Прогулка

«Техник на грек-девять-аурек, - трещит механический голос. Ума встает с койки и надевает резиновые сапоги, так до конца и не проснувшись. За окном льет дождь, журча в желобах, он скрученным потоком прыгает в дренажные решетки. - Сел грузовик, пилот запрашивает техника». «Сраные пилоты», - сонно говорит диспетчер. У диспетчера длинные вислые усы, он родом с Орд Мантелл — работал там в космопорту. На Орд Мантелл был один из самых больших судооборотов в Галактике, но теперь грузооборот там, где Император. Или хатты. Диспетчер рвет пластиковую упаковку с стимулятором, высыпает половину в каф и пьет, морщась. Так пили во время войны, говорит он. В космопорт приходили полные белые транспортники одинаковых ребят. Сейчас в штурмовики берут с гражданки, а раньше их выращивали каминоанцы в пробирках. Все течет, все меняется. Диспетчер замечает, что Ума смотрит на него, затягивая ремни на голенищах. Ремни для того, чтобы вода в сапоги не заливала, техники не болели и обслуживание грузовиков не останавливалось. «Что, думаешь, сердце не выдержит, каф так хлестать?» - спрашивает диспетчер с усмешкой. Ума не сразу понимает, что он говорит с ней. Она сидит на койке, держась руками за сапог, и бессмысленно смотрит на него — сколько? Минуту, пять? «Все в порядке», - Ума чешет шрам на щеке. Шрам розовый и похож на смятую салфетку. Ума берет с крючка светоотражающий плащ и выходит на улицу. На нее обрушивается дождь. Дождь на Иду тяжелый, барабанит свинцовыми каплями, он начинается сам по себе, что бы там не говорила метеовышка, и заканчивается, когда хочет. Техникам выдают по две пары дождевиков, утепленных и летних, диспетчер шутит — еще бы дали и по громоотводу, и можно было бы жить. На ходу Ума берет со стойки пояс с инструментами и завязывает его на талии. Дождь заливает с капюшона на лицо, течет через воротник спецовки на грудь. В такую погоду хочется залезть под одеяло, выйти в экстранет, и заснуть за перепиской на планшете. С Ди они правда больше не переписываются, незачем. На работу приезжают работать, а не крутить романы со штурмовиками. Ди говорит, что это не одобряется. Ди хочет карьеру, а Ума больше не хочет ничего говорить — ей нужно лучше работать, чтобы заполнить проектный лист и получить перевод на станцию с кораблями поинтереснее и поновее. Карго на «девятке» блестит, как жук. Грузчики уже выгружают контейнеры, пилот стоит на площадке в спецовке, без дождевика, спиной к Уме. Он невысокий и худой, и двигает прижатыми к бокам локтями угловато, как джеонозианец. Пилот подписывает управляющему документы в планшете, что-то говорит, что — не слышно; садится еще один тяжеловоз с Джеды. Они с Джеды идут и идут косяком — ни ночью отдохнуть, ни днем. Ума краем уха слышит, что на Джеде идут большие работы. Копают, вывозят сырье для оружейных разработок. Ума гадает, где на Джеде может быть такое сырье, планета не шахтерская, а потом говорит себе, что кристаллы очень вряд ли можно добывать так же, как руду, и вспоминает храм. Ума видела храм на слайдах, и он был захватывающе красивый. «Техника вызывали?» - спрашивает Ума, подходя к пилоту. Пилот не слышит, быстро тыкая пальцем в электронные подписи. У пилота волосы не подстрижены коротко, а отпущены до лопаток. Забранные в хвост, они лежат у него на спине между лопаток, обтекая дождем. «Техника вызывали?» - повторяет Ума, дергая пилота за рукав. Пилот машет пальцем, не оборачиваясь, и Ума включает кпк на руке, запрашивает задание. «Сломанная кафоварка». Он шутит? Это работа для обеспеченцев, не для техников. «Это работа для обеспечения», - Ума повышает голос, пытаясь перекричать гул усиленных репульсоров. Сигнальщик на соседней площадке опускается на одно колено, пригибается к земле, затыкая уши, сбивается под дождем в комок. Карго садится, репульсоры медленно гаснут, но сигнальщика успевает обдать плотной волной брызг, на ходу превращающихся в пар. «А мне что делать?» - пилот тоже повышает, оборачиваясь. Ума стягивает капюшон, чтобы лучше его слышать. Двигатели гудят, фонят ховерплатформы, выводок которых приводят грузчики. Сквозь плотную синтеткань плаща Ума почти ничего не слышит, но когда она видит лицо пилота, ей становится интереснее смотреть. Смуглое, длинное лицо. Глаза — выпуклые, как коруски, темные, те, которые идут по средней цене — не такие дорогие, как янтарные, но все равно не по карману технику класса «Креш». Бородка, усы, волнистые волосы облепили лоб. Ничего необычного в нем нет, Ума видела лица темнее и красивее, но Ума отчего-то забывает, что хотела сказать. Лицо у пилота удивленное, у Умы, наверное, такое же. Он смотрит на шрам, и Ума задерживает вдох — все сначала смотрят на шрам, но пилот на нем совсем не задерживается. Он смотрит на Уму, и Уме думает, что ему не на что особо смотреть — она бледная, светловолосая, с уродливым пятном на щеке. «Я... Я вызвал, - пилот опоминается. Он трет щеку, трет лоб. - Две недели без кафа, это ранкор знает что такое. Одни стимуляторы. Тяжело так летать, вы же понимаете? На мне ответственность, а тут даже кафа нет... Я наверное вас разбудил? Ну то есть диспетчер». «Нет, нет, вовсе нет, - машет руками Ума. - Это же моя работа. Я же не могу сказать не хочу, не пойду. Я училась, я механик, мы служим Империи — так же, как и все». «Идите отдыхайте, я свяжусь с диспетчером и попрошу найти кого-нибудь, кто не спит». «Да, конечно, если хотите, - соглашается Ума, и добавляет. - Но я тоже могу посмотреть, хотя не обещаю починить». Грузчики молча, сосредоточенно, выкатывают из карго самый большой контейнер с дополнительной маркировкой - «груз особой важности». Управляющий, с которым Ума летала на Татуин, помогала выбирать редкие детали, ходит вокруг, говорит с кем-то по комлинку. Ума может идти, но не хочет. «Я... я вас никогда тут не видел. Раньше, - говорит пилот. - Вы недавно работаете?» «Давно, меня просто только недавно перевели в сектор коммерческого обслуживания», - объясняет Ума, и пилот кивает, косясь на грузчиков. Пилот должен следить за разгрузкой, он отвечает за транспортировку и сохранность, пока контейнера не коснуться платформы, но он не торопится уходить, и говорить дальше тоже не торопится. Неловкость повисает в воздухе, как пар от репульсоров. Уйти — и наваждение пройдет, а они оба словно прилипли к тармаку. Управляющий карго хлопает по контейнеру и машет рукой, карт включает двигатель и трогается, волоча за собой контейнеры на ховерплатформах. Первая партия ушла, отмечает пилот в планшете. Он смотрит в планшет намного более внимательно, чем остальные, которые тыкают не глядя. «Спасибо, что пришли, - говорит пилот, не поднимая головы. - И извините за беспокойство». «Ничего страшного». Смысла ждать больше нет. Ума подтягивает завязки на воротнике, и проверяет задания по кпк, отменяя кафоварку. «Может быть, и ничего». Пилот молчит, смотрит вниз, мимо планшета, барабаня по нему большими пальцами. Ума уже хочет попрощаться и уйти, когда он говорит: «Но если бы было бы что-то, я бы извинился еще раз». «Почему?» - спрашивает Ума. Ветер захлестывает завязку ей вокруг ладони, больно ударяя затяжкой-противовесом по пальцам, и Ума морщится. «Потому, что я впервые вас здесь вижу и вы разговариваете, а не просто орете, что это не ваше дело, - по лицу пилота дождь льет змеистыми потоками. - Простите, если звучит грубо, но это правда. Я неделями в дороге, а наземникам как будто ни до чего дело нет пока не приходят офицеры». «Это неправда, - возражает Ума, забыв и о застежке, и о саднящей ладони. - Не знаю, как другие, но я выполняю свою работу честно, потому что пилоты — такие же люди, как мы. Я не считаю, что они работают меньше или больше. Просто... по-другому». «Я вас, наверное, очень задержал? Вы совсем промокли», - спрашивает пилот серьезно, и Ума смущается. Не простудись — это просто добрые слова, а не настоящее беспокойство. Ума повторяет это про себя, слова теряют для нее смысл. Ума исподволь глядит на пилота, но он и правда выглядит обеспокоенным. «Немного, но это не страшно, - Ума старается не сказать лишнего. - Вы... тоже не похожи на других пилотов». «Почему?» - вскидывается пилот, и Ума задумывается. «Вы не такой