Песок плохой свидетель

      У Андакара Рухада, хоровара — то есть главы исполнительной власти — Ишвара, выдалось нелегкое утро. Как всегда, он встал до свету, для медитации и молитвы. Но в этот раз даже молитва не могла изгнать из головы суету и усталость последних дней. Только и вертелось в голове: о подводах с угощением, о ссорах с Беннетом (аместрийским начальником строительства), о том, что не успевают доделать подсобные помещения, о том, что сдвинулся песок на две мили к востоку от Канды — надобно менять рельсы… А времени остается все меньше.       А ведь Майлз говорил ему: главная ошибка, которая совершается всегда в армии, — стремление приурочить какой-либо результат к той или иной дате. И ладно если от этого тратились понапрасну ресурсы, так ведь, бывало, и люди гибли…       Массовых несчастных случаев Андакар не боялся — все-таки не Центральный Штаб с его двумя десятками этажей строили, — но в то же время его то и дело посещало нехорошее чувство на задворках сознания, что стоит кому-то из рабочих в спешке сорваться с крыши, грех будет и на нем тоже. Честолюбие — порок, от которого он никак не мог избавиться. Захотелось, понимаете ли, показать, что Ишвар уже хорош и безопасен, что это уже земля, в которой можно жить.       Он, не мигая, смотрел на огонек крохотной лампады на домашнем алтаре, силясь изгнать лишние мысли, чтобы на свежую голову иметь дело с проблемами следующего дня. Тихий стук в дверь не дал ему сосредоточиться.       Жена, больше некому. Только она могла беспокоить его в эти утренние часы уединения, но сделала это, кажется, только однажды — когда был серьезно болен их сын.       — Входите, — бросил он.       Дверь слабо приоткрылась, и жена появилась на пороге — уже полностью одетая, она с утра хлопотала по кухне.       — Там ваш помощник, Берзиф, — сказала она, понизив голос. — Я не хотела входить, но он говорит, что дело срочное, чуть не плачет. Это что-то с вокзалом.       «Конечно, это что-то с вокзалом», — подумал Андакар, вновь переводя взгляд на огонек. Поспешил, поддался чужой спешке — жди проблем. Что там на этот раз, интересно, да еще в такую рань? Стройматериалы не подвезли или раздраженные Беннетом штукатурщики отказались выходить на работу?       Он поднялся, ощущая непривычную тяжесть в суставах, которая последнее время нападала на него без причины — то ли возраст давал знать наконец-то, то ли малоподвижная жизнь, которую он вел.       — Иду, — сказал он коротко.       Берзиф, молодой совсем еще парень, полукровка — учился в Аместрис на делопроизводителя, — ждал его чуть ли не в слезах.       — Хоровар, — он посмотрел на Андакара как-то искоса, из-под не по-ишварски черных бровей, — чепуха какая-то приключилась… Нет, это правда ужас… Даже не знаю, как сказать. Наверное, вам лучше самому поехать, там без вас не решат...       Нелюбимая Андакаром машина уже урчала у ворот, от выхлопной трубы в стылом утреннем воздухе курился дымок. Небо было тускло-серое, жемчужное, тронутое нежной розовизной с востоку. Андакару почудилось что-то тревожное в этом утре. Сбивчивая речь Берзифа раздражала, но инстинктивно он ощутил за непонятными смешками и тревогой парня что-то очень серьезное, не просто очередные козни склочного директора.       — Что случилось? — отрывисто спросил Андакар.       — Там… труп. Девушка мертвая. Убитая, — Берзиф опять нервно хихикнул, не то всхлипнул. — Зверски. Меня из кровати вытащили...       Андакар инстинктивно вдохнул поглубже.       Дом хоровара еще спал, и весь квартал спал, и так странно было до сих пор ощущать эту привычность, и запахи, и звуки, из прежней ишварской жизни. Казалось до сих пор, что под этой тонкой пленкой, если надорвешь, — бой, беда, война. Успокоился, хоровар, расслабился, ушел от дел, отказался от сана, принял назад свое имя, семью вот завел… Не рано ли? Кто защитит твой дом и твою землю, хоровар, если вновь выползут твари из преисподней? Уловишь ли ты запах беды вовремя?       — Поехали тогда, — бросил Андакар, садясь в двуколку.       

***

      Эдвард Элрик, бывший малолетний гений, бывший государственный алхимик по прозвищу «Стальной», бывший же ниспровергатель тоталитарных режимов и настоящая заноза в заднице у властей предержащих четырех сопредельных стран, тосковал, глядя на белокурый затылок маленького сынишки. Сынишка, которому не исполнилось еще и двух, увлеченно рисовал прямо пальцами на огромном листе бумаги что-то, несомненно, грандиозное. Он пыхтел, сдувал с лица челку («Совсем как ты!» — умилялась Уинри) и, должно быть, казался по-настоящему прелестным. Всем — кроме Эдварда.       Нет, иногда сын Эдварду нравился: когда он становился чем-то увлечен, как сейчас, в нем проявлялись черты личности, которой маленький Маэс обещал стать лет где-нибудь через пятнадцать… Ну ладно, десять, поправил себя Эдвард, со скидкой на гены. «Но я сам в десять лет, — подумал он невесело, — был тем еще ублюдком. Как Ал меня выносил?»       Сын уже битый час возился с этим листом бумаги. А еще мог просто сидеть в углу и пялиться в стенку. Или выкидывать игрушки из кроватки — собирайте! Тоже битый час. Прежде ему говорили, что маленькие дети должны быть непоседливы, и Эдвард предвкушал, как будет учить малышей единоборствам, чтобы сжечь избыток энергии. А может быть, даже и алхимии, — Эдвард еще не решил точно, как, но знал, что умалчивать о ней в доме нельзя: это только подогреет любопытство. Дети должны учиться обращению с огнем под надзором взрослых, а не за сараем.       Но пока что ничего такого нельзя было делать. Сиди, скучай, глазей на малолетку… Отпуск, называется.       Уинри вышла из кухни — знакомая, уютная, но в аромате не машинного масла, а масла сливочного и муки. Вновь беременная: она настояла, что лучше уж родить детей сразу, чтобы они были друг другу хорошими друзьями. Но беременность была еще не слишком заметна: Уинри выглядела только лучше, чем обычно, глаза так и сияли. Ее-то это почему-то не тяготило…       Эдвард всегда знал, что, если выживет, женится на Уинри. Всегда, сколько он себя помнил. Только с ней он чувствовал себя дома. Но...       — Ну как тут мои мужчины? — она подошла, взъерошила Эдварду волосы. — Эд, меня тут мистер Гонски звал посмотреть на его ногу.       — Это прилично, — сказал Эдвард с сомнением, имея в виду дорогу. Гонски жили на отдаленной ферме в тридцати милях от Ризенбурга. — Может быть, лучше я съезжу, привезу его?       Все что угодно, лишь бы не сидеть в их уютной гостиной, томительно считая время до обеда!       — Да ладно, — Уинри улыбнулась, — дорога хорошая, погода еще лучше. Туда-сюда… А ты пока с Масинькой побудешь, он по тебе тоже ведь скучает.       По виду «Масиньки» нельзя было сказать, зачем ему нужен Эдвард: так и возился с красками, и готов был, кажется, еще много часов возиться, не обращая на отца никакого внимания.       — Как скажешь, — ответил Эдвард. — Хотя в твоем положении…       — Эдвард Элрик, я беременна, а не больна, — ответила Уинри с деланной жесткостью. — Для здоровой женщины — более чем нормальное состояние.       И правда, нормальное: Эдвард заранее начитался всяческих ужасов и дрожал, но Уинри переносила обе беременности на удивление легко. Перед родами она даже работала в мастерской до последнего, а родила за несколько часов и, как она заверила, без особых страданий. Даже не кричала почти. Эдвард сначала был с ней, но она его выгнала: сказала, что он ее нервирует.       Эдвард тогда сидел здесь, в этой гостиной, и чувствовал себя совершенно ненужным.       — Ну, я пошла тогда, — сказала Уинри. — Пирог в духовке, на будильнике. Услышишь звонок — надо сразу достать, поэтому наверх не уходи. Кашка для Маэса на плите, надо только разогреть. Покормишь, как попросит, ты ведь знаешь как?       Эдвард не понял, что она имела в виду: знает ли он, как покормить, или знает, как Маэс просит поесть? Впрочем, ответ на оба вопроса был утвердительный. Он кивнул.       Уинри как будто что-то почудилось в его кивке и она добавила:       — Или можешь к бабушке Маэса занести, она мне вчера говорила, что с удовольствием с ним посидит сегодня. Только про пирог не забудь, твой любимый.       — Еще чего, — ответил Эдвард сразу на оба замечания. — Что б ты знала, Уинри Элрик, я отлично умею обращаться с детьми и пирогами.       — Да, и вообще со всем, за что берешься, — сказала Уинри с едва уловимой насмешкой и вышла легкими, решительными шагами.       Эдварду всегда нравилось, как она двигалась: будто точно зная и окружающий мир, и свое место в нем.       Он услышал, как она заводит машину в сарае, и почувствовал себя бездельником: у Уинри тут было хозяйство, она суетилась, ездила куда-то, занималась клиентами… А Эдвард тут был как бы гость, на отдыхе. Пусть и почетный гость, но… И вроде не на что жаловаться: сам такую жизнь выбрал, сам сходишь с ума, даже пару часов посидев с ребенком...       До сих пор иногда накатывало: Уинри хотелось детей и семью — вот она и выбрала мужа знакомого, не напрягающего ее: такого, которого нет дома большую часть времени, и в дела не лезет.       Эдвард знал, что в этой мысли он несправедлив; что, если на то пошло, Уинри больше переживает, когда он в отъезде, и не раз жалела вслух, что не может бросить мастерскую и клиентов, чтобы поехать с ним, и что она всегда радуется его возвращению. Но таковы уж законы досады: он, прекрасно осознавая это, растравлял несуществующую обиду на уехавшую жену.       Кто знает, вдруг подумалось, может, она тоже ждет не дождется, чтобы уехать от сына, этого вечно мокрого, сопящего зверенка?       Раздался звонок — очень громко в пустой и тихой квартире. Эдвард лениво потянулся — ну вот, еще с пирогом возиться… Но потом его словно подбросило: это был не пирог, это был телефонный звонок. И каким-то внутренним, безошибочным инстинктом Эдвард понял: звонят не Уинри. Звонят ему. Намечается Дело.       

***

      — Заарад хоровар, вы уточните, кто он — этот ваш знакомый? — несколько встревоженно поинтересовался Берзиф. — Право слово, как-то…       — Не хочешь выносить сор? — Андакар взглянул на секретаря искоса. — Потому и зову человека со стороны. Здесь одна большая деревня, слухи уже поползли.       Заарад Синхай, начальник истифи, традиционной ишварской полиции, хранил на лице каменное выражение — но не в подражание Андакару, которого много лет священническо-боевой дисциплины приучили не демонстрировать эмоции, а так, сам по себе. Человек он был стоический, суровый. Он тоже сомневался, мудро ли призывать постороннего, но не собирался озвучивать это хоровару.       Единственный, кто не сомневался, — это подполковник Майлз, командир гарнизона аместрийских вооруженных сил в Ишваре, и он же командир армейской полиции региона. Всего три месяца назад они передали охрану правопорядка истифи, и вот пожалуйста, местной полиции уже представился случай показать себя в деле. Да в каком неприятном деле!       Майлз не доверял компетенции истифи, и не без основания. Что там. Андакар и сам не доверял истифи, хоть и знал, что Синхай Зуат — человек толковый, до войны служил в полиции. Но только он один.       Был, конечно, еще Марко, но у Марко имелись причины скрывать наличие официального алхимического образования и играть роль эксперта. Да и его, к тому же, все знали, а а Шрам чувствовал, что тут нужно стороннее вляние.       Итак, Майлз всячески поддержал идею пригласить специалиста со стороны. Однако услышав, кого Андакар прочит на эту роль, подполковник только устало вздохнул.       — Спору нет, юнец умен, как черт, — сказал он. — Но ты точно хочешь пустить его сюда? Наломает он тебе дров…       — Ему все-таки уже не пятнадцать, — ответил хоровар. — Двадцать два года, отец семейства… По нашим меркам — совсем взрослый человек. А опыта ему не занимать, и он понимает ишваритов. Точнее, — поправился хоровар с осторожностью, — он понимает, насколько много он не понимает. В отличие от большинства аместрийцев.       — Уж не в мой ли огород камень? — хмыкнул Майлз. — Воля твоя. Тебе с ним мучиться.       — Он продемонстрировал исключительную зрелость решений, — сказал Андакар твердо.       Теперь уже все было решено, и не в правилах Андакара было колебаться на этом этапе. Но, ожидая на перроне поезда из Ист-Сити, он все-таки спрашивал себя: а может быть, стоило вызвать кого-нибудь другого? Эдвард склонен… не обращать внимания на некоторые условности. Что если он займется расследованием в одиночку? Остановить его будет трудно. Хватит ли у него рассудительности? Эх, если бы брат был жив…       Или, если уж на то пошло, если бы брат Эдварда Элрика был в Аместрис! Вот кому бы Андакар доверился без раздумий. Но он знал из надежного источника, — письма Мэй, — что Альфонс Элрик все еще гостит в Сине.       Окутанный клубами пара поезд подошел к перрону. Маленькая делегация по встрече — Андакар, Берзиф и Синхай — отвернулась, закрывая лица кто рукавами, а кто (Берзиф) носовым платком.       Дверь поезда распахнулась чуть ли не до того, как состав полностью остановился. На перрон выскочил молодой парень — высокий, широкоплечий, светловолосый… Типичный аместриец, хоть на плакат его.       Безошибочно отыскав встречающих глазами в дыму, Эдвард стремительными шагами подошел к их небольшой группе. Андакару он пожал руку без колебаний, по аместрийскому обычаю. А было время, когда они начали бы любую встречу со взаимных попыток друг друга если и не убить (Эдвард никогда не любил и не умел убивать), то хотя бы тяжело покалечить.       С другими же Элрик раскланялся по-ишваритски — и где только научился!       — Жена передает привет, — сказал он Андакару быстро, с каким-то неестественным весельем, будто они были старыми друзьями. — Привет и гостинец твоей супруге. Но это все потом. Пока я хотел бы пойти осмотреть место преступления. Где нашли жертву?       — Прямо здесь, на вокзале, — сказал Андакар. — Как видишь, отделка еще не завершена, но основное здание почти закончено. Пойдем, я провожу.       Когда он пропустил Эдварда вперед, Синхай тихо проговорил ему по-ишваритски:       — Господь всеблагий, Андакар, это ведь Стальной алхимик!       — А разве я не сказал тебе, что приглашу Эдварда Элрика? — уточнил Андакар.       — Я не узнал имя, — он качнул головой. — В газетах его редко упоминали, а аместрийские имена все похожи друг на друга. Заарад хоровар, конечно, я согласен, что дело должен расследовать алхимик и лучше тот, который с нами не воевал, — Синхай говорил со свойственной ему прямотой. — Но все государственные алхимики — одна шайка.       Андакар хмуро дернул углом рта.       — Когда-то я тоже так считал, заарад истивар. К тому же он в отставке.       — В таком возрасте?       — Ну же. Вы ведь читали газеты. И хватит об этом. Вы знаете, что невежливо разговаривать при человеке на языке, которого он не понимает.       — А я понимаю немного, — отозвался Эдвард затылком, не оборачиваясь к ним. — Но говорить не говорю. Сложный у вас язык.... Андакар.       Заминочку эту Андакар не пропустил: как будто Эдвард собирался назвать его другим именем, точнее прозвищем, под которым Элрики его знали. И это, конечно, Андакара не обрадовало.       Майлз как в воду глядел, подумал он кисло. Намучаемся. Еще как намучаемся.       

