Ханами

— Данго, осьминог на гриле, жареные кальмары, яблоки в карамели, — Кагами загибает пальцы. — Кагами-кун, ханами — это вообще-то любование цветами, а не поедание вкусностей, — укоризненно смотрит на него Тецуя. — Вяленый угорь, сладкая вата, жареная кукуруза, якисоба… — Тецуя продолжает смотреть, и Кагами хмыкает: — Да шучу я. Тецуя пожимает плечами. — У меня нет чувства юмора. — Он уже замучился напоминать об этом, но окружающие то ли упорно не верят ему, то ли постоянно забывают. Кагами снова хмыкает, потягивается и поправляет сумку с формой на плече. — Если честно, я еще ни разу не пробовал это ваше «любоваться». В прошлом году не было настроения, да и не с кем, а в этом — времени. Я бы съездил в Уэно, но пока нас тренер отпустит, у меня уже ноги не идут. Это правда. После Зимнего кубка тренер взялась за них с новым усердием — ни выходных, ни свободных вечеров. Тецуя засыпал мгновенно, едва добравшись до кровати. Утром вставал невообразимо голодным, просил у бабушки добавки за завтраком. Наверное, если бы они сейчас выбрались на фестиваль, Тецую бы тоже в первую очередь интересовали палатки с едой. — Мы можем попробовать уговорить тренера, чтобы отпустила на день, — предлагает Тецуя. — Да можно подумать, она согласится. Пожалуй, да. Но если нельзя напрямую, можно попробовать обойти. Например, подать мысль Хьюге, что тренер была бы не против, если бы он ее пригласил. Тецуя обдумывает эту идею по дороге домой. Ему ужасно хочется поехать куда-нибудь с Кагами любоваться вишней. Не потому, что Тецуя так уж сильно любит это зрелище, а потому, что для Кагами это будет впервые. На следующий день он поджидает Хьюгу у школьных ворот. Хьюга краснеет и взрывается, даже не дослушав до конца, и начинает отрицать все подряд. «Нет-нет-нет! Куроко, как ты мог подумать!» Судя по его пламенной речи, они с тренером даже не знакомы. Тецуя молча выслушивает тираду и вежливо приносит извинения за попытку вмешаться, но надежды не теряет: в том, что касается отношений, Хьюга слишком напоминает Мидориму, который лучше умрет, чем признается. Через два дня Хьюга, видимо, набирается смелости, но без толку, или же он где-то допускает ошибку — к сожалению, Тецуе не удается проследить за ним, — потому что на вечерней тренировке Рико добавляет упражнений и заявляет, что выходных они не увидят до лета. Она прожигает взглядом Тецую и заодно абсолютно невиновного Кагами. А после, когда вся команда уже собирается уходить, оставляет их — двадцать кругов по залу с утяжелителями на щиколотках. — Ну вот, я же говорил — не отпустит, — говорит Кагами, завязывая шнурки. Тецуя кивает. Он сидит на скамейке рядом и разминает голень, ожидая, когда задержавшийся в душе Кагами наконец оденется. — Да, надо было через Киеши-семпая действовать. — Ты коварный манипулятор. — Кагами ерошит ему волосы и утыкается носом в шею. Тецуя на секунду прислоняется к нему. — Я просто хочу сходить с тобой вместе куда-нибудь. Кроме баскетбола и бургерной. Собравшись, они выходят из зала. На улице темно и пусто, фонари рыжей змеей рисуют путь от школьных ворот к станции. Кагами немного ежится — все-таки вечерами довольно холодно, градусов десять от силы. — Слушай, а ведь вишни за спортзалом посажены, — вдруг говорит он. — Хотя темно, не полюбуешься особо. — Давай все равно посмотрим? Они огибают спортзал. На заднем дворе действительно вишни. Целых шесть деревьев, если Тецуя правильно посчитал в темноте. Тецуя прислоняется к шершавому стволу и достает телефон из кармана. Включает фонарик. В голубоватом свете розоватые лепестки кажутся чуть фиолетовыми. Встав рядом, Кагами запрокидывает голову. Теперь свет фонарика выхватывает и его черты, делая их резче и строже. Скулы кажутся острее, подбородок — упрямее. Ветер шумит в кронах, срывая цветы с веток, сбрасывая их на широкие плечи и взъерошенные волосы. — …око! Куроко! Ты куда смотришь? — Тецуя вздрагивает, понимая, что Кагами его уже давно зовет. — Цветами же положено любоваться. — Положено любоваться тем, что красиво. — Ты… э… — Кагами краснеет и смущенно отводит взгляд. Отвернувшись в сторону, находит руку Тецуи, сплетает пальцы. Фонарик автоматически гаснет. От пальцев в чужой руке постепенно расползается тепло. Тецуя неловко поворачивается, прижимаясь к Кагами грудью, и тут же чувствует, как большая ладонь забирается ему под куртку. Тецуя поднимает взгляд. Глаза уже привыкли к темноте, и он почти видит, как приоткрываются полные губы Кагами. Кагами наклоняет голову, его дыхание касается щек. Тецуя зажмуривается — чтобы не смущать Кагами — и через секунду чувствует прикосновение губ к своим губам. А еще через несколько — как у Кагами встает. Его член обжигает даже сквозь двойной слой ткани, хотя, скорее всего, это просто воображение играет с Тецуей злую шутку. И Тецуя просовывает пальцы за пояс брюк Кагами. Чтобы проверить, говорит он себе. Как же хорошо, что темно. Тецуя никогда раньше не касался чужого члена, хотя видеть доводилось не раз. Член Кагами действительно горячий. Очень горячий. Мысли мутятся, как от солнечного удара в июле. Тецуя немного шевелит рукой, сдвигая тонкую кожу, и пальцы натыкаются на гладкую влажную головку. — …ко. Куроко! — Тецуя понимает, что его зовут, но не выплывает из накрывшего его наваждения. Проводит большим пальцем по головке, нащупывая щель. — Куроко! — громко шепчет Кагами в ухо, сопит и шумно сглатывает. Двигать ладонью в застегнутых штанах не слишком удобно, но чтобы расстегнуть, пришлось бы или вытащить ее или высвободить другую руку из руки Кагами. Делать не хочется ни того, ни другого, и Тецуя упрямо продолжает ласкать член прямо так. Сердце Кагами бьется ужасно громко, хотя это, наверное, сердце самого Тецуи. Жесткие волоски колют тыльную сторону ладони. Под пальцами скользит бархатная тонкая кожа. Под ней — словно раскаленная сталь. Тецуе уже кажется, у него ожог, но он только крепче сжимает руку. Кагами вдруг тихо стонет, наваливается на плечи — и пальцы Тецуи пачкает горячая вязкая жидкость. Он достает руку из брюк, чтобы рассмотреть ее, но неудачно — жидкость размазывается по ткани. И еще Кагами мешает: стискивает Тецую, крепко прижимая к себе. — Это тоже традиция такая? — через несколько минут хрипло шепчет Кагами в ухо. — Дрочить под вишней? — Нет. Мне просто захотелось. — Тецуя не может даже самому себе объяснить, что на него нашло. Кагами хмыкает: — Я пошутил. — У меня нет чувства юмора, я же говорил, — вздохнув, напоминает Тецуя. — Зато у тебя есть кое-что другое. — Кагами шевелит ногой, и Тецуя понимает, что у него тоже стоит. И наверное, стояло все это время. — Как ты думаешь, душ в зале еще открыт? — Пойдем проверим?