надменный». «Это потому, что я вожу грузы, а не штурмовиков», - объясняет пилот, улыбаясь. Когда появляется улыбка, пилота становится немного меньше, а его улыбки — намного больше. «Я хочу посмотреть вашу кафоварку. По ночам обеспеченцев можно ждать часами, - Ума надевает капюшон — надевать его незачем, с волос течет вода, но это решительный жест, а Ума полна решимости починить кафоварку. - Не отказывайтесь. Я знаю как тут все работает». «Спасибо. Спасибо». Пилот благодарит Уму так, так будто бы он истекает кровью, а она отдает ему свой медпак. Он протягивает Уме узкую, длинную руку, и Ума осторожно ее пожимает. У пилота пожатие крепче, и пальцы длиннее, чем у Умы. Мокрые темные волоски на его ладони похожи на свалявшуюся шерсть, а ногти у него округлые и темно-розовые у кутикулы, изящные и женственные. «Как вас зовут?» Пилот заглядывает Уме в лицо. «Ума Нокс». «Я — Бодхи Рук. Я с Джеды. А вы?» «Корусант». «Я был на Корусанте. Красивая планета». «Красивая, но теперь он называется не Корусант, а Имперский Центр, - откровенно говорит Ума. - Работы там больше для пропаганды и административщиков, и, хотя интересных кораблей и много, допуск к ним получают не все. Я люблю работать на разных кораблях и как инженер, а не с двумя офицерами и пятью штурмовиками за спиной. Поэтому на других планетах лучше». Лицо пилота Бодхи Рука становится растерянным. Он берет себя за оттопыренные карманы спецовки и одергивает ее. Спецовка ему велика — в пошиве не верят, что имперские пилоты могут быть такими худыми. Ума чувствует, что сболтнула лишнего. Ей хочется говорить с Бодхи, но она не знает, о чем, и говорит опасные глупости, которые не стоит говорить незнакомым людям. «Пойдемте внутрь?» - предлагает Ума. Приступы неуверенности Бодхи Рука вызывают у нее неловкость. «Да, конечно», - пилот опоминается и приглашает Уму на корабль угловатым движением руки. ** ** «Взрывной клапан на кафоварке зарос ржавчиной, которую не вычищали еще со времени установки, - говорит Ума, постукивая пальцем по заклинившему манометру. - Машина умная, не включится, если не сможет выключиться». Бодхи приносит ей свои перчатки, чтобы она не работала голыми руками, и забирает ее мокрый дождевик, который кладет на стол в крохотном пищеблоке, едва ли рассчитанном на двоих. Теперь Бодхи стоит рядом с Умой и смотрит ей через плечо, обхватив себя рукой. «Еще бойлер нужно проверить», - говорит Бодхи и без предупреждения тянет руки к стальной сфере, покрытой подтеками ржавчины. «Осторожно», - предупреждает Ума, отскребая ржавчину, но Бодхи ее не слушает. Он перегибается через Уму, пытаясь подцепить панель бойлерного датчика ногтем. «Я почти знаю, что делать, - бормочет он себе под нос. - Сейчас починим, и я угощу вас каф... Тос фиик!» Датчик отваливается и виснет на подплавленных проводах. Из бойлерной щели бьет крутая струя пара, обдирая Бодхи руку. Бодхи отпрыгивает к стене, с размаху ударяясь об нее спиной. Сжимая запястье, он баюкает руку, задирая голову и скрипя зубами. Когда он сглатывает, кадык у него прыгает, как мячик. Ума успевает метнуться в сторону и отключить подачу горячей воды через дополнительный клапан. Для этого ей приходится встать на цыпочки и, изогнув руку под невероятным углом, просунуть ее за бойлер, чтобы потянуть за рычажок. Рукав плотной спецовки защищает кожу Умы от бойлерного жара, и Ума может шарить за бойлером сколько нужно прежде, чем найдет клапан. Кафоварка сдается с паровым вздохом и бульканьем, отключаясь. «Где медпак? - спрашивает Ума, оборачиваясь к Бодхи. - Медпак стандартный?» Бодхи кивает, прижимая руку к груди. Ума и так знает, где медпак на этом типе грузовика, и идет мимо Бодхи в проход из пищеблока в первый карго-холд, но Бодхи ее опережает. Он открывает дверь спасательного шкафа левой рукой и за лямку вытягивает рюкзак с наборами первой помощи. Медпак закреплен под клапаном рюкзака вместе с термоодеялом. Бодхи пытается вытянуть медпак, он действует левой рукой и никак не может хватиться за ремни так, чтобы оттянуть их. Ума расстегивает фиксирующие пряжки и разрывает пакет обеими руками. Из пакета вываливаются синие пакеты с бактой, Ума едва успевает перехватить их над полом. Бодхи плечом заталкивает рюкзак обратно в шкаф, туда же Ума засовывает пакеты с бактой, оставляя себе один. Она вскрывает пакет по линии разрыва, из пакета начинает лезть желеистая синяя паста, под которую Бодхи подставляет раздувшуюся красную ладонь. «Надо было подождать, пока я не отключу подачу воды», - говорит Ума. Бакту нужно равномерно распределить по ожогу, но Ума решает ее пока не трогать — рука Бодхи подрагивает, когда бакта начинает пенится на коже, впитываясь. «Лучше или вызвать медика?» - спрашивает Ума, заглядывая Бодхи в лицо. Лицо у Бодхи землистое и покрытое испариной, он мотает головой, протестующе подняв здоровую руку: «Нет, я в порядке. Это моя вина. Неосторожный». «Это и моя вина тоже. Я же не сказала, что я ничего не отключила». «Я летаю на этом корабле и я его знаю, - запальчиво отвечает Бодхи, трогая пальцами синие волдыри под тонкой пленкой бакты. Все еще морщась, он втирает бакту в руку, стараясь сильно не давить. - Мог бы и сам догадаться». Бодхи больше не выглядит так, как будто вот-вот потеряет сознание, и Ума делает пометку в кпк о том, что ей нужно оставить заявку на замену пакетов с бактой в спасательном наборе грузовика на «девятке». Бодхи рассерженно сопит, разделываясь с бактой. Ума смотрит на него краем глаза, и в какой-то момент встречается с ним взглядом, потому что Бодхи смотрит краем глаза на нее. «Давайте помогу?» - предлагает Ума. «У вас руки будут синие». Ума показывает Бодхи свои ладони, покрытые желтыми подтеками масла, копотью и ржавчиной после того, как она лазила за кафоварочный бойлер. «Они и так грязные», - смеется Ума, и Бодхи тоже начинает смеяться. Когда они заканчивают возиться с рукой Бодхи, спецовка Умы и комбинезон Бодхи оказываются покрыты синими пятнами. Бакта сохраняет яркость в течении нескольких часов, уже к концу первого часа начиная тускнеть и бледнеть. Бодхи говорит, что кафоварка слишком опасна — шутка никак им не надоест, - и, чтобы разобраться с ней, нужно вызывать бригаду штурмовиков. «Бригада не нужна, нужен только один упорный корусантский механик», - возражает Ума, разворачивая пояс с инструментами. Все ее ключи, обшивочные ножи, механические стартеры, мини-сканеры и отвертки слишком большие для кафоварки, но есть и предназначенные для отладки навигаторов и бортовых компьютеров — маленькие отвертки не длиннее среднего и указательного пальцев. Ума берет одну в зубы, а другую в руки, и, встав на скамью за столом, лезет за отключенный бойлер, задевая коленом пластины, которые сняла с кафоварки чтобы добраться до ее внутренностей. Ума не видит Бодхи, но видит его тень. Судя по металлическому стуку, он оттаскивает пластины в стороны, чтобы они не мешали Уме работать, и Ума улыбается за бойлером, радуясь, что Бодхи ее не видит. Прошло достаточно времени, чтобы бойлер перестал кипеть, но он еще не остыл. Ума лежит на теплом металле животом, она уже удалила ржавчину с клапана и хочет слить воду, чтобы снять трубы и осмотреть их изнутри. «Если вы хотите снять трубы, то я могу помочь», - Бодхи маячит где-то у нее за спиной, и Ума отзывается из-за бойлера: «Не надо. Я не хочу, чтобы Империя потеряла пилота из-за кровожадной кофеварки». «Я чинил этот грузовик и чинил эту машину, - Бодхи гремит чем-то на столе, - когда сидел на станциях без техобслуживания». «На Иду есть техобслуживание. Это моя работа — чинить вещи», - возражает Ума, вставая с колен. Теперь она стоит на скамье на носках ботинок, перевешиваясь через бок кофеварки в темный и пыльный угол, где светится и пикает дополнительный индикатор, который показывает то, что уже не показывает расплавленный паром. Бодхи не отвечает, и Ума начинает слышать постукивание с другой стороны бойлера. Ума с досадой вздыхает, вытирая лоб. Если она не может остановить Бодхи, она может не замечать то, что он вмешивается, и делать свою работу. Неужели ему не хватило одной ошпаренной руки, думает Ума. Пилоты все одинаковые, все через одного считают что всемогущи только потому, что