***

      Торжественное открытие вокзала было назначено на два пополудни вторника, семнадцатого марта — месяц, когда речка Халик начинает разливаться от таяния снегов в горах, а пустыня зацветает. За две недели до этого в Канде, столице обновленного Ишвара, не было других разговоров.       Открытие обещало стать праздником: сладости для детей, выпивка для взрослых и выходной для всех без исключения — что может быть лучше? Но более всего — и это ощущалось всеми вокруг, звучало во всех разговорах — новый вокзал был как бы символом возвращения прежней жизни, какой ее помнили люди постарше. А для молодых, рожденных в Аместрис или в развалинах Ксеркса, ничего, кроме Аместрис и Ксеркса, не помнящих, вокзал был ниточкой в будущее, весточкой цивилизации и прогресса.       Приготовление к торжеству и так стоило Андакару много нервов — говорил же ему Майлз, что не стоит назначать открытие вокзала на религиозный праздник. Теперь ему и вовсе начинало чудиться, что предыдущие проблемы с поставками и рабочими — так, чепуха, а самое страшное еще впереди.       Тело уже перенесли в морг, как было, но пятно крови, натекшее на пол, Синхай распорядился не вытирать. Его обвели мелом, сам основной зал огородили и заперли, а отделочные команды распустили на внеочередные выходные, оговорив, что придется поработать сверхурочно. Бригадиры согласились, выторговав двойную оплату. По Канде, разумеется, уже поползли самые разные слухи, отчего огораживали зал. Было среди них и известие, что там кого-то нашли мертвым. Но, слава Ишваре, самые неаппетитные — и тревожные — подробности в отчет не просочились.       Центральный зал вокзала не обещал быть особенно роскошным: его выдерживали в традиции ишварской архитектуры, просто побелив стены и пустив у потолка узкую полоску фресок. Никакой гигантской центральной люстры не предполагалось: вместо нее — светильники на стенах. В уступку аместрийской моде, правда, пол был вымощен мрамором, а не камнем, но мрамор закупали по сходной цене, с распродажи армейских запасов.       На этом-то мраморе, бледно-сером, с прожилками, особенно хорошо бросался в глаза алхимический круг, занимавший весь дальний угол, где уже почти закончен был вокзальный буфет. Круг получился довольно кривоватый, видно, что рисовали его в спешке, но он, несомненно, сработал.       Когда Андакар увидел всю картину впервые, это было абсолютно ясно по телу женщины, небрежно брошенной в центр круга. Брызги крови, будто разнесенные взрывом, вырывались из ее изломанной, неподвижной фигуры; на брезенте, покрывавшим штабель отделочных панелей рядом, осталась длинная подпаленная полоса — видно, там прошел энергетический выброс от алхимической реакции.       Кровью был забрызган весь пол, виднелись брызги и на ближайших стенах. Старательные, хотя и неопытные ребята Синхая обвели мелом не только положение тела, но и каждое пятно взяли в отдельный кружок.       — Ну и орнамент нарисовали, — сказал Эдвард, глядя на это.       Андакар испытал короткий и сильнейший приступ раздражения к юнцу: не может относиться с уважением!.. Правда, он быстро понял, что Эдварду было здорово не по себе. Парню, безусловно, приходилось присутствовать при кровавых сценах. Но, насколько знал Андакар, Эдвард до сих пор оставался невинным в одном отношении: ему не приходилось отнимать человеческую жизнь. Да что там, даже жизнь мыслящего существа (Андакар не считал тех исчадий алхимического ада, с которыми они сражались несколько лет назад, людьми). Вот Эдвард, со свойственной молодым нетактичностью, и пытался скрыть собственный шок за резковатыми комментариями.       Чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на его лицо — деланно-равнодушное, и при этом как мел бледное.       — У нас в Ишваре, как ты понимаешь, нет опытных алхимиков, — сказал Андакар. — Поэтому тебя и пригласили. Полицейской частью будет заниматься истифи, наша полиция. На твою долю остаются научные консультации.       — Да, — ответил Эдвард, — ты мне это говорил по телефону. Это верно. Я не детектив.       Он рассеянно обошел по кругу алхимические символы, по всей видимости внимательно приглядывась к ним. Подошел к стене, поколупал пальцем около пятна.       — Вы можете проверить, кровь жертвы или нет? — спросил он.       — Мы можем определить группу крови, это все, — ответил Андакар. — Пока, как сказал Нокс, кровь на стенах и на полу совпадает группой и резус-фактором с кровью жертвы. Да ее и много. Если что-то из этого пролил преступник, его ранение уже бы заметили.       — Точно, этот старик Нокс ведь здесь… У вас здесь настолько мало людей? — спросил Эдвард.       — Достаточно, — ответил Андакар. — Но все друг друга знают.       Эдвард зацепился за что-то в тоне Андакара.       — Жертва, выходит, аместрийка? Не ишваритка? — сказал остро.       Парень всегда был смышленым. И восприимчивым.       — Поедем в морг, я все расскажу по дороге.       

***

      Тильзе Лауран, алхимику-самоучке, свободному художнику и журналисту, сравнялось тридцать восемь лет, но при жизни она не выглядела на свои годы, если не считать гривы черных волос, побитых сединой. Это была статная красивая женщина с пронзительным взглядом синих глаз. Андакар считал ее назойливой, нетактичной и высокомерной, однако при всем при том не мог не восхищаться издалека некоторыми аспектами ее личности.       Тильза приехала в Ишвар два года назад, с намерением написать книгу о последствиях гражданской войны и восстановлении Ишвара. Как там продвигалась работа над черновиком, Андакар не знал, но в самом Ишваре женщина наделала шуму.       Во-первых, она заявила, что восхищается культурой и самобытностью Ишвара, и начала носить национальный костюм. Даже убедила какую-то старушку провести соответствующий обряд и даровать ей шуву — пояс правоверного. При этом она ходила на службы в храм вместе с мужчинами, и единственной уступкой канону было то, что Тильза прикрывала голову. Не будучи никогда замужем, она требовала к себе отношения, как к почтенной овдовевшей ишваритке.       И наконец, она открыла лавку, в которой с помощью алхимии изготовляла из камня и глины разные предметы, на заказ и по готовому образцу. Это, конечно, возмутило консервативных жителей нового Ишвара больше всего.       Эдвард выслушал все это по дороге к моргу, сидя возле Андакара в наемной повозке.       Выскочил он оттуда сломя голову, и первым делом отправился в «холодную» комнату: полуподвальное помещение, над которым была выстроена башня — специально, чтобы ходил воздух, охлаждая покойников. В Ишваре было еще недостаточно денег и доверия к аместрийцам, чтобы тратиться на новомодную технику вроде холодильников.       Нокс встретил их на пороге.       — А, надоедливый коротышка, — мрачно сказал он Эдварду. — Смотри не разнеси тут все.       Он обращался к Эдварду так, будто расстался только вчера.       — Я уже выше вас, доктор, — отозвался Эдвард беззаботно. — А с разносом вы тут справляетесь и без меня, я смотрю. Что там с ранами, правда как в результате алхимии?       — Типичные взрывные повреждения, — хмуро сказал Нокс. — А алхимией или не алхимией нанесенные — это тебе и господь бог не определит. Марко под впечатлением, что кто-то вновь занимается человеческой трансмутацией. Аж слег дома от волнений. Мерзкое дело, молодой человек. А последствия могут быть еще мерзее.       Эдвард сверкнул на него глазами.       — Это я знаю.       — Ну так оставлю вас, раз вы все знаете, — проговорил Нокс ворчливо. — А у меня дел по горло.       Тильза на столе прозектора производила странное впечатление. Андакар помнил ее как женщину грубоватую, но обворожительную. Сейчас же лицо ее потеряло всякую привлекательность; стало видно, что у нее тяжелые, рубленые, даже страшноватые черты. При жизни она его раздражала. Теперь же он с удивлением поймал себя на самом настоящем горе, даже гневе, направленном на ее убийц.       И ведь вздумай он на самом деле обратить на них народный гнев, его бы поддержали...       Усилием воли Андакар подавил эти чувства — как и многие другие. Он не для того прошел этот путь, чтобы карать и миловать по собственной прихоти.       — А я ее помню, — сказал Эдвард неожиданно. — Она вела авторскую колонку в «Новостях Столицы» несколько лет назад, там была фотография.       — Она умела заводить знакомства, — проговорил Андакар с непонятной для самого себя горечью. — Оцени раны.       Тело было закрыто хлопковым полотном от кончиков ног до подбородка. По грубоватой белой ткани расплывались тусклые багровые пятна: так бывает, если завернуть в мешок свежее мясо, когда несешь домой. Эдвард стоял, будто примерзши к полу, и Андакару самому пришлось подойти и откинуть покрывало.       Торс ниже шеи представлял собой самое настоящее месиво. Так примерно выглядели жертвы серийного убийцы по прозвищу Шрам, что когда-то охотился на государственных алхимиков.       Видно, Эдвард подумал о том же.       — Мне это напоминает… — проговорил он, не побледнев даже, а позеленев.       — Она меня раздражала, — сказал Андакар мрачно и ровно, — но не настолько. К тому же мне не понадобился бы алхимический круг.       — Нет, — сказал Эдвард. — Я думал… о том, что случилось со мной. И с Алом. Ты уверен, что ее действительно убили? Не могла она сама?..       

***

      Алхимия состоит из трех этапов: анализ, декомпозиция и синтез.       На этапе анализа ты стремишься понять структуру тела или вещества. На этапе декомпозиции — раскладываешь тело или вещество на составные части. И на этапе синтеза воссоздаешь из этих запасных частей нечто совершенно новое.       Можно, конечно, не идти так далеко. Если остановишься на этапе декомпозиции, получишь мертвое тело. А достаточно искусный алхимик даже тела не получит. Так, кучка мелкого мусора. Элементы.       Еще бывает так, что неопытный алхимик, не учтя древней правды, стоящей за алхимическими законами, попытается сделать запретное: вернуть ушедшую жизнь, поймать в силки из формул и древних знаков улетевшую душу. Тогда отдачей раскраивает его собственное тело. Эдвард знал это как нельзя лучше: так он потерял когда-то ногу. (Потом он потерял и вновь вернул руку, но это уже совершенно другая история, которая не относится к делу.) Он знал женщину, которая утратила часть внутренних органов; знал двоих мужчин, у которых выжгло так глаза.       Сейчас, глядя на смутно знакомую ему мадам Лауран, — странно, он думал, она должна была быть старше, а выходит, что где-то ровесница учительницы Изуми, — он против воли вспоминал об этом, и в мрачной, одновременно холодной и удушливой атмосфере морга его замутило. Мучительно потянуло на воздух, но признаваться в своей слабости перед Шрамом (ладно, бывшим Шрамом) не хотелось.       — Я не думаю, что она пыталась сделать запретное, — сказал Шрам мрачно. — Во-первых, я не знаю ни о ком, кого она могла бы захотеть оживить.       — Ну, она не замужем, — заметил Эдвард. — Первое, что приходит на ум…       — Все может быть, — сказал Шрам сухо, — но маловероятно. Мне жаловались на ее фривольное поведение с мужчинами, еще когда она была жива.       — А фривольное — это у вас?.. — Эдвард подумал, что в религиозно более строгом Ишваре правила приличия могут быть куда более строгими, особенно для женщин.       — Это когда она оставалась у мужчины ночевать, — отрезал Шрам. — И не у одного.       — Да, маловероятно, что она продолжала при этом тосковать по кому-то, — сказал Эдвард.       — Нет, бывает всякое, — не согласился Шрам, — но заарана Лауран не производила впечатление женщины с трагическим прошлым. Если и была такая трагедия, то мне ничего о ней не известно. И потом, даже если она пыталась кого-то оживить, почему бы ей не сделать это в подвале своего дома? Зачем идти на вокзал?       Эдвард искоса поглядел на Шрама, но тот, если и знал, где именно братья Элрики в свое время провели свой провальный эксперимент, никак не показал этого. Возможно, он сделал свое замечание случайно.       — И кого же ты подозреваешь? — спросил Эдвард. — Кстати, может быть, выйдем на воздух?       — Можем и выйти, — сказал Шрам ровно, — но тогда меня тотчас привлекут к делам. Я с трудом выкроил время ввести тебя в курс дела. Сюда мой секретарь не сунется.       Эдвард снова поглядел на Шрама. Сложно было представить этого сурового, немногословного вояку, бывшего серийного убийцу, высокопоставленным пленником бюрократии. И все же такова была их новая реальность.       — Так вводи, — сказал Эдвард. — Что мне следует знать?       — Это сложная ситуация… — Шрам помолчал. — Ты знаешь, что Ишвар восстанавливается. После референдума, когда мы решали, оставаться ли нам в составе Аместрис, общественные дебаты отнюдь не утихли. Смыкались они и с религиозными. Появились самые разные секты… — Шрам выговорил это словно с явным отвращением. — Поскольку мы остались в составе Аместрис, мы вынуждены подчиняться федеральному законодательству относительно религии. То есть истинная вера является государственной религией Ишвара, но запрещать остальные религии мы не можем.       — Не могу тебе на этот счет посочувствовать, — сказал Эдвард, который в принципе не верил в каких-либо богов.       — Эти же господа вбили себе в голову, что, если алхимия уничтожила Ишвар, она может его и возродить. Они проповедуют слияние алхимии и истинной веры, создание исконно ишварской алхимии.       — Прости, но разве это не то, чем занимался твой брат? — невинно поинтересовался Эдвард.       — Но Маттас не доходил до богохульства! — Шрам сжал кулак. — Он был ученым. Эти же… болтуны. Среди них есть один или два, прошедших обучение в Аместрис, и один, обучавшийся в Сине. Но в основном они используют свои знания не для того, чтобы искать Истину, — тут настал черед Эда сжимать кулаки, — а для того, чтобы соблазнять женщин и мечтать о новом порядке, во главе которого станут они сами! Как и все сектанты.       — Как называется этот культ? — спросил Эдвард.       — Культ Восходящего Солнца, — сказал Шрам, и на Эдварда вновь повеяло летоизмом. Так он Шраму и сказал.       — Летоизм? — тот преподнял брови. — А, отец Корнелло! Нет, насколько я знаю, никакой связи нет. Что не мешает им быть мошенниками в своем роде.       — И ты подозреваешь их в убийстве Тильзы Лауран?       — Мне больше некого подозревать. Лауран общалась с ними, интересовалась их культом. Кроме того, она сама была алхимиком-самоучкой и вроде бы занималась с ними «обменом знаниями»… Как я уже сказал, иногда этот обмен происходил по ночам за закрытыми дверями. И она была убита алхимией.       — Странное убийство, — пробормотал Эдвард. — Кто-то нарисовал круг, уговорил ее встать внутри него и запустил реакцию? В здании вокзала?       — Здание может быть символом, — проговорил Шрам неохотно. — Они могут показывать противодействие текущей власти.       Эдварда опять затошнило. Вспомнился жар, запах чеснока и вкус вина с кровью пополам у него на языке, вспомнил, как его смяло и выбросило из толпы прочь, и из-за стены спин неслись жуткие вопли…       Там, в Аэруго, тоже была женщина. О, как она кричала!       — А Лауран они могли принести и положить в центр круга уже бесчувственной, — продолжал между тем Шрам.       — Могли, — сказал Эдвард, делая над собой усилие, — но если она уже была бесчувственной, почему бы просто не перерезать ей горло? Или всадить ей пулю в лоб? Или… да что я тебе говорю, ты сам знаешь.       Шрам помрачнел еще пуще.       — Знаю.       Потом словно нехотя произнес:       — Наша полиция уже допросила всех причастных, собрала все свидетельства. Прямых улик не нашли. Я позвал тебя затем, чтобы ты оценил знания и личные библиотеки членов этой секты. Мне нужен один ответ — способен ли был кто-то из них на нужные преобразования? А с мотивом и возможностями мы решим сами.       — Помогать в подстроенном расследовании я не буду, — прямо сказал Эдвард, набычась. — Если вы уже решили их обвинить на том только основании, что они были алхимиками…       — Расследование настоящее, — перебил его Шрам. — Поступить иначе — бесчестье. Как бы я ни относился к этим… возмутителям веры. Мне и нужна твоя помощь, чтобы понять, способны ли они на такое. Мне нужен тот, чьим знаниям я доверяю, и тот, кто не поднимет шума. Как ни посмотри на это, ведь скорее всего аместрийку убили ишвариты.       Эдвард кивнул.       — Мы с тобой никогда не были друзьями, — закончил Шрам, — но я знаю, что ты поступишь по совести и не станешь скрывать от меня улики, в какую бы сторону они ни указали.       

