может быть дело было не в музе, а в нём самом? Нашёл ли он то, что потерял? Или это по-прежнему ускользало от него? Теперь это было неважно, а вот куст белых пионов он завтра же срежет сам.