они пилоты... «Вы были на Джеде? Когда-нибудь?» - спрашивает Бодхи. Его голос звучит откуда-то снизу. Ума скачивает показания датчика в кпк и через кпк подписывает своей авторизацией слив воды в основной бак. Трубы начинают негромко гудеть. «Нет, но я видела голограммы Джеда-сити и храма, когда училась, - отвечает Ума. Можно вылезать, но со внутренней стороны много труб, до которых нельзя дотянуться со внешней, и она начинает легонько простукивать их концом отвертки, прислушиваясь. - Они очень красивые, оба». «Да, они оба красивы. Но я больше всего любил на Джеде не это, а холмы». «Холмы?» - Ума упирается руками в стену и выпрямляется. Из всего, о чем она подумала, она не успела подумать только о том, чтобы проверить соленоид. С соленоидами в машинах имперской сборки иногда возникали проблемы, которые якобы вызывал аварийный клапан. «На Джеде много холмов. Только это на самом деле не холмы, а упавшие статуи. Ты идешь мимо холма и видишь его лицо, глаза. Он смотрит в пустыню так, как будто бы видит то, чего не видят другие. У людей редко бывают такие лица. У вас такое лицо». Ума долго висела вниз головой, должно быть поэтому лицо у нее красное, когда она вылезает из бойлера. Бодхи стоит перед бойлером на коленях, у его правого колена валяется тюбик с термопастой, которой он замазывает прорез под вывалившимся датчиком. В пищеблоке пахнет химией и жженой зубной пастой — так термпопаста всегда пахла для Умы. Из-за бойлера она совсем не чувствовала запах, теперь она морщится от того, насколько запах резкий и сильный. Ума одергивает комбинезон и садится на скамью, положив на стол измазанную в грязи руку с зажатой в ней отверткой. Отвертку, которую Ума держит в зубах, она выплевывает себе на колени. «Если вы говорите это все только потому, что вы вы прилетели на Иду и почувствовали себя одиноко, то не нужно». «Какая разница, как я себя почувствовал? - Бодхи поднимается на ноги и вытирает руки об живот своего комбинезона. - Я вожу карго, я всегда один. Если бы я не мог быть один, я бы не пошел летать и возить... карго». Отвертка падает с колен Умы и катится по полу. Ума встает со скамьи и наклоняется за ней, но Бодхи наклоняется быстрее. Две головы сталкиваются беззвучно, но в глазах у Умы темнеет, а в ушах гудит. «Извините», - Ума слышит голос Бодхи. Она прижимает руку ко лбу, жмуря глаза. «И вы меня», - бормочет она, покачиваясь. «И извините, если я вас обидел. Я ничего такого не имел в...» «У вас красивые глаза», - перебивает его Ума, открывая глаза. Она садится на пол, прижимая руку ко лбу. Бодхи стоит на четвереньках рядом с ней, хвост больше не липнет ему между лопаток, он перевалился через плечо, наполовину высохшие волосы вьются у висков тонкими колечками. «Корусковые, только темные, - продолжает она. - Мне казалось, я видела на Иду много глаз. А корусковых — ни разу». «Правда?» - Бодхи тоже открывает глаза. Ума отводит взгляд, зная, что даже если она не смотрит на него, он смотрит на нее и улыбается, и от этого она начинает улыбаться тоже. «Хотите вафель?» - спрашивает Бодхи, и Ума торопливо кивает: «Конечно, хочу!» Только когда Бодхи достает из-под стола синий пластмассовый контейнер, Ума вспоминает что не ест вафли и не любит их, но это уже не важно. Контейнер просверлен по бокам, и в дырки аккуратно вставлены два номерных замка. Бодхи прокручивает колесики, выставляя правильный порядок цифр, и объясняет: «На дальних станциях крадут все, что не приварено. Если не могут украсть ничего, крадут еду». Под столом что-то звенит, и Ума замечает длинную тонкую цепь, которую еще один замок цепляет ко дну коробки, в которой просверлены еще две дырки чуть-чуть побольше. Цепь тянется под стол и там крепится к стене отсека, понимает Ума, заглядывая за край стола. «Я не переношу, когда трогают мои вещи без спроса», - говорит Бодхи, и снимает крышку контейнера. В контейнере лежат две упаковки с вафлями, ванильными и с кава-кремом, открытая и нераспакованная. Бодхи достает открытую упаковку и кладет ее на стол, смотрит на нее, и, хлопнув себя по щеке, кладет ее обратно, доставая нераспакованную. Он поворачивается к бойлеру, и щелкает пальцами, прижимая руку ко рту. Взгляд Бодхи блуждает по пищеблоку, пищеблок такой маленький, что там негде блуждать, но Бодхи находит то, что искал. Он садится на скамью, запускает руку вниз и ставит на стол пластиковую бутылку, полную мутной коричневой жидкости. «Выглядит мерзко, - говорит Бодхи. - Но это кореллианский чай. Концентрированный, с мятой. Вы пьете чай?» «Я пью чай», - говорит Ума, глядя на бутылку чая с сомнением. На базе они тоже пьют всякое — чай из неделями немытых кружек с привкусом мазута, просроченный растворимый каф и любую жижу, которую можно заварить, но там по-крайней мере Ума знает, что пьет. Кореллианский чай она видит впервые, и он вызывает у нее подозрения. «Если вам не понравится, выльете его на меня», - предлагает Бодхи. Глаза у него блестят. Ума смеется и качает головой. Чашка на грузовике всего одна. Бодхи вынимает из рукава запасной спецовки бумажные стаканчики в защитной пленке и разливает чай. Чай химический на вкус и отдает жевательной резинкой. Вафли вкусные, но крошатся, Ума сметает крошки рукавом на пол — все равно грузовик прочистят уборочные дроиды. «Что есть на Джеде, чего нет больше нигде?» - спрашивает Ума. Глаза у Бодхи горят, у нее, наверное, тоже. Бодхи отклоняется к стене, крутит кусок вафли с нежно-желтой прослойкой в пальцах, задумывается. «Каф в жаровнях на песке, - говорит он. - Холмы, которые смотрят на тебя, когда ты проходишь мимо. Монахи, читающие мантры в храме. Они могут предсказать тебе будущее, но они скажут его так, что ты будешь долго ломать голову. Ветер из пустыни. Он пахнет холодом». «В пустыне холодно?» - озадачивается Ума. Когда Бодхи говорит о пустыне, она думает о Татуине, куда летала за запчастями вместе с представителем Имперского карго. Представитель Имперского карго — веселый рыжий кореллианец любит поболтать и выпить, но умело скрывает это при офицерах. Сторговав у хаттов запчасти, он тащит Уму по припортовым барам. Пить Ума отказывается, хотя пару стаканчиков все-таки пропускает. Все выпитое татуинские солнца выгоняют из нее вместе с потом, и Ума надолго запоминает, что пустыня — это жара. «На Джеде холодно», - кивает Бодхи. Вспомнив о вафле, он засовывает ее в рот и жует, глядя на Уму. Ума больше не стесняется смотреть на него в ответ. Она смотрит Бодхи в глаза, и все равно видит крошки в его бороде. «Что есть на Корусанте, чего нет больше нигде?» - Бодхи повторяет ее вопрос. «Город, - Ума отвечает, не задумываясь. - Город, каких нет нигде. Корусант — это один большой город. Ты живешь на Корусанте — и ты живешь во всей Галактике сразу. Ты видишь, как тви'леки разговаривают лекку, дуросы читают газеты, вуки покупают овощи и хлеб, хатты ползут на переговоры. Планетарные зеркала сверкают, как золото! Иногда мне кажется, что если ты рождаешься на Корусанте, ты везде будешь чувствовать себя как дома». «На Корусанте до сих пор так?» - спрашивает Бодхи, потирая кончики пальцев друг о друга. К подушечкам липнут жирные белые крошки. Он в задумчивости тянет руку к груди, собираясь вытереть ее о комбинезон, но останавливается на полпути и кладет руку на стол. «Нет, - говорит Ума, глядя в стол. - Теперь Корусант разделен на сектора. Лучшие — для людей. Остальные — для... остальных». «Ты считаешь, это правильно?» - спрашивает Бодхи. Рука Умы лежит так близко к руке Бодхи, что она может коснуться его пальцев, но это больше не сближает. Он имперский пилот, она — имперский техник. Даже если им что-то не нравится в Империи, должны ли они обсуждать это здесь и сейчас? «Меня это не радует. Империя — это порядок, и это стабильность. Кое-что мне не нравится, но тебе просто не может нравится все, так не бывает. Я...» «Не все можно оправдать порядком, - говорит Бодхи, глядя сквозь Уму. - «Не нравится» - это не то слово. Есть вещи, которые... Они просто неправильные». «Какие, например?» - спрашивает Ума. Разговор становится странным. Она понимает, что ей следует записать его и передать на базу, но она знает, что не будет этого делать. Просто потому, что