***

      Удушающая жара, о которой Эдвард почти позабыл в прохладном морге, ударила его под дых, едва только они вышли на улицу. «Нет, к этому никак невозможно привыкнуть, каждый раз сюрприз», — подумал Эдвард, косясь исподлобья на накаленно-белое небо.       В недоброй памяти Аэруго, которую он вспомнил недавно, тоже все время стояла жара. Там она была еще более невыносимой из-за влажного воздуха, но хотя бы в прибрежных районах (а почти все улицы их столицы вели к морю) дул прохладный ветерок. Кроме того, в Аэруго часто шли мощные ливни. В гиблом же Ишваре на это можно было не рассчитывать.       Шрам — то есть теперь уже точно Андакар Рухад, достопочтенный хоровар Ишвара, — коротко попрощался с Эдвардом и отправился по своим таинственным делам, заверив Эдварда, что его багаж (единственный чемодан) отвезут домой к Рухадам и что туда же отвезут самого Эдварда, как только он сочтет, что его дела на сегодня закончены. Эдвард не стал протестовать. Он знал, что в Ишваре пока нет гостиниц: мало кто приезжал сюда без дела. А даже если бы была, чувство ишварских приличий в любом случае заставило бы Андакара предложить Эдварду кров.       Они и впрямь никогда не были друзьями, но их связывали узы посложнее. Как, черт возьми, описать отношения с человеком, который когда-то убил родителей твоей жены и пытался убить тебя самого, потом раскаялся и спас твою собственную шкуру, а вместе с нею — шкуры десятков миллионов человек? Нет таких терминов ни в аместрийском языке, ни в ишварском.       Его секретарь, Берзиф, в стареньком автомобиле армейского образца (очевидно, списанном) заявил, что готов сопровождать Эдварда по делам следствия. Берзиф сразу Эдварду не понравился: это был какой-то мелко угодливый, вертлявый малый. Эдварду было странно, что Андакар, который держался со спокойным львиным достоинством, его терпит.       Кажется, полицейский — истифай, множественное число истифи, — который курировал дело Лауран, тоже недолюбливал Берзифа. Это был пожилой великан с орлиным носом, которого Эдварду представили как Синхая Зуата. Впрочем, Эдварду он тоже не доверял. Берзиф для начала привез Эдварда в полицейское управление — приземистое беленое здание из глиняного кирпича. Там Зуат всячески попробовал отстранить Берзифа от дела и даже отправить его назад в мэрию.       — Заарад хоровар поручил мне это дело, и я намереваюсь проследить за ним до самого конца, — неприязненно бросил Берзиф, послав полицейскому возмущенный взгляд из-под очков.       В этот момент он стал Эдварду необъяснимо чуть более симпатичен.       В полицейском управлении Эдвард внимательнейшим образом прочитал протокол об осмотре трупа (ничего нового), затем — тщательный отчет о расследовании.       По этому расследованию он узнал, что, оказывается, у мадам Лауран осталась в Аместрис тетка, которая жила где-то под Вест-Сити. Тетку пытались разыскать, но она носила какую-то другую фамилию, которую мадам Лауран не потрудилась никому сообщить, и жила на какой-то богом забытой ферме, поэтому ее пока не нашли.       Других родственников у Лауран не было, если не считать оставшегося в Столице любовника. По словам Винсента Коллера, ее помощника в «Мастерской алхимика», Лауран поддерживала с этим господином связь на протяжении последних десяти лет, но в Ишвар приехала без него, сюда он ей не звонил и она о нем даже не вспоминала.       — Что это за Винсент Коллер? — спросил Эдвард. — И что за «Мастерская алхимика»?       — По-моему, заарад хоровар вам говорил, — удивился Берзиф. — Заарана Лауран держала мастерскую, в которой чинила старые вещи и создавала новые с помощью алхимии. Винсент Коллер ей помогал. Он отрицает всякое знание алхимии, но я бы хотел, чтобы вы с ним тоже поговорили.       — Меня для этого сюда вызвали — говорить, — сказал Эдвард с рассеянной неприязнью и продолжил перелистывать заметки. Зуат и Берзиф, люди явно занятые, ждали его терпеливо, и это одно сказало Эдварду, как много значит для Ишвара расследование этого преступления и расследование максимально быстрое.       Эдвард быстро понял, хотя Шрам и не говорил ему, что им больше всего хочется, чтобы виновным в смерти Лауран оказался Коллер. Описание его опроса пестрело выражениями вроде «проявлял нервозность» и «уклонялся от прямого ответа». К тому же результаты обыска…       — Вы получили разрешение на обыск? — удивился Эдвард, подняв глаза от страниц. — На каком основании?       — Дело очень чувствительное, — сказал Берзиф. — Заарад традиционно является главным судьей Ишвара. Он вошел в положение и выписал ордер.       По лицу Зуата казалось, что ему неприятна сама мысль о необходимости ордера для обыска жилища подозрительной личности.       Все это неприятно задело Эдварда, которому пришлось в последние годы заделаться знатоком криминальной процедуры в Аместрис и сопредельных странах. Но, поскольку условия пресловутого референдума давали Ишвару собственное правительство и весьма широкую автономию в границах аместрийского федеративного государства, он удержался от едкого комментария.       Так вот, Лауран и Коллер занимали один дом, что уже говорило не в пользу женщины — проживание разнополых холостых людей под одной крышей в Ишваре не одобрялось, если только они не были близкими родственниками. «Но если бы они при этом были близкими родственниками, это было бы еще хуже», — услышал Эдвард в голове насмешливый комментарий то ли Уинри, то ли бабушки Пинако. Он начал замечать, что с годами в Уинри все больше стали проявляться черты бабушки.       Обыск обнаружил в доме довольно обширную алхимическую библиотеку, не только на аместрийском — были там и синские названия. Два списка, по одному для каждой половины, какой-то дотошный констебль приложил к протоколу допроса.       — Не знаю насчет синских книг, я не умею читать на этом языке, — сказал Эдвард, — хотя разговорного немного нахватался… Но аместрийские книги на половине Лауран — довольно серьезное дело. А у Коллера наоборот, фигня для начинающих и шарлатанство. Сомневаюсь, что парень на что-то способен.       — Но не мог же Коллер слишком отставать от женщины? Он ей помогал в магазине.       — Почему бы это? — Эдвард покосился на Берзифа странно. — Большей части того, что я знаю об алхимии, меня научила женщина. И она куда лучший алхимик, чем я.       Тут Эдвард не покривил душой — прежде он, возможно, обладал более разносторонним опытом, чем учитель Изуми, но сейчас и вовсе никаким алхимиком не был. Знания остались при нем, но он не мог бы провести трансфигурацию, хотя по-прежнему способен был правильно нарисовать алхимический круг.       Далее он прочитал опись обыска штаб-квартиры этого культа Солнца или как их там. У них книг было мало, все больше свитки на синском. Правда, среди тех книг, что имелись, Эдвард с удивлением обнаружил их совместный с братом труд, вышедший только в прошлом году.       Но помимо этого в здании нашлось множество самых странных атрибутов вроде многочисленных колб, тиглей, чучел животных и птиц, старинных доспехов, странных картин и даже человеческих черепов — в общем, все то, что когда-то собирал беспокойной памяти Ван Хоэнхайм, блудный отец Эдварда и Ала. Эдвард до сих пор питал некоторую нежность к тому хламу и в глубине души сожалел, что весь он сгорел вместе со старым домом — там были весьма крутые штуки! Но также он не мог не признавать, что все это шарлатанская атрибутика, к настоящей алхимии не имевшая никакого отношения. Отец все это собирал, видимо, из чувства юмора или из странной ностальгии, как теперь Эдвард подозревал, — он-то застал еще те времена, когда алхимию так и в самом деле практиковали.       — А черепа и кости, — сказал он. — Разве их касаться — не нечистое дело и не противоречит вашей религии?       — Не более, чем вашей, — гулко сказал Зуат. — Осквернять могилу после церемоний очищения и впрямь огромный грех. Но прикасаться к уже оскверненным костям можно — для того, чтобы похоронить их снова, разумеется. Глава культа утверждает, что эти люди не мертвы, что алхимия вернула их души на землю и прикрепила к их останкам. Суеверие, но по вашим аместрийским законам мы не можем вмешиваться — это дело их веры!       Слова, а больше того тон главы истифи не оставляли сомнений, что он крайне недоволен таким положением дел.       — Я должен взглянуть на дом Лауран и Коллера, поговорить с ним и с культом самостоятельно, — сказал Эдвард решительно.       — Хорошо, — кивнул Синхай. — С вами поедет Берзиф и мой человек.       — Кто-нибудь еще, кроме этого культа, в Ишваре занимается алхимией? — спросил Эдвард.       — Официально — никто, — ответил Синхай решительно. — Большинство из нас относятся к ней подозрительно.       — А аместрийцы? Насколько я знаю, во время реконструкции Ишвара сюда переехало довольно много семей и еще больше одиночек, женившихся на ишваритках, — заметил Эдвард.       Сам он лично знал про доктора Нокса с женой и сыном (сын женился тут), доктора Марко (тот так и остался холостяком) и бывшего сержанта Хавока, у которого что-то так и не срослось с прекрасной Ребеккой Каталиной и возвращением на армейскую службу, зато срослось с каким-то очаровательным «цветком пустыни», как здесь называли красавиц.       — До меня не доходило этих сведений, — отрубил Зуат. — Ну что ж, я направлю с вами своего помощника. А у меня, прошу простить, дела.       У Эдварда сложилось двоякое впечатление: будто и Шрам, и начальник истифи действительно пытались и расследовать это дело как можно подробнее, и одновременно — спихнуть его со своих рук как политически неудобную горячую картофилину.       Вот зачем Зуат сейчас с ним сидел, пока Эдвард читал отчеты? Не иначе, хотел попросту присмотреться к заезжему алхимику, прощупать его. Своему хоровару если и доверяет, то проверяет тоже.       — Ну так не будем терять время, — сказал Эдвард. — Чем быстрее мы с этим разберемся, тем лучше.       

