Убит

Печальная песня разносилась вместе с ветром по зеленому островку. Она была нескладной и длинной, множество голосов тянули ее - каждый на свой лад, и от этого создавалось ощущение ее непрерывности. Томас был одним из тех, кто жутко фальшивил и портил общее, достаточно неплохое впечатление от этого хора. Но это его вообще не заботило. Он понимал, что все выжившие собрались тут по другой причине. Несмотря на то, что все они уже давно в безопасности, никто не мог забыть ужасов ПОРОКа: лабиринты, горячий воздух и раскаленные пески, ужасные эксперименты и сотни, если не тысячи напрасных смертей, многие из которых мужественно приняли их друзья. Каждый год выжившие садились в большой круг, в центре которого горел огромный яркий костер, и пели грустные песни. После, со слезами на глазах, подходили к костру и кидали в него клочки бумажек с наскоро написанными именами погибших ради их будущего. Таким образом, они хоть как-то пробовали предать друзей земле, ведь они прекрасно знали, что в том мире никто не позаботился бы об их друзьях, и возможно, от них уже и ничего не осталось. Каждый год Томас бросал свою записку в костер, и в ней всегда было лишь 3 имени: Чак, Тереза и Ньют. Он знал, что были и другие, погибшие в муках, но эти трое были особенными. Все погибли из-за него, а кое-кто даже от его руки. Единственное, что Томас перестал со временем делать вместе с остальными - это плакать. Он предпочитал просто стоять в стороне и наблюдать или же сидеть у костра, вперившись взглядом в танцующие языки пламени. Нет, Томас прекрасно понимал причину страданий других, и совершенно не считал, что плач - удел слабых. Просто внутри уже все перегорело. За этой внешней стойкостью Томаса скрывалась темнота, окутавшая сердце и грызущая душу. И каждый день Томас чувствовал, как медленно его душа исчезает в бесконечной темноте, из которой, казалось, никогда не найти выход обратно. И каждый день он боялся. Боялся того, что кто-то узнает, что эта темнота в душе появилась не просто так, а из-за непростительной ошибки Томаса. Парень ненавидел мысль о том, что это он убил Ньюта. О том, что выстрелил ему в лоб и лишил жизни лучшего друга. Но больше всего он ненавидел мысль о том, что кто-то узнает его страшную тайну, и поэтому Томас упорно избегал всех упоминаний о погибшем в муках друге. Но сколько бы парень не старался, когда-нибудь ему бы пришлось рассказать правду. В этом году все было по-другому: после того, как Томас бросил в костер бумажку, он не стал дожидаться остальных, а быстрым шагом направился подальше от всей суеты и слез. Тупая боль жгла сердце, на глаза неожиданно навернулись слезы в память о Чаке и Терезе, но особенно о Ньюте, которые Томас пытался удержать в себе. Убеждая себя в том, что слезы того-кто-никогда-не-плакал, как его прозвали некоторые особо чувствительные личности, точно привлекут чужое внимание, он двинулся на берег, омываемый тихими волнами. Ноги увязали во влажном песке, намозоленные после тяжелого дня руки болели, а Томас все не останавливался. Ему просто нужно было снова все старательно разложить по полочкам, но парень заранее знал, что как и обычно, у него ничего не получится. Мысли о Ньюте преследовали его целыми днями: иногда Томас даже не мог есть и работать, а из-за ночных кошмаров он уже давно забыл о спокойном сне. Каждую ночь, как только парень позволял себе задремать, к нему в сон вихрем врывался Ньют и кричал. Кричал долго и истошно, и Томасу хотелось рвать себе волосы на голове. Собственно, за чем он себя и заставал, когда просыпался. После таких кошмаров спать особо и не хотелось, поэтому он шел вглубь леса и долго сидел на траве, смотря в одну точку. Чтобы не засыпать