не будет. «Нам говорят работать, и ни о чем не думать. Когда я на рейсе, я часами сижу один на корабле. Иногда мне просто нечего больше делать, и я думаю, - Бодхи все еще смотрит сквозь Уму. - Правильно ли это. Все, что мы делаем. Оружие, война». «Повстанцы нападают на мирные корабли, - возражает Ума. - Устраивают взрывы в городах, налеты на невоенные имперские базы. Это — тоже неправильно. Я не думаю, что их можно остановить разговорами. Может быть, война — это и не слишком правильно, но разве у нас есть выбор?» «Выбор... есть не всегда, - соглашается Бодхи. - На всех планетах, на которых я был, я видел войну. Имперский центр говорит, война скоро закончится. И что будет тогда? Все вернутся в свои сектора?» «Политика — это политика, - не выдерживает Ума. У нее начинает болеть голова. - Я просто люблю свою работу, и не хочу участвовать в политике». «Я тоже, - коротко отвечает Бодхи. В его взгляде что-то меняется, и Ума понимает, что он снова смотрит на нее, о чем-то думая. Лицо Бодхи становится напряженным, и Ума сжимает пальцы ладони, лежащей на столе. - Ты бы... Ты бы любила свою работу так же, если бы знала, что здесь, на Иду, происходит что-то плохое? Строят что-то, что не должны?» «Я тебя не понимаю, - Ума хмурится. - Кто не должен строить? Кому? Это оружейный завод, здесь делают оружие». «Это и так понятно», - сердито говорит Бодхи. Ума слышит жужжание, и не сразу понимает, откуда оно раздается. Ума оглядывается по сторонам. Бодхи смотрит на нее непонимающе, спохватывается, засовывая руку в карман. Бодхи вынимает из кармана вибрирующий комлинк, и заметно бледнеет, увидев что-то на дисплее. Ума тактично смотрит в сторону, и видит, что на экране ее кпк, пристегнутого к запястью, отображается несколько сообщений. Ума тыкает в них пальцем, разворачивая входящие, и видит, что ей прислали несколько новых заданий, и все — на другие стоянки. «Бодхи, - начинает Ума. - Мне очень жаль, я бы с удовольствием посидела с тобой еще, но...» «Я очень извиняюсь. Мне нужно идти», - говорит Бодхи, убирая комлинк в карман. «Что?» «Что?» Ума и Бодхи смотрят друг на друга. Ума хочется сказать Бодхи напоследок, что пилоту Империи не нужно так говорить и так думать, но когда она пытается придумать — почему, она не может объяснить связно. Идет война, и нет времени выбирать, думает Ума, но сказать это вслух не так-то просто, когда воюет кто-то другой, и видишь это не ты. «Корабль, который шел к Иду, подбили повстанцы, - говорит Ума, глядя мимо уха Бодхи. - Нас эвакуировали в капсулах, и мою подбили. Она упала, когда уже горела. Меня вытащили, но остался шрам. Повстанцы воюют так же, как и Империя. Разве нет?» Ума трогает щеку, убеждаясь, что шрам еще на месте. Бодхи касается ее руки, и Ума вздрагивает. Бодхи выглядит очень бледным, и она разжимает пальцы и берет его за руку. Ума трогает его гладкую ладонь с мозолями под основаниями пальцев, и Бодхи обхватывает большим и указательным пальцами ее большой палец. Кто первый перегибается через стол? Может быть, они делают это вместе. Когда они выходят из грузовика, все еще идет дождь. Ума забирает свой дождевик, а Бодхи надевает свой. Она ждет, пока Бодхи не закроет входной отсек, под мышкой у него зажаты документы, который он должен отнести в лабораторию. Отводя глаза, Бодхи говорит, что куратор проекта вызывает его к себе: что-то из того, что должно прилететь, не прилетело. «Так часто бывает», - великодушно говорит Ума. Она знает, как часто теряются документы, и не волнуется за Бодхи, а вот Бодхи волнуется очень. Ума не спрашивает его, что случилось, но чем дальше они уходят от стоянки, тем более неуверенно Бодхи себя ведет. КПП для входа в лабораторию находится прямо за базой техников. Стоянки, на которые идет Ума, находятся правее. Она прощается с Бодхи и забирает влево, но Бодхи зовет ее, не успевает она пройти и два шага. «Если бы ты знала, что можешь что-то изменить, ты бы это изменила?» Ума задумывается. «Я думаю... я думаю, да». «Даже если бы это было невозможно и даже если бы ты думала, что слишком поздно для того, чтобы что-то менять?» - продолжает допытываться Бодхи, зажав под дождевиком папку с документами. «Смотря что. Но я хотя бы попыталась. У грузовиков есть слабые места, которые можно исправить, только если полностью модернизировать их конструкцию. Даже если я не могу спроектировать новые грузовики, я могу отладить и потянуть то, что есть и поставить их на ход, так чтобы никто не пострадал». «Да, - говорит Бодхи. - Да. И это правильно». «Ты странный, - говорит Ума, внимательно глядя на Бодхи. - Но мне нравится с тобой разговаривать. Если нами обоими после этого не займется КОМПОНП. Это очень рискованно, знаешь». Уме кажется, что в Бодхи что-то меняется. Загнанность, с которой он шел между стоянками, сутулясь и прижимая к себе документы, исчезает. Бодхи выпрямляется, распрямляет плечи и внимательно смотрит на Уму, свободной рукой нащупывая папку с документами, угол которой торчит из воротника, под дождевиком. «Не думай обо мне плохо, - говорит Бодхи. - Я бы хотел увидеть тебя снова, и еще раз, и еще. Но я не смогу». Ума прирастает ногами к тармаку. В груди у нее становится душно и тесно, обида поднимается вместе с тоской. «Я ни о чем тебя не прошу», - говорит Ума с вызовом, и отворачиваясь, уходит, взяв себя за завязки капюшона и затягивая их потуже, так, чтобы ничего не слышать. ** ** Ума узнает о дезертире на следующий день. Пилот сбежал, прихватив с собой чип с важными данными. Она знает, кто это, но не хочет верить до тех пор, пока не видит на КПП лаборатории голограмму с головой Бодхи. На голограмме Бодхи синеватый и апатичный. Ума прикусывает губу и проходит мимо. С ними общается офицер и представитель КОМПОНП. Вы-де обслуживаете грузовики, общаетесь с пилотами. Когда прилетал пилот Рук, вы замечали за ним какие-то странности? Он с кем-то разговаривал об Империи, о будущем, вел разговоры, которым не должно быть место в системе, гарантирующей Галактике порядок? «Техник Нокс ходила чинить кафоварку к нему на борт», - мотает головой диспетчер с Орд Мантелл, сидящий за столом в комнате отдыха, где их собирают. Представитель КОМПОНП, немногословная женщина средних лет, поворачивается к Уме, и окидывает ее оценивающим взглядом. Женщина одета строго и просто, в серое, но не в такое серое, в которое одет сопровождавший ее офицер, читающий файлы с планшета, в более темное и сдержанное серое. Она выглядит ухоженной и внимательной, и Ума, глядя ей в глаза, решает ничего изображать — она делает удивленное и огорченное лицо, и врет. «У него кафоварка сломана, как сказал диспетчер Стакфа. Я сказала, это работа для обеспеченцев, а он сказал, что их сто лет ждать. Я сказала, я вызову, а он сказал что ему починить нужно. Я пошла чинить... для нас нужды летного состава в приоритете». «Все по технологии», - отмечает офицер, не отрывающийся от планшета. Женщина из КОМПОНП тонко, знающе улыбается, и Ума холодеет. Неужели система слежения, распознававшая разговоры по ключевым словам, все-таки заработала? Если КОМПОНП узнает, лучшее, что Уме светит — трудовой лагерь. «Посмотрим, что скажут ваши коллеги», - говорит женщина из КОМПОНП и отворачивается от Умы. Ума кивает и, взяв бумажный стаканчик, наливает себе воды. Ума выпивает всего один глоток, если она начнет судорожно хлебать воду, она привлечет их внимание — они решат, что она слишком нервничает, а Ума пытается вести себя как обычно. Это не просто. Лежа перед сном на койке, Ума вспоминает свой последний разговор с Бодхи. Каждый раз она думает одно и тоже — насколько заметно было, что Бодхи собрался сделать что-то рискованное, и насколько Ума этого не видела. Или не хотела видеть. Если бы она догадалась, или узнала, смогла бы она его остановить? Остановить значило донести, Ума не хотела доносить на Бодхи. Но если бы она все-таки узнала, смогла бы? Ума трогает себя за щеку, чувствуя под пальцами жесткую, бугристую кожу. Женщина из КОМПОНП сказала, что в лабораториях разрабатывается оружие, которое остановит войны навсегда — это им говорят на собраниях, это Ума знает. Почему тогда Бодхи сказал, что Империя разрабатывает что-то, что не должна? Когда