***

      Здание культа Нового Солнца было большим, больше полицейского участка или морга, но по архитектуре ничем от него не отличалось: такие же белые коробки, поставленные рядом, словно детские кубики. Несколько выделялась церковь, стоящая особняком и увенчанная плоским, словно сплюснутым куполом. По двору перед церковью как ни в чем не бывало бродили куры.       Эдвард подумал о Маэсе, потом об Уинри, потом — о Тильзе Лауран и той, другой женщине, аэружанке, которую при Эдварде забили камнями, и он, как ни старался помочь, заработал только перелом ключицы.       Он сразу же решительно выгнал эти мысли из головы.       Внутри основное здание действительно оказалось отделано в готической манере, на которую намекал обыск: темные драпировки, висящие на стенах плохие гравюры массового производства с фигурами в балахонах и остроконечных шляпах, ненатурального вида вороньи чучела на насестах — на взгляд Эдварда, чисто декорации к детскому утреннику. Все это как-то не вязалось с возможными убийцами, но Эдвард напомнил себе, что это не его дело. Его дело — решить вполне конкретную задачу, и будь он проклят, если оплошает!       Их троицу — Эдварда, Берзифа и немногословного верзилу, похожего на более молодую версию Зуата, — встретил прямо за дверью запыхавшийся молодой человек.       — Заарады, — сказал он, — а мне уже сообщили, что вы к нам.       — У тебя целая сеть осведомителей, Талиф, — пробасил великан. Насколько Эдвард припоминал, его звали Рези.       Талиф зыркнул на него мрачно, но сказал вежливо:       — Мы учимся распознавать токи подземной энергии и читать энергетические следы людей. Нам нет нужды в таких банальностях.       — Это Эдвард Элрик, ученый алхимик из Аместрис, — вмешался в разговор Берзиф. — Ему необходимо осмотреть вашу библиотеку и поговорить с главой культа, Кирданом и его помощником Увиром.       — Конечно, достопочтенные Кирдан и Увир примут вас, как только освободятся от медитации и очистительной молитвы, — сказал Талиф. — Соблаговолите подождать! Вам принесут прохладительные напитки.       Поклонился еще раз, не по-ишварски низко.       — Нам не нужны напитки, и хватит изображать тут из себя синскую вежливость, — перебил его Рези. — Тебя мать не так воспитывала! Приведи нам немедленно своих начальников…       — Они не начальники, а учителя! — Талиф взъерошился. — И кто тебя просил… не позорь меня!       — Лучше бы ты не позорил свою шуву, — сказал Рези мрачно.       Талиф развернулся и выбежал из комнаты.       — Простите, — сказал Рези, поймав заинтересованный взгляд Эдварда. — Он мой двоюродный брат. Его мать воспитывала нас обоих. И как она теперь должна на это смотреть!       Эдвард хотел было спросить, что так возмущало Рези: то, что Талиф занимался алхимией, или то, что он состоял в религиозном культе, но не успел — Талиф явился снова, за ним следовало двое ишварцев постарше, в одежде традиционного кроя, но снежно-белого цвета. Один был примерно ровесником Шрама и так же могуч в плечах и ростом. Другой — совсем старик, совершенно лысый, с длинными усами и изрядным брюшком, но в остальном сложения тоже богатырского.       — Старший наставник Увир и Свет Истины Кирдан, — с придыханием произнес Талиф, — позвольте представить вам аместрийского просвещенного Эдварда Элрика! А истифая Рези и секретаря Берзифа вы знаете и так.       — О, Элрик! — воскликнул Кирдан, старик, с неожиданно искренним удовольствием. — Знаменитая фамилия! При других обстоятельствах рад был бы видеть вас, очень рад! Поговорить об алхимии, поспорить… но сейчас, конечно, все это так печально! Ужасное событие!       И Кирдан, и Увир по-аместрийски протянули Эдварду руки для пожатия. Эдвард попытался гадать, с кем же из этих двоих спала Тильза Лауран — в отчетах этого не было, или он не дочитал. Сперва Эдвард решил, что, несомненно, с более молодым Увиром. Потом передумал: у Кирдана был вид этакого жизнелюба-бонвивана, вроде Граммана. Эдвард нисколько не удивился бы, узнав, что он до сих пор соблазнял не то что женщин возраста Лауран, но и совсем молоденьких девчонок. Может, для этого и основал этот культ. Женщины любят атрибутику. Вон Уинри как сходит с ума по своим гаечным ключам.       — Вам рассказать еще раз, как мы знакомы были с несчастной Тильзой? — осведомился Кирдан. — Мы уже рассказали истифи, но вы, должно быть, проверяете их работу?       — Я гражданское лицо, — сухо ответил Эдвард, — и я не проверяю работу полиции. Меня попросили вынести заключение о том, насколько вы компетентны как алхимик и могли ли вы нарисовать круг преобразования, в котором нашли тело мадам Лауран. Это я и собираюсь сделать.       — Выходит, нам все-таки удастся поговорить об алхимии? Роскошно, роскошно! — старик, казалось, был ничуть не обескуражен. — Ну а что если я возьму, скажем, и буду злостно скрывать свои алхимические знания?       — Учитель! — Увир впервые подал голос. — Не говорите такое в присутствии следствия!       — А, — Кирдан отмахнулся. — Зануда! Перечитался ваших аместрийских детективных романов… У нас тут все проще, грубее. Если бы старина Рези и впрямь уверен был, что я убил Лауран, он бы просто привязал меня в пустыне к столбу, да и все. А пока не уверен, к процедуре цепляться не будет.       — Я думаю, что пойму, притворяетесь вы или нет, — сказал Эдвард. — Я не раз сталкивался с различными уловками. Только проверка займет время. Мне необходимо собрать всех старших членов вашего… вашей организации в одном помещении. Только ни в коем случае не говорите им о цели моей проверки. Скажите, что я… хм, представитель важной аместрийской алхимической организации. А после приступим.       — Ну что ж, — кивнул Кирдан. — Отчего бы и нет. Только их двадцать три человека. Вы уверены, что до вечера управитесь, если каждого проверять?       — По крайней мере, начну, — хмуро сказал Эдвард. — Мне понадобится небольших размеров комната и лист бумаги. Кандидатов на проверку приглашайте по одному.       

***

      Еще когда Шрам позвонил Эдварду в Ризенбург и вкратце описал проблему, у Эдварда сложилось представление, что придется проверять алхимические навыки подозреваемых.       Эта проблема стоила ему нескольких часов размышлений.       Шрам, сам не будучи алхимиком, но общавшись со своим братом и Мэй Чан (которая, как глубоко подозревал Эдвард, читая письма Ала, вскорости превратится в Мэй Элрик), очевидно представлял алхимию в русле синской школы: то есть как некую дисциплину с психофизическим уклоном. Но Эдвард знал, что даже люди, умеющие видеть потоки ци, обычно не видели, владеет ли человек алхимией, поскольку алхимия помимо силы воли и дисциплины ума представляла собой еще и обширный набор знаний, не говоря уже об опыте.       Как проверить, знает ли человек что-то, если человек твердо решит это скрывать? У Эдварда не было причин считать возможного убийцу идиотом.       Что еще хуже, как бы Эдвард не извернулся, он никак не мог добыть конкретного ответа. Если результат его проверки окажется положительным, потенциальный убийца отнюдь не будет найден — возможность совершить убийство еще не доказывает, что перед вами преступник. Однако это, по крайней мере, позволит подкрепить подозрения и выбрать направление следствия.       А отрицательный результат не будет говорить ровным счетом ни о чем, ведь скрыть знания гораздо легче, чем их отсутствие. Правда, Эдвард собирался до некоторой степени помочь здесь хитростью.       В небольшой — и слава богу, пустой, без бутафорских пробирок и чучел — комнате с письменным столом расположились Эдвард, Берзиф, Рези и Талиф — в качестве свидетелей. Эдвард, взяв принесенный карандаш и лист бумаги, изобразил на листе круг для трансмутации.       Как известно, чтобы активировать круг, его надо понимать. Поэтому Рой Мустанг, например, в те времена, когда нуждался в алхимических кругах, пользовался не полным кругом огненного преобразования, завещанным ему Бертольдом Хоукаем, — нет, он брал упрощенный круг, без символов, с одними базовыми фигурами. Это требовалось, чтобы круг не стал достоянием общественности. Мустангу же хватало символического напоминания.       В этот раз Эдвард пошел на полдороги: он включил в круг достаточно символов, чтобы его мог прочесть любой, мало-мальски смыслящий в языке алхимии, однако воспользовался кое-какими неочевидными сокращениями. Потом залез в карман, вытащил небольшой свинцовый грузик — позаимствовал из сарая с рыболовными принадлежностями еще дома — и сказал:       — Ну вот. Истифай Рези, вы ведете протокол? Запишите, что в интересах следствия мы собираемся превратить ограниченное количество свинца в золото, а потом вернем его обратно.       — Превращать что-либо в золото запрещено законами Аместрис, — возразил Берзиф.       — Я внесу в протокол, что все это происходило под надзором властей и в интересах следственного эксперимента, — сказал Рези, глядя на Берзифа с неприязнью.       Тот хмыкнул и ответил таким же неприязненным взглядом.       — Ну прекрасно. Когда еще доведется посмотреть, как закон нарушается в безопасной обстановке! Будет весело.       Но весело не было. Процедура оказалась более чем нудной.       Члены ордена все как на подбор оказались крепкими молодыми людьми, возраста Эдварда или даже моложе, в традиционной ишваритской одежде, иные с белыми накидками на плечах, иные с белыми повязками на рукавах (это символизировало их положение в ордене). Сквозь приоткрытую дверь Эдвард видел, что снаружи у порога Кирдан занял позицию привратника: важно кивал каждому входящему, давал ему целовать руку и говорил несколько слов на архаичном ишварском. Эдварду никто не перевел, но он сам догадался по смыслу, что это было какое-то то ли напутствие, то ли благословение.       — Пойдите посмотрите, как бы он не рассказал там, что им надо на самом деле провалиться в тестировании, — сказал Эдвард Берзифу, и тот послушно отправился в «предбанник».       Дальше следовала одна и та же рутина. Эдвард говорил:       — Прочтите этот алхимический круг. Вы понимаете, о чем речь?       Большинство отвечало уклончиво, что некоторые символы им знакомы, но далеко не все, и что, дескать, это все проходят на более высоких уровнях посвящения.       — Очень плохо, — отвечал Эдвард, — потому что этот круг предназначен для аккредитации вашего культа в Международной ассоциации алхимиков. Ну, я вам подскажу: это для того, чтобы превратить вот этот свинцовый грузик в золотой. Ничего-ничего, не смотрите так, в тестовых интересах можно. Как видите, истифай Рези блюдет интересы законности.... Кладите на круг руку, я тоже положу свою, и мы вместе совершим преобразование. Что вы не до конца понимаете, ничего — тут достаточно только базовых знаний. Если круг сработает, все в порядке.       После чего молодые люди, кто-то с опаской, кто-то с опасением, один или два — с плохо скрываемой неприязнью в глазах, клали руку на круг рядом с рукой Эдварда.       В том-то и состоял блеф: Эдвард алхимические преобразования проводить физически не мог, но никто из ишварцев об этом не знал. Поэтому, если бы круг заработал, это бы означало, что адепт культа на деле знает куда больше, чем говорит.       Крепкие молодые люди клали ладонь на бумагу, та нервно елозила у них под пальцами. Они сопели, пыхтели, бычились, руки у них потели, и после пятого или шестого Эдварду пришлось рисовать печать заново. А свинцовый грузик так и оставался свинцовым, не наливаясь золотистым блеском.       Каждый третий после этого начинал ругаться и возмущаться, что проверка подстроена, но грозный вид Рези помогал выпроваживать их без особых проблем.       Ни у одного линии на бумаге не начали даже слабо светиться.       Либо это был искусный трюк и Кирдан с Увиром предупредили их заранее — либо…       Или, как вариант, Эдвард придумал абсолютно дерьмовый способ тестирования. Во что он отказывался поверить. У Эдварда еще не было случая, чтобы его блеф не удавался.       — Ну что ж, — сказал Эдвард, — осталось последнее. Пригласите, пожалуйста, самого светлого… или как его там, Кирдана и его помощника.       Кирдан вошел немедленно — он так и стоял за дверью. А вот Увира пришлось поискать: он оказался занят какими-то делами на территории культа.       — Теперь я хочу проверить вас, — заявил Эдвард, когда они оба собрались, наконец, в комнате.       Те двое переглянулись.       — Должен сказать, — произнес Увир, — что меня больше интересует практическая, нежели духовная сторона учения святейшего Кирдана. Я занимаюсь в основном хозяйственными вопросами. К сожалению, я даже близко не понимаю того, что нарисовано у вас на листе.       Говорил он при этом с таким достоинством и даже апломбом, что Эдвард невольно зауважал дядьку: признаваться в своем невежестве тоже надо уметь.       — Разумеется, вы и должны будете так сказать, — произнес Эдвард. — Вы-то знаете, почему я проверяю вас… но должен сказать, что я подстраховался. В этом алхимическом круге скрыта одна деталь: я разместил символы таким образом, что, если вы понимаете, о чем речь, и способны провести трансмутацию, то она все равно произойдет, как только вы опустите руку на круг. Независимо от вашего желания или нежелания.       Говоря это, Эдвард почти ждал: вот сейчас Кирдан или Увир выведут его на чистую воду! Но Кирдан потемнел лицом и проговорил напряженно:       — Вот то, почему алхимию называли нечистой! Разве тем самым вы не принуждаете свободную волю Увира?       В Эдварде все напряглось: неужели? Если Кирдан откажется от тестирования, или если попытается надавить на них авторитетом, а того лучше, сбежать — этим он практически распишется в том, что таки он-то и прикончил Лауран! Интересно все-таки, с кем она спала — с ним или с Увиром? Эдвард бы поставил на Увира, он казался более вменяемым. Но Эдвард даже не притворялся, что знает, что нравится женщинам. Если бы он их понимал, разве выходила бы у него такая чепуха с Уинри раз за разом?       — Ничуть не принуждаю, — Эдвард оскалился как можно дружелюбнее. — Ведь Увир сказал, что не может прочесть алхимический круг. Значит, если он не соврал, против его воли круг не сработает…       — Возмутительно! Сплошная демагогия! — раскипятился Кирдан. Голос у него был очень звучный — самый раз для проповеди. — Вы солгали нам, молодой человек! Вы назвали нам одни условия испытания для наших учеников и паствы, а сами в это время тайно применяли другие! Я не могу это так оставить! Как вы вообще смеете настаивать!       — Святейший, — Увир заговорил ровно и спокойно, но это как-то сразу погасило излияния Кирдана. — Я ничего не имею против того, чтобы пройти тест.       С этими словами он положил руку на гептаграмму рядом с рукой Эдварда.       На секунду Эдварду показалось, что чернильные линии расплываются под его взглядом, трепыхнулось в груди сердце — не может быть! Как же давно алхимический круг не оживал под его руками…       Но ничего не произошло. Секунда, другая — бумага и чернила оставались бумагой и чернилами.       Отрицательный результат — не стопроцентный, напомнил себе Эдвард. Всегда есть шанс, что Увир раскусил его игру и притворяется.       — Ну вот и все, — сказал Увир и многозначительно посмотрел на Кирдана. — Я думаю, вам тоже стоит пройти тест.       — Я категорически против! — воскликнул Кирдан.       — Вам так хочется в тюрьму? — приподнял брови Увир. — Святейшество, похоже, вы просто не понимаете. Лауран неоднократно видели в вашем обществе, теперь ее убили. Плохо даже то, что кто-то допускает, будто ее убил ишварит, да еще алхимией. Если выяснится, что это были вы… Если останется хотя бы тень подозрения… Наш орден почти наверняка будет арестован в полном составе.       — Я отказываюсь! — хмуро произнес Кирдан.       По тому, как бегали у него глаза, как дрожали опущенные старческие руки и как он чуть ли не загнал себя в угол, Эдвард почувствовал: скрывает! И тотчас ощутил некое удивление: если этот жалкий бонвиван — действительно могучий алхимик, способный на преобразование, которое убило Тильзу Лауран, как он не раскусил Эдварда? Настолько верит в авторитет бывшего Стального алхимика? Не похоже…       — Детали того, что произошло здесь, никто никогда не узнает, — вдруг сказал Рези. — Вы всегда можете сказать, что Элрик испытывал вас на знание тех разделов богомерзкой алхимии, которые вам и не положено знать.       Увир посмотрел на Рези с удивлением и чуть ли не с благодарностью; Эдвард — с досадой. Так вот в чем дело! Надо было догадаться самому. Но он слишком поддался азарту, захотел схватить убийцу...       — Ну что ж, — борода Кирдана задрожала, — если вы не станете разглашать… Я полагаю, я могу в интересах следствия поступиться своими принципами. Временно.       С этими словами он подошел к столу и тоже положил руку на лист бумаги. Ничего не произошло.       — Скажите, Кирдан, — произнес Эдвард, чтобы проверить свою догадку, — какой химический символ обычно обозначает красный дракон?       — Как верно заметил истифай, — проговорил Кирдан все с тем же достоинством, — у нас, в Ишваре, своя национальная идея, и грязными остатками аместрийской алхимии мы голову не забиваем.       — Ясно, — сказал Эвдард.       Тут ему пришло кое-что в голову.       — А скажите, женщин вы тоже считаете нечистыми?       — Как вам такое в голову пришло? — удивился Кирдан.       — У вас нет ни одной женщины в ордене.       — В ордене есть женщины, но мы не учим их алхимии, — произнес Кирдан свысока. — Женские головы для этого не предназначены.       — А как же насчет самой Лауран? — уточнил Эдвард.       Кирдан явственно опечалился.       — Заарана Лауран была редкой, редкой женщиной! Женское тело — но мужская голова. У нас в Ишваре таких не бывает. Я… простите, мне тяжело, что она ушла от нас! В ней было столько жизни! — и он тяжело, страдальчески покачал убеленной сединами головой.       Было непонятно даже, на публику он или в самом деле что-то чувствует.       