и в лесу, Томас стал резать себе руки: когда он понимал, что скоро отключится, то с силой нажимал на рану, и ярко-алая кровь сочилась из нее. По утрам Минхо подозрительно косился на бледного невыспавшегося парня с порезами на руках, но тот лишь отмахивался от азиата и прикрывался своей работой. Поэтому, дойдя до берега, Томас плюхнулся на землю и запустил пальцы во влажный песок, сжимая его со всей силой, на которою он был только способен. Чувство вины парня давно переросло в ненависть к нему самому и всему, что окружало его в прошлом. Томас вздрогнул, когда кто-то резко похлопал его по плечу. По громким шагам он сразу понял, что это был Минхо, но сам лишь тупо смотрел в песок, на котором остались следы его пальцев, впивавшихся туда несколько минут назад. Азиат плюхнулся рядом с Томасом. В его руках Томас увидел не что иное, как алкоголь, которым тот пытался заглушить грусть. Увидев взгляд Томаса, направленный на бутылку, Минхо не глядя протянул ее Томасу и сказал: - Фирменное пойло Галли. Томас взял бутылку и, поморщившись, влил в горло горькую, обжигающую жидкость. Она была такой же, как и боль от осознания его вины перед Ньютом. Ему плохо? Да. Горько? Да. Он чувствует вину? Несомненно, да. - Легче? - грустно улыбнувшись, спросил азиат. - Нихрена, - ответил Томас и начал наблюдать за звездами. Ему казалось, что где-то там среди них парят невидимые человеческому глазу силуэты умерших и смотрят на Землю, вспоминая свои последние деньки: счастливые и не очень. Парень глубоко вдохнул-выдохнул. Он чувствовал, что Минхо внимательно следит за каждым его движением, но предпочел списать это на внезапно появившуюся паранойю. Азиат резко схватил бутылку с алкоголем и швырнул ее в море. Даже в темноте Томас заметил, как в голубой воде расползалось янтарное пятно жидкости. - Отвратительная штука, - утвердил Минхо, - все равно не помогает. Так они долго сидели на берегу, каждый со своей болью, не решаясь заговорить. Рассматривая небо, Томас только сейчас понял, что посреди синевы красуется полная луна. Парень попытался вспомнить, было ли в тот проклятый день полнолуние, как вдруг Минхо повернулся к Томасу и признался: - Знаешь, дружище, я скучаю по Ньюту. Как думаешь, что с ним стало? Томаса пробила мелкая дрожь, и он закусил губу. Вскоре по подбородку потекло что-то горячее и липкое, но парень словно не замечал этого. Нет, этого не может быть. Случилось то, чего он боялся больше всего. Томас помнил, что твердо поклялся не говорить Минхо о последней, исполненной им же, просьбе Ньюта. Даже думать об этом было невыносимо тяжело, не то что сказать, а тем более сказать Минхо. - Не знаю, - грустно ответил парень, изо всех сил стараясь, чтобы его голос не дрогнул. - Я не хочу об этом говорить. Понимая, что он сейчас по-крупному сдает себя Минхо, Томас отодвинулся от него. - А я хочу, - тихо ответил Минхо, - но еще больше я хочу узнать, что произошло в вашу последнюю встречу. - Мы все вместе пришли за ним в дом шизов и пытались убедить его пойти с нами, но он наставил на нас пушку, и мы отступили. Вот все, что я помню, - Томас пожал плечами, надеясь, что азиат не заметил предательских ноток в его голосе. Минхо схватил Томаса за запястье, сверкая глазами. - Не строй из себя дурака! Ты знаешь, про что я. Нет. Нет, нет, нет. Томас не мог рассказать об этом. Ни одна душа не должна узнать о его поступке, о Ньюте и о смертельной пуле, пущенной ему в лоб. Томас попытался высвободить свою руку из стальной хватки Минхо, но его попытки не увенчались успехом. - Я ничего не строю, просто не понимаю, о чем ты, - неожиданно для себя он решил, что если будет играть того самого дурачка, которого упомянул Минхо, то друг поверит