Ума пытается представить себе такое оружие — что бы придумала она, чтобы остановить войны — она представляет себе что-то мощное и могущественное, что-то, что она бы построила и показала всем, но что-то, что она бы не стала использовать. Ума думает, что Империя тоже не стала бы такое оружие использовать, просто держала бы на виду как доказательство силы. Думают ли генералы так же? На следующий день диспетчер, одышливо кашляя, ловит Уму в коридоре и говорит, как все было. Женщина из КОМПОНП знала, кто был на какой стоянке с самого начала. Ты девка толковая, понимаешь, что к чему идет. Не высовывайся. «Не буду», - обещает Ума. Обещание ей не помогает. Уму и грузчиков из карго вместе с веселым рыжим управляющим вызывают наверх, в кабинеты службы безопасности, и допрашивают в серых цинковых комнатах с яркими белыми лампами. Уже знакомая женщина из КОМПОНП спрашивает снова и снова: почему вы пошли на борт этого корабля? Вы знали, что не должны были заниматься починкой кофеварки? О чем вы разговаривали с пилотом? Сколько длился разговор? О чем спрашивают грузчиков Ума не знает, их допрашивают в разных комнатах. Ума сидит, сцепив руки на коленях, и снова и снова отвечает на одни и те же вопросы. Женщина из КОМПОНП не слышит Уму, она расхаживает перед ней и рассуждает: если Ума знала, что чинить кофеварку — работа не ее службы, зачем она предложила свою помощь? Ее могли ждать другие имперские корабли, нуждавшиеся в техническом обслуживании. Что повлияло на ее выбор? «Пилот повлиял. У него в каждом порту может быть по такому технику», - прохладно отзывается имперский офицер, все так же внимательно изучающий что-то в планшете. Он сидит, отодвинув стул от стола и расслабленно положив на стол локоть. Его колени широко раздвинуты, обтянутые серой формой, которая вызывающе ему идет, но Ума смотрит не столько на него, сколько на графин с водой и два стакана на железном подносе без бортиков, модные, с намагниченым дном. Допрос затягивается, а Уме никто не предлагает воды. Женщина из КОМПНОП смотрит на офицера со сдерживаемой свирепостью, но говорит только: «Будьте серьезнее, капитан Гатс. Произошла утечка информации, а вы отпускаете сомнительные шутки». «Почему же шутки, - капитан Гатс откладывает планшет и подпирает щеку пальцем, скучающе глядя на собеседницу. - Это маленький военный завод далеко не в самом центре Кольца. Здесь все либо спят друг с другом, либо друг друга ненавидят. Если техник Нокс и пилот Рук не ненавидели друг друга, значит есть неплохой шанс, что они спали». Женщина из КОМПОНП смотрит на капитана Гатса долгим, странным взглядом, как будто бы не может понять, насколько он и его мнение ей интересны, и что вообще заставляет ее слушать его кроме знаков различия на его форме. Она переводит взгляд на Уму. «Вы состояли с пилотом Руком в сексуальных отношениях, техник Нокс?» - спрашивает она дежурным тоном, как будто бы интересуется, когда у Умы истекает срок действия айди. «Что?» - изумляется Ума. Пока женщина из КОМПОНП и капитан Гатс говорят так, словно Умы нет в комнате, Ума слушает их с ощущением, что она смотрит шпионский фильм по головиду. И капитан Гатс, и женщина из КОМПОНП смотрят из воображаемого головида на Уму с холодным, бесцеремонным интересом, и Ума понимает, что картинка смазывается — она не смотрит фильм. Все это происходит с ней. «Вы спали или не спали? - капитан Гатс трет переносицу. - Послушайте, девушка, давайте на чистоту. Вы молодая женщина, наш дезертир — молодой мужчина, презервативы продаются в холле перед раздевалками, я вообще не вижу никакой проблемы кроме той, что ваш любовник бежал с нашей информацией, и если мы узнаем то, чего мы до сих пор не знаем — а мы узнаем, это я вам гарантирую — его ждет смерть, а вас тридцать-сорок лет в трудовом лагере. Срок, впрочем, может уменьшится, если вы начнете сотрудничать». «Я не спала с пилотом Руком, - Ума сглатывает, - и познакомилась с ним только в тот день, когда поступил вызов на дополнительное техническое обслуживание на «грек-девять-аурек». Вы можете проверить по камерам или по записям, я получила допуск к работе на площадках не так давно, и я просто не успела бы...» «Успела или нет, проверкой этих сведений займется комиссия», - обрывает Уму женщина из КОМПОНП. Она наливает воды в стакан и подносит его к губам. В стакане преломляется свет лампы, Ума видит, как бурлят и лопаются в воде хрупкие пузырьки газа. От волнения горло сохнет еще сильнее, и Ума облизывает губы. После расследования в комнате отдыха ставят регистратор ключевых слов и камеры, и кое-где на посадочных платформах, поговаривают, тоже. Несколько грузчиков, славившихся длинным языком, исчезают. Ума думает, что скоро с ней произойдет то же самое. Капитан Гатс, которого Ума больше не видит, не торопится приводить в действие свои угрозы, и Ума остается только гадать, что он и женщина из КОМПОНП готовят для нее. От работы Уму отстраняют, как говорит компьютер, «до окончания проведения расследования». Пропуск в грузовой порт у Умы заблокирован, но в изолятор ее не отправляют. Ума не понимает, зачем это нужно, если они уже решили, что она связана с Бодхи больше, чем говорит. Когда она ходит по базе, ее не оставляет чувство присутствия. Уме кажется, что и штурмовики в непроницаемых белых шлемах, и черные дроиды с бочкообразными телами и непомерно длинными руками и ногами, и камеры-дроны — все смотрят только на нее и чего-то ждут. Когда Ума не думает о будущем и не боится, она думает о Бодхи. Ума мало видела его на Иду, знала конечно, что есть какой-то пилот очень с характером, которого на базе ласково называли истеричкой, но Ума знала на Иду не так уж и многих пилотов. Когда Ума говорила с Бодхи, он показался ей нормальным. Почему нормальный человек решил украсть важные файлы и бросится в бега? Что ему должны были такого сказать или пообещать, чтобы он решился? Ума заходит в административный корпус и проходит мимо штурмовиков, которые стоят на посту у лифта, ведущего вниз, в цеха и в лабораторный комплекс. Штурмовиков на поле намного меньше, и Ума успевает отвыкнуть от их вида игрушечных солдатиков. Когда Ума идет к кафетерию, ей кажется, что штурмовик с бластерной винтовкой поворачивает голову в ее сторону. Ума делает вид, что ничего не заметила, и идет дальше, навстречу двум штурмовикам, выходящим из-за угла с сигной, горящей на планшете, через которую они передают информацию о смене караула. Ума заходит в кафетерий и берет чашку кафа и пирог. Вслед за ней заходит штурмовик с бластерной винтовкой, закинутой за спину. Уме смотрит на него и отворачивается, проводя по ридеру карты своим айди. Обслуживающий дроид благодарит ее за покупку. Слежка становится не просто явной, а наглой и откровенной. Ума чувствует себя обреченным маленьким зверьком, дрожащим перед приближением хищника. Шаги все ближе, и Ума слышит шипение замков за спиной: штурмовик снимает шлем. «Привет. Что не здороваешься?» «Ди? - Ума порывисто оборачивается. Ди выглядит загорелой и еще более собранной, чем обычно. - Все штурмовики на одно лицо, я...» «Это да, - Ди корчит гримаску. Даже когда Ди улыбается, глаза у нее остаются трезвые, собранные, как будто бы улыбается кто-то один, а смотрит кто-то другой. - Возьму себе каф, посидим, поговорим. Время-то у тебя есть?» Ума смотрит на Ди и не знает, что ответить. Она думала, что если увидит Ди снова, то не сможет справиться с чувством утраты, но, глядя на нее, Ума не чувствует ничего, кроме старшего уже привычным страха. Ди берет себе кофе и протеиновый батончик, и толкает Уму в бок, кивая в направлении столика у окна. Из окна открывается вид на ущелье, из дна которого торчат острые черные скалы. «Как у тебя дела?» - спрашивает Ди, надрывая протеиновый батончик и надкусывая его. Ума мешает сахар в кафе, беззвучно постукивая о борта чашки пластиковой ложкой, и думает, что совсем забыла, какой у Ди маленький терракотовый рот и крупные белые зубы. «Работаю. Тут интереснее, чем на станциях». «Это хорошо, что интереснее, - Ди жует батончик. Винтовка все еще висит у нее за спиной, поэтому она сидит на краю стула, оставляя место между спинкой и оружием. - Как вообще у вас дела?» Ума отламывает