***

      Эдвард мог бы поклясться, что препирательства и политические маневры в секте Нового Света заняли не более часа, однако, когда они вышли на квадратный двор культового здания, он отметил два факта: во-первых, его желудок начал подозрительно урчать, хотя Эдвард плотно поел в поезде перед прибытием, а во-вторых, тени удлинились, воздух из прожженно-белого сделался мягко-золотистым, а жара поумерилась. Теперь больше не хотелось немедленно раздеться догола и плюхнуться в ближайшую кадушку с водой; начинало казаться, что, возможно, цивилизованный наряд и не был придуман как орудие пыток.       Эдвард от души завидовал Рези в его просторной национальной одежде; Берзиф же был одет в ишварскую рубаху, но аместрийский пиджак и брюки.       — Вечер, — Рези бросил взгляд на небо. — Хотите зайти сегодня еще и к помощнику заараны Лауран? Он не под арестом, но обязался надолго не покидать свой дом.       — Сотрудничает со следствием?       — Скорее, побаивается нас, — фыркнул Рези. — А вообще не знаю.       — Исключено, — Берзиф достал из кармана пиджака часы, почти такие же, какие когда-то носил Эдвард, будучи алхимиком. — Уже почти семь часов. Заарад хоровар велел привести заарада Элрика к нему на ужин. Все равно сейчас весь Ишвар садится за стол.       — Винсент Коллер не ишварит, — возразил Рези.       — Он сейчас живет с ишварской семьей, — возразил Берзиф, — которая следит за домом. Вас все равно пригласят на ужин, а после ужина говорить о делах неприлично.       — Полагаю, это так, — Рези коротко поклонился на аместрийский манер. — Ну что ж, заарад Элрик, до завтра. Я заеду с утра к заараду хоровару, чтобы вас забрать.       — Как вы ловко распорядились моим временем, — хмыкнул Эдвард.       — Вы возражаете? — уточнил Рези. — Я ничего не имею против работы сверхурочно, но заарад Берзиф в чем-то прав: сейчас по всему Ишвару ужин, потом вечерняя молитва, и много дел вы не сделаете.       — Предположим, — сказал Эдвард. — Но только мне ваша помощь не нужна. До дома заарада хоровара я доберусь сам, я знаю, где это. Пешком дойду.       (Эдвард на самом деле знал плохо, но помнил адрес и был в курсе, что в крохотной Канде все рядом.)       Берзиф и Рези вежливо поспорили: видно было, что Берзифу не велено было выпускать Эдварда из-под надзора, а Рези, похоже, попросту не собирался позволять потенциально опасному иностранцу шататься по улицам Ишвара. Эдвард с тоской подумал, что в прежние времена он бы уже хлопнул в ладоши, сотворил бы себе какой-нибудь подземный ход (или, наоборот, вознесся бы, словно на лифте, на крышу ближайшего дома) — и только его и видели.       Сейчас же приходилось спорить.       В результате Эдварду удалось настоять на своем: его не только отпустили на прогулку, Рези еще и дал ему кусок ткани, который полагалось наматывать на голову — иностранцу не рекомендовалось гулять по солнцепеку без головного убора даже под вечер. Платок Эдвард охотно принял — голову действительно уже начало припекать — и завязал его на самый что ни на есть пиратский манер.       А потом отправился странствовать.       «Уинри бы меня не отпустила, — забавляясь, думал он. — Да и Альфонс тоже! Уж они-то знают, что стоит мне отправиться гулять по чужому городу или стране в одиночку, как моментально кто-нибудь крадет у меня часы, нарывается на драку или что-нибудь такое...»       От мысли толкнуло странной ностальгией, и Эдвард даже начал внимательно озираться по сторонам, не попытается ли на него накинуться какой-нибудь местный карманник. Но карманников было не видно.       Храм Нового Солнца находился на окраине Канды. Эдвард спустился к самому Халику — мелкой желтоватой речке, что несла свои глинистые воды между пологих берегов, — и двинулся вверх по течению, мимо садов и пасеки, отгороженных низкими колючими изгородями.       Потом вдоль берега реки потянулись дома: чаще всего невысокие, собранные на скорую руку, с неустроенными дворами. Было видно, что люди действительно готовятся садиться на стол: в воздухе пахло специями и жареным луком, стайка детей уставилась на Эдварда с изгороди и порскнула прочь с его приближением. При всем желании, в такой обстановке мало было возможностей влипнуть в историю!       Он свернул от реки и направился к центру города — насколько он помнил, Шрам жил там. По левую руку из кустов вынырнули развалины — не живописные, которые печатают на открытках, а унылые, похожие на груды щебня и мусора. «Они ведь все еще восстанавливаются после войны, — подумал Эдвард. — Черт, нехорошо так думать, но если бы и в самом деле этот Коллер убил! Ведь каковы бы ни были мотивы, если хоть слух пройдет, что ишварец убил аместрийку… как бы не случилось — если и не второй гражданской, Грамман, Мустанг и Армстронг-сестра отнюдь не Брэдли, но все-таки...»       Вертелось что-то в голове, что-то насчет того, что мужчины убивают женщин, и как это бьет каждый раз по самым темным чувствам, и подумалось еще почему-то про Уинри, про маленького Маэса.       — Заарад аместриец, осторожнее! — крикнул какой-то красноглазый мальчишка, высунув мордочку из кустов. — Здесь водятся змеи!       Эдвард вздрогнул и попятился. Что это, угроза? Неприятности все-таки нашли его?       Но между камней, тускло блестя в заходящем солнце, выползало самое настоящее пресмыкающееся.       

***

      Дом Шрама — то есть, прощения просим, Андакара Рухада, текущего хоровара Ишвара, — стоял чуть ли не в самом центре города, не так далеко от рынка, центральной площади и мэрии. Эдвард нашел его без всякого труда и без дальнейших приключений.       И даже почти вовремя: семейство только собиралось садиться за стол.       У Эдварда, правда, зародилось подозрение, что они его ждали, но он быстро эту мысль отмел: во-первых, кружной путь занял всего минут на десять дольше, чем он добирался бы на машине, во-вторых, в доме с двумя маленькими детьми и одним ребенком постарше невозможно, наверное, сделать так, чтобы никто не ныл и не канючил, если прибытие гостя заставило его голодать!       Младшее поколение представляли девочка лет девяти или десяти, малыш четырех лет и дитенок неизвестного пола, который еще говорить-то не умел. Но даже этот дитенок чинно сидел в своем детском стульчике (его явно покормили заранее) и играл с большой деревянной лошадкой.       Старшая же девочка Эдварда поразила: у нее были иссиня-черные волосы и голубые глаза, хотя в остальном лицом она походила на типичную ишварку. Когда Эдвард перевел взгляд с нее на мать, та посмотрела на него прямо, хотя и без вызова. Эдварду отчего-то стало стыдно, и он всеми силами старался не покраснеть, но все-таки покраснел и плотнее сжал ложку. Но он бы никогда… и никто из его знакомых, из его друзей… Рой Мустанг, Алекс Армстронг, они бы никогда…       А Шрам представил детей как ни в чем не бывало: Даника, Маттас и… Уинри?       — Вы назвали ее в честь моей жены? — спросил Эдвард, разглядывая младенца.       — Да, я так думаю, — сказал Шрам. — По нашим традициям отец выбирает имя для сыновей, а мать для дочерей, но моя супруга любезно разрешила мне выбрать это имя.       И вновь совершенно спокойный, безмятежный взгляд от супруги — Рады — не позволил Эдварду понять, знает ли она всю историю. Уинри как-то приезжала в Ишвар и останавливалась у них, так что, возможно, знает. А возможно, она просто принимает решение мужа как должное…       Уинри никогда и ни в чем не признавала авторитета Эдварда. Признаться, иногда он думал, что она еле терпит его. И за столом они только спорили частенько… Может быть, было бы неплохо, если бы она была как Рада — просто молча принимала бы Эдварда и все, что он готов ей дать или сказать?..       Эдвард представил это — и ему стало не по себе. Разве мог бы он тогда, например, уехать из Ризенбурга надолго? Если бы Уинри во всем полагалась на него, даже в мелочах, как на бога-творца, разве сумел бы он оставить ее и отправиться на поиски приключений? А захотел бы он? Может быть, окружи его дома таким почтением… Но было бы глупо даже представить, возьмись Уинри его почитать.       Эдвард смешался. Собственные мысли блуждали в каких-то невероятных потемках. Шрам вот наверняка не оставляет надолго своих детей. Он с раздражением подумал наконец, что, если бы Тильза Лауран вышла замуж за своего столичного любовника и не примчалась в Ишвар, у них не было бы сейчас столько проблем.       Рада, которой было абсолютно невдомек, какую бурю в душе гостя вызвала ее внезапная реплика, спросила Эдварда, не положить ли ему еще десерта — какой-то изумительно вкусной липкой медовой штуки.       Эдвард отвлекся от пустых размышлений и хотел было уже с энтузиазмом согласиться, как в дверь постучали, а потом на пороге без объявления нарисовалась знакомая фигура — высокий загорелый человек, одетый в традиционный ишварский костюм, но легкую аместрийскую куртку, с выгоревшими до белизны, но явно не белыми изначально волосами, усами и бородкой.       — Хавок! — воскликнул Эдвард.       — Стальной! — обрадованно воскликнул бывший лейтенант. — Хоровар, мадам Рада, мое почтение! — он поклонился на преувеличенно куртуазный аместрийский лад, Рада ему чуть улыбнулась; Шрам хранил на лице терпеливо-непроницаемое выражение. — Ну, босс, ты и жук! Приехал — а сам даже не оповестил никого! И шума никакого от тебя не случилось, подумать только! Ничего не взорвал, ни за кем не гонялся по крышам, а нет бы заглянуть к старому другу!       — Упаси боже, Хавок, ты же знаешь, по какому поводу он приехал, — заметил Шрам. — К тому же, крыши Канды слишком неудобны, чтобы по ним бегать. Дома далеко друг от друга.       Эдвард от неожиданности даже хмыкнул. Неужели Шрам пошутил?       — Вот поэтому я и пришел, — заявил Хавок, фамильярно располагаясь за столом и подмигивая маленькой Данике. Было ясно, что он если и не частый гость в доме, то хорошо знаком с семейством. Впрочем, для Хавока было типично вести себя с этакой нарочитой фамильярностью, насколько помнил Эдвард. — Мы сегодня устраиваем небольшие посиделки, музыка, шахматы, разговор — все по ишваритскому обычаю… Ну, меня заверили, что так было принято в Канде до гражданской войны, а у меня только одно новшество: будут женщины.       — Хавок, Эдвард теперь женатый человек, — произнес Шрам без выражения.       — Так и я тоже! — обрадовался Хавок. — И не придуривайся, Андакар, ты прекрасно меня понял.       Потом уже, обращаясь к Эдварду, он объяснил:       — Моя жена любит собирать и развлекать большие компании, она говорит, что нет ничего лучше, чем провести вечер за умным разговором. Будут наши друзья, в основном молодежь: ишвариты, аместрийцы… Энтони Нокс будет, ты вроде знаешь его отца? Доктора Нокса-старшего? Будет даже кузен нашего стоика-Андакара, но его самого и Раду я не приглашаю, потому что он считает не по чину ходить на такие сборища…       — Я несколько старше основной вашей компании, Хавок, — неожиданно мягко сказал Шрам. — Им со мной было бы неловко.       — Хочешь сказать, как и тебе с ними? — хмыкнул Хавок, и Эдвард усмехнулся снова. — Короче говоря, Стальной, я не приму отказа!       Эдвард, собственно, и не собирался отказываться. Он уже с тоской прикидывал, чем будет заниматься после ужина — сидеть и молчать со Шрамом, что ли? Или играть с детишками?       Он обернулся к Раде:       — Во сколько вы запираете дом?       Она приподняла брови.       — Мы не запираем дверей. В Канде это не нужно. Возвращайтесь, когда посчитаете нужным, заарад Элрик. Я вам оставлю погашенный фонарь в прихожей.       