вилкой кусок пирога. Ума понимает, что Ди разыгрывает сцену «встреча бывших любовниц». Ди работает наверху, в орбитальном информационном центре, и никогда не спускается вниз, потому что штурмовики ее класса не спускаются вниз, на Иду, кроме крайних случаев — и не стоят в карауле. Для того, чтобы знать, что происходит, ей не нужно спускаться. Информационный центр знает, что случилось, в тот момент, когда диспетчер только ковыряется в носу, шутят техники. «Пилот сбежал, - говорит Ума, накалывая рассыпающийся кусок песочного пирога на вилку. - Увел важную информацию и сбежал. Теперь меры безопасности стали еще строже, если это вообще возможно. По дороге в кафетерий я прошла через три патруля, несколько сканеров айди и КПП». «Это правильно, - говорит Ди. С батончиком она разбирается быстрее, чем Ума с пирогом, и теперь крутит чашку в пальцах. - В этих ваших лабораториях безопасности нет. Кренник умеет себя поставить только перед хаттами и инвесторами. Настоящего порядка у него тоже нет. За дело должен взяться кто-то другой и навести на Иду порядок». «Ты считаешь, что у нас нет порядка?» «Конечно нет, раз любой может украсть информацию и сбежать, получив разрешение на взлет на пустом месте, - Ди отставляет чашку и щелкает по ней пальцем. - Твой пилот тебя подставил. Ты понимаешь это?» «Он не мой пилот, - устало повторяет Ума, чувствуя, как остро и горячо болит под лопаткой. - Он просто пилот. А мне не повезло оказаться рядом с ним». «Ну да, конечно, - глаза у Ди — как сканер. - Ты вечно выбираешь тех, с кем у тебя ничего не выходит». «Я не выбирала тебя, если ты помнишь. Мы выбрали друг друга», - напоминает Ума, но Ди только отмахивается от нее. «Это теперь уже не важно. Все, что между нами было — прошло, но ты мне все-таки не чужая. Ты еще не в трудовом лагере потому, что у капитана Гатса есть план. Он думает, что Бодхи может попытаться вернуться за тобой потому, что он читал его досье и решил, что пилот достаточно дурак для этого. Ты нужна ему как наживка. Мой тебе совет, - Ди поднимается из-за стола, цепляя винтовкой стул, и наклоняется к Уме. - Увидишь пилота — бей тревогу. Вас поймают, обоих. Поможешь его поймать — скостишь себе срок. А сбежать вы все равно не сбежите». Ди нависает над Умой, и Ума подается назад. Ди усмехается уголком рта. Она берет шлем со стола и, потрепав Уму по плечу, уходит, унося за собой шлейф пустоты. Ди говорила, что она любит Уму, но Ума никак не вырастет, и это мешает их отношениям. Ума тоже следила за Ди и видела, что Ди тоже растет, но молчала, ничего не говоря о том, как на ее глазах картавая девчонка с сельской планеты превращается в коммандос. Превращение, кажется, закончилось. На следующую ночь диспетчер звонит Уме по комлинку и говорит, что ей возвращают допуск на поле, правда, с ограничениями. «Выйдешь в ночную смену на осмотр судов, стоящих в очереди на плановый ТО и сканирование», - говорит диспетчер загробным голосом. Ума выслушивает его и отвечает, что придет на базу к началу смены. Она не хочет выходит из комнаты, если может этого не делать. Другие техники ее избегают. Только в своей комнате Ума не чувствует напряженного внимания, с которым к ней заново приглядываются люди, с которыми она работала бок о бок несколько месяцев, и к которым успела привыкнуть. Ума знает их настолько хорошо, насколько может, и знает, что им все равно, предательница ли она или нет, заодно с Бодхи Руком или нет. Они избегают ее потому, что из-за нее у них могут быть проблемы. Ума ненавидит Бодхи за то, что он все это начал, но ее ненависти не хватает надолго. Какой смысл проклинать человека, который и так погибнет, если тебя ждет участь ничем не лучше? Когда Ума снова выходит на поле, дождь идет как в тот день, когда она познакомилась с Бодхи. На посадочных площадках стоят, с репульсорами, укрытыми чехлами, грузовики. Волоча сумку с инструментами, Ума подходит к ближайшему, и достает сканер. Сканер включается с зеленой вспышкой, от которой у Умы белеет в глазах. Выругавшись, она переворачивает сканер и тянет за ремень репульсорного чехла, который с едва слышным в шуме дождя шорохом падает на ферокрит. В небе вспыхивает и гудит над головой у Умы. Придерживая капюшон, Ума следит за вспышкой до самого посадочного моста, куда приводят корабли визитеры. В небе над базой вяло рокочет, прожекторы, как могут, рассеивают дождевую мглу. Это ненамного улучшает видимость — в такую погоду пилоты все равно предпочитают летать по радарам. Уме кажется, что на посадку зашел легкий транспортник. Она вглядывается в дождевую пелену, но не может сказать точно и решает вернуться к работе. Ума разворачивает дисплеи сканера и смотрит на проверочные параметры. Ее работа не имеет смысла, но ей все равно нужно чем-то занять руки. Ума благодарна капитану Гатсу, сидеть и ждать смерти или ссылки она не может. Сверкает молния, и разметка на стоянке вспыхивает люминисцентным желтым — это грек-девять-аурек. Ума видит разметку и вспоминает спину Бодхи, намокшие волосы, прилипшие к его комбинезону. Ствол бластера, приставленный к спине, ее не пугает. Выстрел из бластера не самая страшная смерть. По крайней мере она не будет больше бояться и ждать, когда за ней придут капитан Гатс и женщина из КОМПОНП. «Если ты хочешь застрелить меня, стреляй», - говорит Ума. Штурмовики выполняют свою работу хорошо, они не колеблются. Ствол жмется к ее затылку, Ума закрывает глаза. Это может быть кто угодно. Это может быть Ди. «Ума?» Взрывается громовой раскат. Она слышит слова, но едва узнает голос. Упираясь руками в холодный, скользкий бок грузовика, Ума оборачивается. Бодхи стоит перед ней в безразмерном дождевике и держит бластер у груди. Вьющиеся от сырости волосы облепляют его виски и лоб. «Бодхи?» Бодхи кивает. В тени грузовика, перекрывающего косые лучи прожектора, его лицо кажется осунувшимся. Глаза запали, и нос кажется больше, нависая над бескровными губами. «Бодхи, ты дурак, - говорит Ума потрясенно. - Тебя убьют и меня убьют, зачем ты вернулся? Меня допрашивали, за мной следят, и если сейчас появятся дроны...» «Тебя допрашивали?» - спрашивает Бодхи, и Ума кричит: «Да! Меня допрашивали, и управляющего карго допрашивали, и грузчиков, а потом они все исчезли! И я бы исчезла, если бы они не надеялись на то, что я сплю с тобой и ты захочешь за мной вернуться. И вот ты вернулся, и теперь мне конец!» «Так», - говорит Бодхи. Он взмахивает рукой с бластером, и, посмотрев на бластер, принимается засовывать его за ремень комбинезона. Бластер не поставлен на предохранитель, Ума вырывает его у Бодхи из рук прежде, чем он выстрелит в себя или в нее. «Ты хотя бы умеешь с ним обращаться, повстанец?» Бодхи отнимает бластер у Умы, пытаясь попасть пальцем по кнопке предохранителя. Палец скользит. «Послушай, - Бодхи отталкивает руку Умы, когда она пытается снова вырвать у него бластер. - Я не знал, слышишь? Не знал. Но я сделал то, что должен был. То же, что бы сделала ты, если бы ты знала, что здесь происходит». «А если бы не сделала?» «Ты бы не смогла поступить по-другому!» Ума бьет Бодхи. Она влепляет ему пощечину, ушибив руку о его костлявую скулу, и замирает, переводя дыхание. Если Бодхи ударит ее в ответ, она ударит его в лицо еще раз, кулаком, даже если он выстрелит, она не пикнет — но Бодхи не бьет в ответ. «Бей сколько хочешь, - кричит Бодхи. Гроза воет и бушует, ветер носит дождь над стоянкой, швыряя его под капюшон, в рукава, за воротник, - потом! Сейчас на это нет времени!» «Когда меня убьют, у меня уже ни на что не будет времени», - кричит Ума. Беспорядочные вспышки молний освещают лицо Бодхи, Ума видит у него на лбу шрамы — круглые, похожие на следы от щупалец. «Я...», - начинает Бодхи, и тут гремит взрыв. Бодхи швыряет вперед, он едва успевает повернуться, чтобы врезаться в транспортник не спиной Умы, а плечом. Ума отбивает о транспаристил бок, отскакивает, ее толкает вперед — прямо Бодхи в плечо. Яркий оранжевый свет вспыхивает над скалой, на которой стоит лаборатория. Ревут репульсоры истребителей, вспыхивают взрывы, эхо падает на дно ущелья и поднимается вверх вместе с воем сирен. Дроны стаей взлетают в небо, и летят под брюхом у тай-файтеров, высыпающих из ангаров и взмывающих над скалами. Воет сирена: двери охранного комплекса открываются и на площадку выбегают штурмовики. «Дверь заблокирована?» Ума не сразу слышит вопрос, в ушах у нее звенит. Она смотрит на Бодхи, и он спрашивает снова. Во второй раз она не слышит его голос, только гул, идущий из самого нутра скал. Ума понимает по губам, что Бодхи спрашивает что-то о блоке, повернувшись, она смотрит на дверь и мотает головой. Бодхи не ждет ответа — он тянет за аварийный клапан и грузовик с негромким скрипом выплевывает трап. «Если вы закончили радоваться встрече, - говорит длинный, нескладный силуэт, выступая из темноты, - я рекомендую лететь. Вероятность, с которой нас вместе с захваченным кораблем разнесет здесь на куски, с с каждой минутой повышается». Это имперский дроид, черный, с белыми маркировками, один из тех, которые патрулируют базу вместе со штурмовиками. Первые бластерные выстрелы уже визжат и свистят, отскакивая от корпуса грузовика. У Умы нет времени задавать вопросы, Бодхи дергает ее за руку и впрыгивает в трап, волоча за собой спотыкающуся Уму и от спешки спотыкаясь сам, а сзади грохочут железные шаги дроида, который продолжает разговаривать сам с собой. Они забирают повстанцев с посадочного моста: смуглого мужчину с кривым носом, женщину, ровесницу Умы с отчаянным взглядом, человека, одетого, как монах, и наемника с плазмаганом. Дроид садится в кресло пилота, а Бодхи сидит в штурманском кресле, нажимая на гашетку. Ума стоит на коленях перед панелью управления, вцепившись в нее обеими руками. Она видит, как от выстрелов корабельной пушки штурмовиков разметывает по разбитому мосту. Кто-то ударятся о контейнеры и затихает, а кто-то, дымясь, валится в ущелье. Среди них может быть Ди. Ди может быть и тем штурмовиком, который приставит бластер к затылку Умы на посадочной площадке. Ума верит, что Ди не выстрелила, как не выстрелил Бодхи, но Ума не видит Ди так давно. Ту Ди, которую она увидела в кафетерии, Ума знает хуже. Выстрелила бы новая Ди? Ума не знает этого наверняка. Когда штурмовики падают, Ума отворачивается. Грузовик трясет, когда дроид отправляет его в гиперпрыжок. Уму дергает вперед, она едва не врезается подбородком в панель, но Бодхи хватает ее за плечо. Он ничего не говорит, только смотрит, как звезды расплываются белым и синим, сжав челюсти так, что желваки на скулах играют. Ума вцепляется в его, глядя прямо перед собой. Она дышит, но ей не хватает воздуха. «Гипервентиляция — это признак панической атаки, - говорит дроид, проверяя работу приборов. - Один из элементов посттравматического стрессового расстройства. Я рекомендую вам обоим обратиться ко врачу. Если вы конечно найдете специалиста такого профиля. Психотерапевты не очень часто примыкают к восстанию. Я не веду статистику, но если бы вел, она была бы неутешительной». Бодхи облизывает губы, сжимая плечо Умы. У Умы затекают ноги, но она не может встать. Ума утыкается лицом в свою руку, лежащую на панели, но вскидывается, когда на лестнице в кокпит раздался шум, как будто бы кто-то сердито прыгает и потягивается на ступеньках. «Какой вы проложили курс на Явин?» - спрашивает повстанец с кривым носом, не глядя ни на кого в кокпите. «Самый прямой из семи тысяч возможных вариантов», - отвечает дроид. Повстанец с кривым носом не обращает на него внимания. Лицо у него костлявое, как у Бодхи, но намного более острое и словно сведенное судорогой. Он спрашивает, кивая на Уму: «Кого ты притащил?» «Это Ума, она техник», - Бодхи проглатывает окончания слов, и повстанец кричит на него в полный голос: «Говори так, чтобы было понятно! Что еще один имперец делает на корабле?» Бодхи отпускает ее плечо, и Ума начинает перебирать в голове возможные варианты развития событий. В Империи разное говорят о том, что повстанцы делают с пленными имперскими служащими. Он застрелит ее? Выкинет в шлюз? Будет пытать, чтобы узнать больше о базе на Иду? «Я сказал, - начинает Бодхи, глядя вниз, себе на колени и носки ботинок, - что это Ума Нокс, и она техник...». «Я спрашиваю тебя не об этом, а о том, что еще один имперец делает на этом проклятом корабле», - рычит повстанец. Бодхи выпрыгивает из кресла, как вытолкнутый пружиной. «Я имперский пилот, и ты летишь на имперском корабле, - взрывается Бодхи, - который Ума помогла угнать. Этого - достаточно!» «Капитан Андор, - говорит дроид из пилотского кресла. - То, что Джин Эрсо обвиняет вас в попытке убийства своего отца, не повод терять самообладание и срываться на пилоте Руке, который и в лучшие свои дни не может толком собраться. Пилот Рук, капитан Андор не пытается оскорбить вас и женщину, к которой вы испытываете недвусмысленные чувства. После того, как Джин Эрсо обвинила его в попытке убийства своего отца, он...» «Заткнись», - перебивает его капитан Андор и широким, раскачивающимся шагом подходит к приборной панели. Бодхи сверлит его взглядом, но капитан Андор, игнорируя его, разворачивает звездные карты. Ума встает на ноги, ее все еще покачивает. Бодхи берет ее за плечи. Руки у него горячие, как будто начинается жар. Ума знала, что это не так, руки у Бодхи всегда горячие, точно так же, как у нее они почти всегда холодные. Тепло, исходящее от Бодхи, согревает, но не успокаивает. Кто он для восстания? Судя потому, что Ума видела — никто; так же, как она. Капитан Андор долго смотрит в одну точку где-то посередине карты, хмурясь. Когда он распрямляется, Бодхи крепче сжимает плечи Умы, но капитан Андор их не замечает. Глядя прямо перед собой, он идет к люку, ведущему вниз, в грузовые отсеки и, схватившись руками за перила, скользит вниз. Бодхи смотрит в люк до тех пор, пока шаги капитана Андора не стихает, заглушенные отзвуками негромкого разговора, который скоро тонет в гудении гипердрайва. «Если вы хотите разделить интимный момент душевной близости, - говорит дроид, - приступайте. Я слежу за ходом движения нашего корабля. Ваши личностные переживания волнуют меня в последнюю очередь». Ума вопросительно смотрит на Бодхи, и Бодхи пожимает плечами. Когда он ведет, Ума идет за ним. На имперском карго сложно найти место, где можно поговорить наедине. Весь грузовой отсек занимают повстанцы. Они не кажутся Уме угрожающими вблизи: слепой монах что-то говорит, глядя в пустоту, наемник, растягивается на наклонной переборке и кивает, подложив руки под голову. Когда мимо него решительным шагом проходят Бодхи и Ума, наемник кажется дремлющим, но почему-то Ума уверена в том, что он разглядывает ее и знаки различия на ее спецовке. Женщина, видимо, солдат, выглядит по-другому. Она сидит на полу, на пустых мешках из-под пищпакетов, обхватив колени руками и покачивется в такт слабым толчкам гипердрайва. Ума вспоминает, что было не так с этим карго: ход гипердрайва рваный, видимо, нужно прочистить связи, но она так и не успела просканировать их перед работой. Пока Ума работает у себя в голове, она может не задумываться о том, что она помогла Бодхи угнать грузовой корабль, даже если она помогала, не сопротивляясь. Бодхи практически втаскивает Уму ее в пищеблок, узкий, как шкаф, и садится, настороженно глядя на Уму. Ума стоит перед ним, сложив руки на груди, и чувствует, как что-то надвигается на нее, пылающее и огромное, что-то, от чего ей хочется заслониться обеими руками. «Ты вернулся не за мной?» - спрашивает Ума то, о чем думает с тех пор, как грузовик взлетел, и Бодхи кивает. «Зачем ты вернулся?» «За Галеном. Галеном Эрсо». Ума кусает губы, с которых уже начала облезать кожа. Она не дура. Бодхи не знал, в какую смену она работает, и не стал бы прилетать и идти к первому попавшемуся грузовику в надежде, что Ума работает на нем. Капитан Гатс должен быть сумасшедшим, чтобы придумать такое, но как-то оно все-таки случилось — только вот республиканский налет вспугнул его дронов. «Гален Эрсо строил оружие. Убийцу планет. Я узнал, он говорил со мной, я не хотел слушать поначалу, но он говорил правду. Ты говорила, что Империя — это порядок. Зачем мне было возвращаться за тобой? Я хотел что-то изменить. Ты — нет, - говорит Бодхи ожесточенно. - Звезда Смерти будет убивать миры! Гален рассказал мне о ней. Я тоже думал, что я ничего не смогу сделать, но