***

      На город стремительно падали синеватые сумерки; заходящее солнце обливало верхние этажи одинаковых строений ярко-золотым светом, между одинаковыми белыми коробками домов лежали глубокие угольно-черные тени, а тишина стояла удивительная. Даже собаки не лаяли — в Ишваре было удивительно мало собак. Воздух поднимался от земли удушливо-жарким, еще жарче, чем днем, но поверху, видимо с гор, потянуло прохладным ветром.       — Тихо, правда? — сказал Хавок. — Но зато днем весело. А вечерами тут принято ходить друг к другу в гости.       — То есть ты заделался хлебосольным хозяином? — спросил Эдвард.       — Влился в общественную жизнь, — подтвердил Хавок. — Эйле нравится. Эйла — это моя жена. Женщины, знаешь, меняют человека.       Эдвард подумал — неужели это молчаливая жена Шрама изменила его? А он сам? Изменила ли его Уинри? Сложно сказать. Сам Эдвард не видел в себе особенных перемен. Но он знал ее с самого младенчества. А может быть, и стоило бы поменяться..       Хавок начал расспрашивать Эдварда об Альфонсе, спросил о мастере Изуми, учителе Эдварда и Ала, о том, что случилось с их отцом — Хавок только знал, что тот уехал из Столицы сразу после мятежа, заняв у кого-то денег на проезд. Эдвард добросовестно отвечал.       Ему Хавока почти не надо было расспрашивать: о том, как поживают генерал Мустанг и капитан Хоукай, Эдвард знал прекрасно, потому что недавно связывался с Мустангом по поводу увиденного в Аэруго и последних своих научных изысканий. Он только уточнил, как поживают Мария Росс и Денни Брош. По словам Хавока, все так же, только поднялись в чинах.       До сих пор Эдвард не общался с Хавоком достаточно близко, но между ними после всего пережитого в четырнадцатом и пятнадцатом году сложилось чувство товарищества — со Шрамом, как ни удивительно, было то же самое. Но тогда Эдвард воспринимал Хавока как одного из этих надоедливых и почти бесполезных взрослых. Сейчас же он с удивлением увидел, что бывший лейтенант (точнее, капитан — его отправили в отставку с повышением звания) почти ровесник ему. Семь или восемь лет разницы — пустяк.       Хавок спросил Эдварда, как ему в роли отца, и Эдвард уклончиво ответил, что когда появится собственный ребенок — Хавок увидит. Сам же спросил, как идет торговля в Ишваре, а Хавок ответил, что пока — хорошо, а как появятся конкуренты, так он поймет, как обстоят дела на самом деле.       За разговором, дошли до магазина. В полутьме Эдвард разглядел вывеску — «Галантерея Хавоков» — и длинный перечень товаров на аместрийском и на ишварском, приколотый прямо к стене дома у входной двери. Но прочесть не успел: Хавок потащил его по узкой наружной лестнице на второй этаж, в уютную гостиную, освещенную керосиновыми лампами и свечами.       Там в самом деле играл патефон и одновременно что-то бормотало в углу радио, пахло вкусной едой, вином и то ли духами, то ли ароматическими маслами.       Молодая жизнерадостная ишваритка, поразительно миниатюрная для великана-Хавока, встретила Эдварда на пороге.       — О, заарад Элрик, добро пожаловать! Вы ведь не возражаете, если я буду звать вас Эдвард? Нет? А меня зовите Эйла. Я — хозяйка этого вот неотесанного торговца.       — И она имеет в виду, в прямом смысле хозяйка, а не в переносном, — Хавок состроил скорбную рожу. — Эйла, не поражай ты его с порога своим обаянием, дай отдышаться.       — Зануда, — засмеялась Эйла в ответ.       Эйла не походила на чью-либо жену: совсем юная, чуть ли не девчонка, она была одета в легкое аместрийское платье, оставляющее открытыми плечи и ноги выше колен, но подпоясанное традиционной черно-оранжевой шувой, на шее — кулон из янтаря. Волосы она убрала в высокий хвост, оставив пару прядей по бокам (так прежде часто носила волосы Уинри). Правда, Эйла еще и покрасила эти пряди в ярко-розовый. Эдвард не раз и не два видел, что так делают молодые девушки (да вот хоть Розу из Лиора взять), но почему-то для ишваритки это казалось неестественным.       В общем, Эйла выглядела как типичная юная красотка из Аместрис, если не считать босых ног. Но в комнате большинство людей было босиком. Эдвард, следуя примеру Хавока, тоже разулся, оставив ботинки на половичке у двери.       Оказалось ничего, удобно. Пол был устлан плетеными половиками, которые забавно контрастировали с типичными аместрийскими диванами. Гости в целом являли такую же помесь аместрийского и ишварского: многие, как и Хавок, были в традиционных нарядах с добавлением одной или двух деталей, причем это никак не зависело от расы. Среди гостей (всего человек пятнадцать, считая Эдварда и хозяев) больше было ишварцев, но аместрийцы тоже встречались.       — Знакомьтесь все, — весело сказала Эйла громко, и голоса все стихли, все повернулись к ним. — Это Эдвард, старый друг Жана, приехал в Аместрис по делам.       Какой-то очень молодой рыжеволосый парень с веснушками сказал, сверля Эдварда темным взглядом:       — Разве это не он по поводу… ну, ты знаешь, Эйла? — он говорил очень нервно, напряженно, и под конец фразы его голос сорвался.       — Глупости, — ответила Эйла, — даже если и так, не думаешь же ты, что он будет об этом говорить, Винс?       — Постойте, — Эдвард посетило нехорошее предчувствие. — Вы — Винсент Коллер?       — Он самый… — начал молодой человек, но тут же Эйла вмешалась.       — Стойте, стойте! Мы не будем говорить сегодня о Тильзе. Она бы это не одобрила. Она очень не любила, когда о ней сплетничали, и мы почтим ее память этим, — Эйла говорила неожиданно твердо. — Когда ее похоронят, мы проведем поминки и тогда — вспоминайте сколько угодно, и говорите хорошо! А сейчас трепать ее имя просто так я не позволю, ни в интересах следствия, ни просто так! Эдвард Элрик — друг Жана, и в таком качестве я его позвала. А вы, Винсент, были другом Тильзы, а Тильза была моим другом, и поэтому я позвала вас, и все!       Она закончила свою отповедь, тяжело дыша, а Эдвард хмуро подумал, что не все так просто — если бы дело было только в этом, Хавок бы его предупредил, что Винсент окажется на вечере. Хавок стоял молча в тени, скрестив руки на груди, и черт его лица было не разглядеть. Эдвард сразу же решил, что Хавок сам не ожидал увидеть здесь Коллера и еще выскажет это жене.       Она же мило улыбнулась Эдварду и начала щебетать, представляя их с гостями друг другу.       Кроме Винсента Коллера здесь были: один из редакторов издаваемой в Канде газеты на ишварском, ишварит, а также глава маленького филиала «Новостей столицы» — аместриец. Доктор Энтони Нокс, сын патолоаганатома доктора Нокса, и его коллега из клиники, ишварит, пока медбрат, но планирующий отправиться доучиваться в Ист-Сити к началу учебного года. Кроме них было двое аместрийцев, занятых на строительстве вокзала, — помощник бухгалтера и архитектор — и с ними еще прораб-ишварец. Потом присутствовали муж и жена ишварцы, он — певец и она — учительница. Они-то и приходились какими-то там родственниками Шраму. Других женщин, кроме Эйлы и этой учительницы, не было, но обе чувствовали себя в мужском обществе совершенно раскованно. То ли ишвариток все-таки не держали в такой строгости, как Эдварду представлялось, то ли и Эйла, и эта молодая женщина были сами по себе не робкого десятка. А может, просто компания такая подобралась.       Чувствовалось, что всем этим гостям до безумия любопытен Эдвард как источник новостей о расследовании. Чувствовалось также, что по поводу этого дела все переживают, однако уважают Эйлу и следуют ее просьбе как хозяйке. Завязался было разговор о том, как это может повлиять на отношения между Ишваром и Аместрис, но Эйла как-то умудрилась вывести общую беседу на предстоящие гастроли молодого человека, Дежана, и его группы в Аместрис, а затем предложила юноше спеть.       Тот не стал отказываться и в самом деле исполнил что-то. Эдвард не разбирался в музыке, но ему скорее понравилось — прилипчивый ритм. А впрочем, все это начинало казаться пустой тратой времени.       Тут Хавок тронул его за локоть и кивнул в сторону кухни, и Эдвард с радостью последовал за ним.       Это оказалось уютное, хорошо оборудованное помещение. Здесь привычная аместрийская кухонная мебель сочеталась с ишварской утварью. На двери висел кокетливый розовый передник с синими васильками.       — Прости, что такой сюрприз, — виновато проговорил Хавок. — Не знаю, что нашло на Эйлу! Я ей говорил не звать сюда Коллера. Она вбила себе в голову, что его уже назначили в виноватые и тебе надо узнать его в неформальной обстановке, чтобы не валить все на парня…       — Ну и интриги, — хмыкнул Эдвард.       — Женщина, — покачал головой Хавок. — Ничего не понимает. Я ей говорил, что ты, Стальной, не расследуешь это дело, что ты только консультант по алхимии. Но она вбила себе в голову, что наш хоровар к тебе прислушается!       — Я и в самом деле только консультант. Но мне в любом случае надо опросить Коллера — почему бы не сейчас? Если ты можешь потихоньку вызвать его сюда.       — Все заметят, что ты с ним говоришь, — Хавок приподнял брови.       — Ну и пусть заметят, — Эдвард пожал плечами. — А что, мадам Лауран дружила с Эйлой?       — Она со всеми… дружила, — проговорил Хавок со странной интонацией.       — Тебе она не нравилась?       — Не скажу, что не нравилась… Было в ней что-то… неспокойное, что-то истеричное почти, — он вздохнул, поискал что-то по карманам, потом потянулся, достал из вазы на полке леденец и сунул в рот, жестом пригласив Эдварда угощаться; тот помотал головой. — Мне, знаешь, сразу понравились ишваритки за то, что они спокойные, дружелюбные по большей части. Нет в них дерганости, кокетливости какой-то, как у наших… не знаю, понимаешь ли ты. Тебе-то с Уинри повезло… — он задумался. — А вот Тильза — она много с кем сдружилась, и ты знаешь, как-то распространяла вокруг себя этот флер, — Хавок чуть скривил рот. — Не знаю. Старые бааты — в смысле, бабушки — ее недолюбливали, а молодые женщины чуть не молились на нее. Она устроила в своей «Мастерской Алхимика» женский клуб по четвергам, куда допускались и замужние, и незамужние, многим это не понравилось.       — Эйла туда ходила и тебе это не нравилось? — уточнил Эдвард.       — Не то чтобы, — Хавок пожал плечами. — Я знал, что Эйла всегда будет флиртовать с другими мужчинами, уж такая она. Да и торговле это на пользу. Она ведь помогает мне в магазине, сперва я ее нанял как помощницу, а потом и женился. Мне, правда, хотелось бы, чтобы она не надевала при этом аместрийское платье, ей не идет. Но что поделать? — еще один уклончивый жест. — Я не из тех, которые считают, что жен надо держать в ежовых рукавицах!       «Ого, — подумал Эдвард, — так что же, выходит, что Лауран мог убить какой-нибудь ревнивый муж?»       — А что насчет Коллера? — спросил он.       — По моему глубокому убеждению, парень мухи не обидит, — сказал Хавок. — Правда, он ходил за Тильзой как хвостик, и кое-кто думает, что он мог пристукнуть ее просто из ревности, но не думаю. К тому же все знают, что ее прикончили очень кроваво, а он слабоват на этот счет, цыпленку голову открутить не может.       — Ее убили алхимией, — сказал Эдвард. — В этом случае… ты не видишь, какой будет итог, до самого конца, а тогда уже поздно.       — Но сначала-то надо было стукнуть по голове и затащить в круг, — сказал Хавок с сомнением. — Ладно! Все равно, извини, что Эйла поставила тебя в такое положение… хотя кому сейчас легко?       — Как ты думаешь, какие будут последствия, если окажется, что Лауран убил ишварец? — спросил Эдвард.       — Не решусь представить, босс, — сказал Хавок, называя Эдварда прежним полушуточным прозвищем. — Даже не решусь представить. Пока затишье — все слишком в шоке, чтобы что-то обсуждать. Хоровар утаивает подробности, как может, но все равно в народ все просочилось.       — Тогда как еще не начались уличные волнения? — поинтересовался Эдвард.       — О, — хмыкнул Хавок, — хоровар — волшебный человек, его все уважают. Пока только на этом авторитете и держатся. Он сегодня только и делал, что встречался с разными группами населения, увещевал всех не поднимать паники и переждать.       «Надо же, — подумал Эдвард, — так вот какие у него были дела!»       — И что Коллер?       — А Коллер трясется, что из него сделают козла отпущения, — Хавок смачно хрустнул леденцом, сглотнул и начал жевать деревянную палочку крепкими зубами. — Честно говоря, жалко парня. Ну что, будешь ты с ним говорить или оставишь до завтра, до деловой обстановки?       «Хитрый черт, — вдруг подумал Эдвард. — Ты с самого начала хотел, чтобы я с ним пообщался, похоже, и на жену сердился только для вида».       — А что, хоровар в самом деле может на это пойти? — спросил Эдвард. — Выставить виновным невинного человека?       — У хоровара благополучие Ишвара на первом месте, — ответил Хавок. — К тому же он не одобрял Тильзу. Возможно, ему проще представить все это убийством из ревности. Тем более, что Тильзу ревновали все, даже этот идиот Беннет.       — А Беннет еще кто? — спросил Эдвард.       — Директор строительства вокзала. Ты же в курсе, Аместрис дала деньги и старших технических специалистов, а треть оплачивает Ишвар из регионального бюджета, и дает рабочую силу. Вот Беннет — начальник от Аместрис. Он сильно не ладит с Тариком — это прораб, ты его видел. Но вокруг Тильзы увивался, хотя у него жена в Вест-Сити, говорят. Кстати, его не подозревают? Тело-то ведь на вокзале нашли.       — Я занимаюсь только алхимической частью дела, — Эдвард покачал головой. — Я не знаю всех тонкостей. А что, этот Беннет у вас тоже здесь?       — Еще чего! Во-первых, у нас здесь Тарик, я же тебе сказал. Во-вторых, Эйла в жизни не пригласила бы этого слизняка.       — Веди сюда Коллера, — решил Эдвард. — Какая разница, сейчас или потом!       

***

       Вблизи Коллер казался еще моложе и еще худосочнее. Его рыжеволосая лопоухая голова сидела на комично тонкой шее, а выражение лица, и без того не слишком красивого, было таким, что беднягу хотелось придушить из жалости.        — Вы будете пытаться меня обвинить, я знаю, — сказал он, неловко сложившись на стул в кухне, словно деревянная марионетка. — Вам нужно обвинить аместрийца. Но я не убивал! — он дергал манжеты клетчатой рубашки. — Иначе сразу сбежал бы в Син, не дожидаясь, пока бюрократическая машина закатает меня в бетон…       «Не знаешь ты, что такое бюрократическая машина!» — хотел бросить ему Эдвард презрительно, но сдержался.       Он спросил:       — Тильза Лауран учила вас алхимии?       — Немного, — парень мотнул головой. — У меня не было способностей, и память… вообще неважная! — он чуть не сорвался на крик. — Не мог я ее убить, никак не мог! Я ни символа не понял в этом трансмутационном кругу!       «Неужели прокололся?» — подумал Эдвард.       — Следствие вам что, показало трансмутационный круг? — спросил Эдвард.       — Да я его тысячи раз видел, — Коллер с силой потер лицо. — Тильза носила с собой эти бумаги постоянно, он у нее во всех блокнотах был, она его чуть ли не прутиком на земле рисовала!       — Лауран занималась человеческой трансмутацией? — Эдварду показалось, что почву выбивает у него из-под ног. Ведь он еще в первый раз предположил что-то такое. Неужели все-таки сама… допрыгалась? Но зачем ей было рисовать трансмутационный круг на вокзале?.. Надо все-таки потребовать у Шрама, чтобы поднял документы обо всех, погибших либо при строительстве, либо просто на том самом месте. Лично Эдвард знал, что никакой разницы нет, где ты собираешься заниматься оживлением, но у Лауран могли быть другие представления.       Хотя в этих местах шли бои и, возможно, сложно будет узнать.       — Она занималась табу, вот и все, всеми табу, — пробормотал Коллер. — Если на чем-то висела табличка «Вход воспрещен!», это для нее! И свинец в золото… — он осекся и торопливо добавил: — Я сам об этом ничего не знаю, у меня не было причин сомневаться в том, что она жила на честно заработанные деньги! Но я бы не удивился. Меня она никогда в это не посвящала. Я был для нее слишком тупым.       Это он проговорил с горечью.       — И вы ревновали? — спросил Эдвард сухо.       Он лучше многих знал, до чего доводит ревность. Неужели все-таки Коллер? Ведь не скажешь по нему.       — Я и сейчас ревную, — ответил он чуть ли не со слезами. — Я знаю, ее убили эти святоши из секты, а их оправдают, потому что они ишвариты! И потому что один из воротил их, Увир, был другом покойного брата хоровара, это все знают.       Черт!       Эдвард схватился за стул, чтобы не поддаться первому импульсу и не побежать в никуда. Так выходит, все-таки культисты! Все-таки Увир! Если он был другом Маттаса Рухада, умелого алхимика-самоучки, значит, он вполне мог знать алхимию весьма прилично, даже если глава церкви ее не знал! И он мог хитро притворяться, догадавшись о блефе Эдварда!       Черт-черт-черт!       — Все-таки я хочу провести тест, — сказал Эдвард. — На случай, если вы искажаете свое действительное знание алхимии. Есть один трюк.       — Валяйте, — пробормотал Коллер. — Мне уже все равно. Я бы только хотел, чтобы этот проклятый Ишвар сравняли с землей! Опять!       Но последнюю фразу он пробормотал тихо, так, чтобы не слышно было за плотно прикрытой дверью кухни.       

***

      Эдвард возвращался к Шраму второпях, отказавшись от сопровождения Хавока. Если бы луна не стояла высоко, он мог бы и сломать что-нибудь: уличное освещение в Ишваре состояло по большей части из фонарей, которые в некоторых домах вывешивали перед входной дверью — а в некоторых не вывешивали.       Однако необходимость глядеть под ноги изрядно охладила Эдварда. Если поначалу он собирался ворваться к Шраму и потребовать объяснений, как это он утаил от него, что Увир был другом Маттаса, а следовательно, имел куда больше связей с ишварской разновидностью алхимии, чем можно было предположить, то к концу пути это стремление в нем изрядно поумерилось.       События дня слегка путались у Эдварда в голове. Как это часто бывает, если познакомишься с большим количеством людей сразу, их образы, характеры и мотивации переплетались и наслаивались друг на друга Он пытался сообразить по дороге, кто же его все-таки обманул, Коллер или Увир с Кирданом, но так и не пришел к единому мнению. Коллер не казался способным на убийство, но и культисты, несмотря на их подозрительную деятельность с этим храмом, — тоже. Никто из них не признавался, что знает алхимию, но Увир, по всей видимости, лгал, раз он дружил с Маттасом… с другой стороны, дружба с алхимиком не обязательно означает, что ты сам знаешь алхимию. Да и сам Коллер, если рассуждать по такому принципу, не только дружил с алхимиком — самой Тильзой Лауран — но и даже учился у нее. Верить ли ему, что он так ничего и не почерпнул из ее науки? Может быть, это как раз он разоблачил Эдвардов блеф?       А может быть, они оба не лгали. Может быть, они оба не знали алхимии. Кто-то еще практиковал эту науку. Ладно, не ишварцы. Мог знать кто-то еще из приезжих аместрийцев — да хоть тот же Энтони Нокс. А что? Эдвард его не знал. Или доктор Марко? Как-то он подозрительно слег с недомоганием.       Кончилось тем, что, оказавшись возле дома Рухадов, он тихонько зажег фонарь и, стараясь не шуметь, поднялся в отведенную ему Радой комнату. Если ее младшенькие спали так же чутко, как Маэс, она имела полное право спустить на Эдварда всех собак за малейший шум.       «Проснусь на рассвете и поговорю со Шрамом до того, как он уйдет на службу, — решил Эдвард. — А если упущу, то явлюсь прямо к нему в кабинет и доложу о своих подозрениях. Он должен быть благодарен, что я успел так много за один день».       Но сам Эдвард себя довольным не ощущал. Два дня назад, схватившись за предложение Шрама приехать в Ишвар, он в глубине души предвкушал уже, как сумеет расследовать это дело там, где потерпела неудачу армия в лице непогрешимого подполковника Майлза. А теперь выходило, что он даже такой простой задачи не может выполнить, даже установить, использовалась ли алхимия при убийстве Тильзы Лауран!       В этот момент Эдвард разувался перед сном и замер с полуснятым ботинком, сидя на кровати. Конечно, при убийстве Лауран алхимию применяли. Он, наверное, хотел спросить себя так: кто именно ее применил?       Керосиновый фонарь освещал низкий потолок и оштукатуренные стены комнаты, на одной из которых по ишварскому обычаю висел яркий половичок. Эдвард невидящими глазами уставился на рукоделие.       На фоне концентрического узора алхимический круг с вокзала припомнился ему. Кривоватые, но старательно нарисованные линии. Расплавленный брезент рядом с телом!       Шраму было простительно не заметить, но ему-то!       Черт побери. Он точно начинает тупеть. Но его подсознание…       Эдвард вскочил, как был, с полуснятым ботинком, и чуть не свалился. Пришлось потратить время на одевание — пару драгоценных секунд. Он торопливо выскочил из комнаты, едва не хлопнув дверью, и замер, прикидывая, куда бежать.       Можно на вокзал — проверять его версию. Можно будить Шрама (вот только Эдвард не представлял, где именно находится их с женой спальня, а поднимать малышей в его намерения не входило).       К счастью, одна из дверей приоткрылась и Шрам выглянул сам. Он был одет по-дневному, словно еще не ложился, а в руке держал свечу в плошке.       — Куда ты? — спросил он. — Я не слышал, чтобы тебя кто-то звал с улицы.       — Я сообразил, — сказал Эдвард задушенным шепотом, — я понял, черт побери! Не зря этот случай в Аэруго не давал мне покоя!       — Заходи, — сказал Шрам, приоткрывая дверь пошире. — И рассказывай. Что еще за случай в Аэруго?       Эдвард хотел было запротестовать: он подумал, что Шрам зовет его в свою спальню, а посвящать в особенности этого дела госпожу Рухад он не был готов. Однако за дверью оказалось что-то вроде кабинета… ну, насколько может служить кабинетом совершенно пустая комната с чем-то вроде алтаря, устроенного у дальней стены.       — Помещение для молитв и медитаций, — пояснил Шрам коротко. — Здесь всем запрещено меня беспокоить, включая детей и коллег.       — Ясно, — сказал Эдвард торопливо. — Шра… то есть Андакар, скажи мне, откуда взялся оплавленный брезент? Может быть, он уже был оплавлен, когда его туда положили?       — Можешь называть меня Шрамом, главное, не на людях, — буркнул тот, мне все равно. — Нет, мы уточнили у рабочих. Накануне вечером он был совершенно цел. Это след алхимии.       — Но во время трансмутации не выделяется энергия! — прервал его Эдвард. — Она обычно поглощается! Для этого нужна энергия тектонических связей! То, что от твоей татуированной руки всегда били молнии, когда ты поджаривал очередную жертву, связано с тем, что ты действительно выделял энергию при деконструкции материи, но ты не шел дальше второго этапа, не занимался синтезом! Во время обычной трансмутации ты можешь заметить разве что свечение — это связано с ионизацией воздуха.       — Потише, пожалуйста, стены здесь не такие толстые, — произнес Шрам ровным тоном. — И я бы не назвал человеческую трансмутацию обычной реакцией.       — Да, — сказал Эдвард, — да! Но Тильза Лауран лежала в круге, который предполагал видоизменения человеческого тела, а не просто деконструкцию. Очевидно, руку давать я на отсечение не буду, — он невесело усмехнулся собственной шутке, потому что Шрам и не думал улыбаться, — но там просто неоткуда было взяться подпалинам, если круг сработал хоть как-то, верно или неверно! Если только, — Эдварду пришла в голову неприятная мысль, — никто не использовал огненную алхимию. Но я не думаю, что генерал Мустанг примчался сюда из Столицы убивать бывшую журналистку. Он для этого слишком ленив. Да и повреждения на теле были совсем другого рода.       — Так откуда же они взялись? — Шрам проговорил так ровно, что вопрос скорее угадывался, чем следовал из его интонации.       — Потому что кто-то использовал взрывчатку! Разместил на ее теле взрывчатку, может быть, даже порох, и так взорвал! Может быть, она была уже мертва, может быть, нет, — Эдварда передернуло. — От всей души надеюсь, что мертва. Но по этому поводу следует расспросить доктора Нокса поподробнее.       — Интересная версия, — медленно произнес Шрам. — Что же навело тебя на нее?       — Твой высокоманевренный секретарь уже наверняка доложил тебе, что, насколько мне удалось установить, никто из культа навыков алхимии не продемонстрировал, — пожал плечами Эдвард. — Да и Коллер, похоже, не соврал, и в самом деле тупица. Вот я и подумал — а почему мы в самом деле зациклились на алхимии? Может, это ложный след.       Теперь, выложив свое наблюдение, он разом почувствовал какую-то ровную, серую усталость.       — Это расширяет количество подозреваемых, — проговорил Шрам мрачно. — Если ты обратил внимание, в протоколе допроса Винсента Коллера было указано, что Лауран всюду таскала с собой алхимические записи.       — Не обратил, но Коллер сам мне об этом рассказал, — кивнул Эдвард.       — Я утешал себя тем, что не-алхимик, не понимающий этих записей, не мог бы ими воспользоваться. Но если речь шла только о симуляции алхимического круга, это мог быть кто угодно!       — С чертежными навыками.       — Почему?       — Ты никогда не пробовал рисовать алхимические круги, тебе простительно, — пожал плечами Эдвард. — Но замечу, что изобразить ровную алхимическую печать большого радиуса, да еще точно перекопировать с чужих записей малопонятные тебе символы, можно только, если умеешь чертить или рисовать. Я бы рекомендовал проверить архитектора вокзала, а может, еще директора строительства. Я тут совершенно случайно узнал, что они вращались с Тильзой Лауран в одном кругу. И это бы объяснило, почему вокзал.       — Эйла, — Шрам покачал головой. — Ну и задаешь мне задачу, Эдвард. Вокзальное начальство, культисты, ревнивый ассистент, ревнивые мужья женщин из ее четвергового клуба…       — Зато вы можете проверить, у кого был доступ к взрывчатке.       — Тут повсюду ведется строительство, взрывчатые вещества или составные части для них применяются широко, — сказал Шрам мрачно. И добавил в сердцах: — Сидела бы эта женщина в Аместрис и досаждала бы вашему правительству! — проговорил он в сердцах.       — Она и досаждала, — сказал Эдвард. — У нее была очень… остросоциальная колонка в газете. Насколько это было возможно при Брэдли. Это, и еще алхимия… я потому и вспомнил Аэруго.       Эдвард тут же пожалел, что упомянул это, потому что Шрам, конечно же, хмуро поинтересовался, что там все-таки вышла за история, а Эдварда совершенно не тянуло рассказывать.       — Анна Рикардо, школьная учительница, присланная в один забытый богом приморский городок, — произнес он нехотя. — Мне рассказали о ней как о знаменитом алхимике, говорили, что она выделывает невиданные фокусы. Я приехал туда, и оказалось, что она водила всех за нос. Она хорошо знала химию и подстраивала всякие зрелищные штуки. Пользовалась своим авторитетом, чтобы заставить жителей той деревни дать хотя бы среднее образование своим дочерям. Даже расстроила пару ранних браков.       — Ее разоблачили? — спросил Шрам.       — Да, — ответил Эдвард. — И убили. Я присутствовал при этом, но не смог помешать.       Сказав это, он сделал выдох через нос и разжал кулак. Некрасивое, живое лицо Тильзы Лауран представилось ему, наложившись на слишком, может быть, красивые черты Анны, и все это каким-то образом была Уинри, беременная, босая, расхаживающая по мастерской с гаечным ключом наперевес.       Голос Анны прозвучал, как наяву — мелодичный, распевный, фаталистически безразличный к своей судьбе: «Да знаю я, что мне плохо придется в случае чего, Эдди. Ты тоже обманщик, выдаешь себя за алхимика, но тебе ничего не будет — поколотят, и только. А меня до смерти забьют. Женщинам власти не прощают».       Она была права. Так и случилось. Эдварда избили до полусмерти — он потом два дня не мог даже встать, хотя и сам помял изрядное количество народу. А Анна оказалась мертва.       Лауран, наверное, тоже убил кто-то, над кем она имела власть. Все-таки Коллер? Нет, непохоже.       Эдвард подумал, что, раз расследование закончилось, надо бы вернуться домой. Но сама мысль об этом вызвала еще более сильную усталость, хотя казалось бы.       — Я задержусь у тебя до конца расследования? — спросил Эдвард.       — Не знаю, когда оно закончится, раз ты так любезно расширил нам круг подозреваемых, — мрачно ответил Шрам. — Но живи, сколько угодно. Не в наших правилах выгонять гостей.       