Гален сказал, что никогда не поздно что-то изменить. Попытаться». «Гален сказал. Я рада, что имперский ученый так хорошо на тебя повлиял, что ты совсем перестал думать о последствии своих... изменений. Меня бы не оставили здесь, - говорит Ума будничным тоном, которым она может сказать, что альдераанские булки в кафетерии — вовсе не альдераанские, и творог в них невкусный. - Я знала тебя. Мы говорили в твою последнюю ночь. Я зашла на корабль и провела там несколько часов, дольше, чем нужно, чтобы починить кафоварку. Меня бы расстреляли, или я бы сама умерла в трудовом лагере. Ты меняешь мир. Страдают те, кто ни в чем не виноват. Так всегда». «Все из-за меня? - Бодхи вскакивает, как перед капитаном Андором, но не рассчитывает и ударяется коленями о низкий стол, падая обратно на скамью с перекосившимся лицом. - Я добрался до Со Герреры, и знаешь, что он сделал? Он запустил щупальца своей твари мне в голову! Инопланетная тварь ковырялась в моей памяти и я... до сих пор... до сих пор не помню, что именно я помню!» «Мне было страшно, - Ума грызет нижнюю губу. - Я знала, что от меня избавятся, потому что я была с тобой, я пошла с тобой и нас видели вместе! Я не хотела всего этого. Почему мне пришлось через все это пройти из-за тебя? Почему нельзя делать все так, чтобы не страдал никто, кроме тех, кто решил, что им это надо?» «Это правда, - Бодхи задирает подбородок. - Я решил, что мне надо. Я сделал то, во что верил. Может быть, это была ошибка. Не знаю. Но я бы не смог этого не сделать. Я не хотел, чтобы ты пострадала, но это оружие — оно больше чем галактика. Больше чем все. Кем бы я был, если бы делал вид, что ничего не знаю, что я просто пилот и это не мое дело?» Запустив пальцы в волосы, Бодхи смотрит в стену, и Ума чувствует гнев. Все то, что Ума любила в Бодхи, кажется ей отвратительным — его нервозность оборачивается раздражительностью, мечтательность — оторванностью от реальности, а импульсивность - безоглядностью. Может быть, в Академии сделали правильный выбор, поставив его на карго. Военного пилота из него не вышло бы никогда. Военный пилот не может быть таким... слабым. Безответственным. «На других планетах тоже нужны механики, - говорит Бодхи. - Ты можешь работать там». «Как, например? Если на Иду не решат, что я погибла — а они не решат, — они поймут, что я сбежала с тобой. У меня нет документов, нет лицензии, а даже если и были, какой от них толк если теперь я даже имя свое назвать не смогу?» - спрашивает Ума. Она ненавидит его, но все еще надеется, что, может быть, он знает хоть что-то, хоть какие-то ответы, знает, как ей спастись; а Бодхи молчит. «Надеюсь, что ты рад, что сделал правильный выбор, - говорит Ума, вставая из-за стола. - Ты спасаешь мир и рушишь все остальное. Теперь ты повстанец. Кто теперь я?» Бодхи берет Уму за руку. Ума дергает руку, но Бодхи не отпускает ее. Ума обжигает Бодхи взглядом, Бодхи не отводит глаза. «Ты понравилась мне тогда, очень и очень сильно, - говорит он. - Я захотел привести тебя в свой дом. Я захотел, чтобы тебя увидела вся моя семья, и чтобы ты надела красное покрывало на голову, чтобы все видели, что ты моя, и дал бы тебе застегнуть на моей руке браслет, чтобы все знали что я твой. В мирах, над которым вместо луны висит Звезда Смерти, такого уже не будет». Ума смотрит на Бодхи и пытается удержать в себе гнев, но гнев уходит, как песок сквозь пальцы. Поздно сходить с ума. Бодхи теперь повстанец, Ума сама сказала, и если Ума сбежала с ним, для Империи она ничем не лучше. Нужно придумать, как выжить, но Ума думает не о Явине и механиках, которые чинят повстанческие корабли. Ума смотрит на Бодхи, который держит ее за руку, и ее решимость начинает давать трещину. Потому что Ума слабая, говорит Ди. Не может принять решение и идти до конца, обязательно расчувствуется от сопливых признаний. «Это неправда», - говорит Ума. «Я не вру, зачем мне врать? Я мог бы просто сказать, что ты мне не нужна. Тогда бы я и правда соврал. Я рад, что ты здесь. И рад, что ты на правильной стороне». «Откуда ты знаешь, что эта сторона правильная?» «Я не знаю. Я чувствую, что это более правильно, чем то, что я делал раньше, - Бодхи смотрит вниз, вслушиваясь в себя. - Ты не чувствуешь?» Ума берет Бодхи за щеки и целует в губы, в нос, в мягкую глубокую канавку, ведущую от носа к губам, в сизый от щетины подбородок. Ума целует скулы Бодхи, и шрамы от присосок на его лице, и желтые веки, и густые черные ресницы. Ума не прощает Бодхи за фантазии, за желание изменить мир, не понимающее, что прежде, чем изменить мир, его придется разрушить, и любит его за то, что видит его снова, за то, что он не забыл ее и не бросил на Иду, даже если прилетел и не за ней. Бодхи накрывает ладонями руки Умы, подставляя лицо ее губам. Прикосновения легкие и невесомые до тех пор, пока он не проталкивает пальцы между пальцев Умы и не начинает тянуть ее к себе. Ума вздыхает и открывает глаза в миллиметрах от лица Бодхи, от его влажных от слюны губ и блестящих корусковых глаз. Из глаз Бодхи на Уму смотрит пустыня, и там, в пустыне, бродят дикие звери. Не все они боятся света прожекторов и людей. Комбинезон расстегивается сверху вниз, молния взвизгивает. Бодхи дышит с присвистом, исходящим откуда-то из груди, и Ума прижимает ладони ему сначала к груди, выпуская торчащие коричневые соски между пальцев, а потом ко рту. Ума целует Бодхи сквозь пальцы, и пальцы остаются влажными от слюны. Его руки забираются ей под спецовку, сжимают спину и трогают грудь, добираясь до живота и зарываясь между бедер. В спертом воздухе пищеблока ощущается отчаяние, оно впитывается в кожу, заставляя поцелуи горчить. Уме хочется плакать, но в заклиненной двери остается щель — если Ума заплачет, они услышат, а Ума не хочет, чтобы они слышали. Ей хочется целовать и трогать Бодхи — его гибкую спину, его острые плечи, шелковистые волосы у него на груди и на животе, на затылке под хвостиком, где они клином спускаются к основанию шеи. Прижавшись к Бодхи щекой, Ума утыкается носом в его висок, обнюхивая смуглое ухо, обнюхивая завитки волос, щекочущие ее губы. Пальцы забираются внутрь, длинные, ухватистые, они складываются щепотью, проталкиваясь все глубже. Ума приподнимается и опускается до тех пор, пока пальцев не становится слишком много. Бодхи поддерживает Уму под спину — нежно, колени у него жесткие, и Уме неудобно еще и потому, что она упирается ногами в скамью, но мысли проходят сквозь нее облаками: она не задумывается, пока не начинает чувствовать, как Бодхи упирается в нее внизу. Бодхи берет Уму за локти, поднимая ее. Пальцы у Бодхи мокрые, и Ума целует его в шею, прикусывая кожу, пахнующую потом и дымом. Бодхи жмурится, когда Ума упирается руками в его плечи, опускаясь, чувствуя, как, зажатый в руке, его член продвигается, распирая Уму изнутри. Ума вздыхает, ей хочется сжать его крепче, чтобы чувствовать сильнее; чтобы Бодхи стонал; чтобы она знала, что ему больно; чтобы она знала, что больно ей. Телесный запах глухой и сладковатый, он как кувшинки в пруду, как водоросли, выброшенные прибоем на берег. Ума чувствует запах, и знает, что она готова: что Бодхи готов. Ума дышит тихо и часто, она и сама не замечает, как стаскивает резинку с волос Бодхи и запускает в них пальцы. Волосы сальноватые и пачкают руку, но там, внизу, Ума пачкает Бодхи намного сильнее, растекаясь по нему, и Бодхи тянется ей навстречу, отталкиваясь ягодицами от скамьи, и Ума рвется ему навстречу, чтобы снова оттолкнуть. От игры Уму скручивает в узел, там, внизу, электрические импульсы вспыхивают и бегут и вниз, и вверх, и насквозь, и когда сил терпеть уже нет, Ума издает короткий сдавленный стон — большего в пищеблоке грузовика она себе позволить не может, но больше ей и не нужно. Ума зажмуривается изо всех сил, чувствуя, как Бодхи тянет ее вниз, тянет ее за спину, за волосы, за бедро. Язык Бодхи елозит по ее щеке, когда Ума поворачивает голову, он проваливается ей в рот — Бодхи целует на ощупь так же, как она. Хочется кричать, но нельзя, и Ума давится электрической пыткой, прирастая к Бодхи изнанкой. Когда Ума закрывает глаза, чтобы увидеть звезды, она видит его запрокинутое к свету лицо.