***

      Следующим утром Эдвард проснулся рано. Настолько рано, что успел встретить на кухне Шрама со старшей дочерью. Шрам делал яичницу для дочери и себя и предложил поджарить для Эдварда тоже. Это настолько поражало — еще больше, чем Шрам в роли сурового патриарха за обеденным столом, — что Эдвард от неожиданности согласился.       — Мама ночью часто встает к Уинри, так что папа иногда с утра делает мне завтрак! — похвасталась Даника гостю. — Скоро я буду дотягиваться до плиты и делать завтрак ему. Я бы уже могла вставать на лавочку, но папа не разрешает.       — Сковородка пока слишком тяжелая для тебя, можешь обжечься, — сказал Шрам привычно. — И не торопись вырастать, маленькая.       — А я и не тороплюсь, — ответила Даника.       Эдварду захотелось спрятать глаза.       — Давайте я хоть кофе заварю, — сказал он. — Или чай. Или тоже что-нибудь приготовлю.       — Если умеешь варить кофе в турке, то она на полке над раковиной, — сказал Шрам.       Эдвард, разумеется, умел: еще бабушка Пинако научила их с Алом самым простым блюдам, а учитель Изуми значительно расширила этот репертуар. Поэтому сварить кофе ему удалось без особого труда, хотя дровяная плита заставила помучиться. Эдвард бы, пожалуй, предпочел обычный костер. Но по крайней мере стало особенно понятно, почему Шрам не подпускает к этому монстру Данику.       За завтраком Даника оживленно болтала, не то что вечером в полуофициальной обстановке. Очевидно, Шрам был вовсе не таким строгим отцом, каким показалось Эдварду. А может быть, это Рада строго прививала дочери правила приличия за столом? Или они просто стеснялись нового человека?       Эдвард поймал себя на том, что был совершенно очарован живой девочкой. Может быть, года через три и Маэс станет таким? Хорошо бы. Или вот хорошо бы, чтобы этот, текущий ребенок тоже оказался девочкой. Он, правда, слабо представлял, что с ними делать, но вроде бы примерно то же, что и с мальчиками, так? По крайней мере, лет до десяти.       Едва они успели позавтракать, появился Берзиф.       Эдвард сообщил ему, что с Коллером он уже закончил вчера, но для очистки совести они все-таки заглянули в мастерскую Тильзы Лауран — ту самую, где она чинила вещи алхимией.       Мастерская производила гнетущее впечатление: при закрытых ставнях внутри царил полумрак, а обилие небольших статуэток птиц и растений на разной стадии законченности (они будто силой алхимии вырывались из кусков камня) вновь напомнило Эдварду об опасностях человеческой трансмутации.       В сопровождении истифая Рези, такого же гороподобного и немногословного, как вчера, они осмотрели жилую часть дома, разделенную на две половины — Лауран и Коллера. На половине Лауран царил художественный бардак, и вовсе не из-за обыска, просто так она всегда жила. На половине Коллера было полупусто и совершенно для Эдварда безынтересно, расхождений с протоколом обыска не оказалось.       — Так, — сказал Эдвард, обращаясь то ли к Берзифу, то ли к Рези, — где я могу написать отчет?       — В управлении истифи, — решил Рези. — Там у нас пока мало людей, свободных кабинетов навалом.       «Навалом» означало всего три, но Эдварду, разумеется, достаточно было и одного. К разнообразным отчетам он привык еще в бытность свою государственным алхимиком, а содержание этого конкретного сложилось у него в голове еще вчера вечером. Он писал легко и без напряжения, тщеславно думая, что у него-то получится лучше, чем у безграмотных, которые записывали материалы дела. Покончив с этим, Эдвард заглянул в кабинет Рези. Того на месте не оказалось, и Эдвард попросту оставил отчет у него на столе.       Окно в кабинете было открыто и выходило в на удивление уютный двор, поросший мягкой травой и апельсиновыми деревьями: еще зеленые плоды виднелись между ветвей. Эдвард не собирался противиться искушениям и легко перемахнул через подоконник, мягко приземлившись на землю.       Почему-то он чувствовал себя легче, чем вчера, хотя просыпался еще с тяжелым сердцем. Мысли о Лауран, о навеки утерянной алхимии, об Уинри и Маэсе оставили его — ему просто нравилось, что день не такой жаркий, как вчера, что с гор веет свежий ветерок и что вокруг Ишвар, который не выглядит уже, как дымящиеся развалины. А ведь всего года три прошло, не больше!       За забором засмеялись.       — Ну, кто там? — спросил Эдвард с показной строгостью.       Из колючих даже на вид кустов выглянул тот самый мальчишка, который вчера предупредил Эдварда насчет змей.       — Вы вылезли из окна полиции! — сказал он на чистом, без малейшего акцента аместрийском.       — Ну вылез, — сказал Эдвард. — Я страшный и взрослый, мне все можно.       — А в Халик с обрыва прыгнуть не слабо? — не поверил пацан.       — Ну пошли, покажешь мне свой Халик, — фыркнул Эдвард.       К обеду он уже успел в компании разновозрастных мальчишек и двух-трех прибившихся к ним девчонок искупаться в глинистом, на удивление холодном Халике, поучить ребятишек нескольким приемам самообороны и угостить всю компанию орехами в меду. И снова Эдвард дивился себе: когда это были чужие дети, он, казалось, не испытывал ни малейшего неудобства. Зачем нужно было ехать за много миль от дома, чтобы заниматься с ишварскими сорванцами тем же самым, чем он мог бы заняться с ризенбургскими детишками? А всего через пару лет Маэс станет достаточно большим, чтобы участвовать в таких забавах. Разве Эдвард хочет все время отсутствовать, чтобы, как собственный отец, пропустить этот момент?       Мысль эта почему-то испортила Эдварду настроение. Его новых друзей позвали обедать, поэтому он тоже отправился на поиски обеда — домой к Рухадам. Рада уже накрывала стол.       — Скажите, — сказал ей Эдвард за обедом, — вы не переписываетесь с Уинри?       Он знал, что Уинри приезжала гостить у Шрама. Возможно, Уинри и Рада поладили? Уинри мало рассказывала Эдварду о домашней жизни бывшего убийцы, сказав только: «Это надо увидеть своими глазами».       — Немного, — ответила Рада.       Наедине с ней Эдвард вдруг увидел, что она ненамного старше их с Уинри — может быть, лет на пять. Увидел он и то, что она сногсшибательно красива, а увидев, смутился.       — Я всего лишь женщина и ничего не понимаю в том, как думают мужчины, — сказала Рада на это. — Но, может быть, вы позволите мне дать вам совет, заарад Элрик?       — Зовите меня Эдвард, — сказал он. — И давайте. Я не настолько глуп, чтобы думать, что мне не нужны советы.       — Вы хороший человек. Не бойтесь этого.       Эдвард почувствовал так, будто его ударило в грудь льдиной.       — Я как-то не думал об этом, — сказал он. — Просто пытаюсь поступать правильно.       — Мне кажется, — задумчиво продолжила Рада, — что вы привыкли жертвовать ради своей семьи. Все время и много. Даже жить так. А теперь ваши жертвы не нужны. И вы не находите себе места.       — Это не совсем так, — выдавил Эдвард.       И, прежде чем он успел себя остановить, он осознал, что рассказывает Раде о том, как ему скучно сидеть с сыном, и что Уинри, конечно, никогда не задерживает его дома, но он слишком часто оставляет ее одну. Эдвард с ужасом поймал себя даже на фразе «Не хочу быть, как мой отец!» и замолчал, пораженный.       К счастью, за столом не было Даники, а остальных детей можно было не принимать в расчет: Уинри-маленькая пускала пузыри, а Маттас разыгрывал какую-то занимательную сценку с овощами на своей тарелке.       — Но ведь ваша жена может кого-то оставить с сыном, — сказала Рада. — У вас ведь есть бабушка, да?       — Да, и она всегда рада помочь, но ведь нельзя же… — Эдвард запнулся, не зная, что сказать. Если подумать, Пинако и в самом деле часто сама предлагала посидеть с мальчиком и явно любила его.       — Потом я вот часто сижу с соседскими ребятишками, и соседки сидят с моими, если надо, — продолжала Рада. — Ризенбург ведь маленький городок? У вас так принято?       — Вроде бы принято, — пробормотал Эдвард.       — Это хорошо, когда мужчина помогает по хозяйству и с детьми, — голос Рады почти баюкал. — Без этого иногда трудно. Но мужчины ведь разные. И женщины разные. Часто мужчины в своем мире, женщины в своем. Так было много поколений. Времена меняются, но еще не изменились. Да и все люди разные. Кому-то нравится жить так, кому-то эдак. Уинри — очень умная женщина. И прямолинейная. Слушайте, что она говорит, и все будет хорошо. А отцовские чувства могут прийти, когда малыш подрастет. Хотя я слышала, что иногда они вообще не приходят. Иногда так бывает, что родителям не нравятся их дети, — она вздохнула. — Должно быть, и у такого есть смысл, ибо Творец не создает бессмысленных вещей. Главное — выполнять свой долг и не печалиться о том, чего изменить не в силах.       — Да, — сказал Эдвард, думая о своем: он с каким-то облегчением вспоминал Маэса, размышляя, что если не заставлять себя относиться к нему с умилением, то и в самом деле ничего так мальчуган, личинка будущего отчаянного сорванца. — Все круговорот природы. Один есть все, и все есть один.       Он сам не знал, что хотел сказать последней фразой, но Рада как будто поняла и просияла в ответ.       — Вот видите! Вы все понимаете.              

***

      Для скорости Андакар подъехал к дому на служебной машине, хотя обычно предпочитал этого не делать. Он не одобрял передвижение в границах Канды на автотранспорте, и обычно перемещался пешком. Но сейчас действительно время было на счету.       — Он точно у меня дома? — спросил Андакар у Берзифа, сидящего за рулем.       — Торговец орехами в меду сказал, что ушел обедать и с тех пор за ворота не выходил, так что наверное, — пожал плечами Берзиф. — Да ведь с обеда еще не много времени прошло… Не волнуйтесь — найдем.       Но искать не пришлось: Эдвард оказался прямо в андакаровом дворе. Он красиво отжимался на каждой руке попеременно, да еще с хлопками, на глазах пораженной соседской малышни. Обнаженная спина блестела на солнце.       «Ожоги схватит, позер», — подумал Андакар, и это его насмешило. Отцовский инстинкт! Эдвард не был ему сыном, даже по возрасту подходил с натяжкой — и все-таки Андакар чувствовал за него определенную ответственность. Парнишка сильно возмужал, но даже сейчас был слишком авантюристичен для своего собственного блага. Но, впрочем, может, и хорошо, что он не помчался домой первым же поездом.       — Эдвард, — сказал Андакар, когда привлек внимание парня, и тот поднялся с земли, отряхивая ладони. — Кажется, в деле наступил прорыв.       — Что, кто-то сознался? — легкомысленно поинтересовался Эдвард. — Быстро они.       — Ты оставил отчет на краю стола Рези, — сказал Андакар, тщательно стараясь, чтобы в голосе не прозвучало явного неодобрения: он не хотел занимать позицию воспитателя, да и Эдвард, если подумать, вряд ли был виноват в том, что Рези не запер кабинет. — Его увидел и прочел один из сотрудников истифи… Который предупредил начальника строительства, Беннета, о котором я тебе говорил. Он сбежал.       — Кто-то из истифи знал, что Беннет убийца? — поразился Эдвард.       — Нет, один из истифи знал, что Беннет казнокрад и был с ним в сговоре, — холодно возразил Шрам. — Но ему было понятно, что любое расследование выявит этот маленький факт. Беннет взял мулов, запас воды и пищи и довольно много золота, предназначенного для оплаты торжества.       — Вы думаете, что он и убил Лауран? — спросил Эдвард. — Простой растратчик?       — Прораб подтвердил, что она часто появлялась на строительстве, — сказал Андакар. — Хотела писать очерк о нем в «Новости Столицы». Редактор здешнего филиала тоже это подтверждает, они с Лауран были дружны. И у него действительно есть инженерное образование, как ты и говорил.       «Но даже если убил все-таки не он, — мелькнула у Андакара предательская мысль, — до чего удобно это убийство на него спихнуть!» Мысль была подлая, гадкая, но соблазнительная. Андакар хотел наказать убийцу, но не допустить раскола ведь тоже было важно…       — Итак, он сбежал в Син, — сказал Эдвард. — Через Ксеркс?       — Едва ли через Драхму, — хмыкнул Андакар. — Насколько я помню, ты хорошо знаешь эти развалины. Не хочешь сопроводить поисковую партию? Раз уж ты оказался причастен к его побегу. Заодно и проследишь это дело до конца.       Про себя Шрам подумал, что неуемная энергия Эдварда поможет им отловить беглеца вовремя — ведь кинуться за ним в погоню на автомобилях нельзя.       В глазах Эдварда загорелся знакомый авантюрный огонек, он медленно ухмыльнулся…       А потом он неожиданно сказал:       — Нет, знаешь, я собирался поехать назад с сегодняшним поездом. Он, кажется, вечером?       

***

      Эйла необыкновенно хорошо смотрелась за прилавком галантерейной лавки Хавока: ладненькая, милая, она всем своим видом так и приглашала что-нибудь купить. Одета она была при этом в традиционный ишваритский наряд, волосы распущены — ничто не напоминало вчерашнюю кокетку.       — Мне сказали, у вас есть телефон, — произнес Эдвард, поздоровавшись. — Хочу позвонить. Сколько за полчаса?       — О, конечно же! — воскликнула она с неподдельной радостью. — Для вас — нисколько. Вы ведь друг Жана.       — Но я не хочу отнимать ваше время…       — Давайте так, — сказала она с очаровательной улыбкой. — Если кто-нибудь еще придет — вы заплатите. А нет так нет! Фирма не обеднеет. И не спорьте, вы меня обидите.       Эйла показала ему на узенький альков, отгороженный ситцевой занавеской. Там висел черный ящик телефона.       Уединение, конечно, было негодящим, но Эдвард и не собирался говорить ни о чем особенно личном. Ему просто вдруг захотелось услышать голос жены — так, без всяких причин.       Какая-то барышня, сбиваясь, соединила его с Ист-Сити, а оттуда его автоматически переключили на Ризенбург — слава богу, что год назад установили автоматические коммутаторы, у Эдварда не было настроения болтать с еще двумя операторшами.       — Эдвард?! — услышав его голос в трубке, Уинри, кажется, перепугалась. — Что случилось? Там начались беспорядки? Что ты сделал с ногой?!       — Ничего! — раздраженно рявкнул Эдвард, уже слегка раскаиваясь в своем порыве. — Просто соскучился!       — Что-то новенькое, — проговорила Уинри, но, кажется, начала слегка успокаиваться. — Судя по твоему звонку, ты едешь куда-то дальше? Что, в Син, повидать Ала?       — Не говори глупостей, — сказал Эдвард. — Куда мне через пустыню с автоброней? И потом, когда ты в таком положении. Так, думал задержаться на пару дней, но еще не решил.       Говоря так, он прикидывал про себя, не ушла ли уже поисковая партия в пустыню и не поздно ли напроситься с ними.       — Не больна, помнишь? Нечего изображать наседку. Задерживайся на здоровье.       — А может быть, я хочу изображать, — послав все к черту, сказал Эдвард. — Уинри… я тебе вообще нужен?       — Так, — сказала Уинри после короткой паузы. — Приезжай немедленно! Мне Рада рассказывала об их пустынной лихорадке. Ты явно ее подхватил. Я жить без тебя не могу, идиот.       — Ха, — сказал Эдвард. — Ну и кто из нас двоих глупее?       — Все равно ты, — сказала Уинри упрямо в трубку. — Все равно ты!