и отстанет со своими расспросами. - Ах, не понимаешь?! - воскликнул азиат. - Сейчас поймешь! - Он вцепился в ладони Томаса и развернул их на себя, проведя пальцем по рубцам, оставшимся от бессонных ночей друга. - Ты думал, что я не заметил, как мой лучший друг ходит бледный, может не есть целыми днями, а особенно то, что почти после каждой ночи у него появляются порезы на руках?! А может, ты считал, что никто не знает о том, куда ты сбегаешь каждую ночь? - Ты... Ты следил за мной? - с неприкрытым удивлением в голосе спросил Томас. Видимо, его ночные походы не были такими уж и личными. - А что мне оставалось делать?! - закричал Минхо. - Ждать пока ты повесишься в лесу или спрыгнешь со скалы в море? И тут Томас почувствовал себя таким мудаком, каких, кажется, свет еще не видел. Он заставил страдать других, близких ему людей, пусть и ненамеренно. Он серьезно считал, что никто не заметит его странного поведения?! Идиот. Томас вдруг подумал, что потерял иммунитет и заразился Вспышкой, став животным, которого интересует исключительно лишь собственное благополучие. Но, опустив голову, парень ответил: - Я не могу, я не могу рассказать! - А что ты вообще можешь, трус? - гневно воскликнул Минхо. Трус. Вот кто Томас на самом деле. Трус, не сумевший уговорить друга дать ему единственный шанс на спасение. Трус, убежавший сразу после того, как пустил пулю в лоб. Воспоминания захлестнули его, и он схватился за голову обеими руками. Неожиданно парень услышал тихие шаги за своей спиной и обернулся. Перед ним стоял Ньют. Все было, как тогда: выдранные клочьями волосы, лицо в порезах, кровавая одежда, нещадно разорванная кем-то и мутный взгляд. Парень глядел на него, а на его лице застыл злобный оскал. Почерневшие вены вздулись по всему телу. - Заткнись, предатель ты стебанутый! - выкрикнул Ньют. Томас в непонимании уставился на Ньюта? Как он мог тут оказаться? Почему его образ так похож на тот, что был в день их последней встречи? Что вообще происходит? Томаса начала бить мелкая дрожь. Видеть это было невозможно, и он начинал молиться Богу, чтобы вся эта чертовщина прекратилась поскорее, как вдруг его одернули, и он, развернувшись, встретился с Минхо взглядами. - Я слушаю, - настойчиво повторил друг. - Хорошо, - Томас выдохнул. Может, если он расскажет все Минхо, то Ньют чудом уйдет отсюда? Азиат одобрительно кивнул и отпустил Томаса. - Мы отправились вместе с Лоренсом и пилотом к ангару с бергами, когда случилась авария. Машину сильно замотало, и она въехала в узкий переулок, кишащий шизами. Среди них я узнал Ньюта, - Томас сглотнул, - Я уговорил Лоренса остановиться, но он согласился лишь под уговором, что будет держать его на прицеле. Ньют выглядел ужасно: окровавленный, в разорванной одежде. Он узнал меня и рассказал, как на него накатывает полное безумие и тогда он мотается с шизами, которые почти перешли черту. - Стая - это сила. Одному не выжить, - горячо прошептал Ньют прямо ему на ухо. Он уже давно наворачивал круги вокруг Томаса. Томас и не заметил, как слова Ньюта перетекли в его собственные. Минхо передернуло. Ему казалось, будто с ним говорил сам Ньют, только чужими губами. Сердце Томаса забилось в бешеном темпе, и казалось, что вот-вот оно выпрыгнет из груди. Все слишком плохо. - Я предлагал ему уехать с нами, предлагал связать его, чтобы он не беспокоился о том, что может причинить кому-то вред. Я просил его принять ту единственную возможность спасения. И это было моей большой ошибкой, - Томас набрал в грудь побольше воздуха, - Он просил меня уйти по-хорошему, но я не смог. Тогда Ньют взбесился. Он кричал о том, что ненавидит ПОРОК, ненавидит меня и все, что я делал, когда был частью ПОРОКа. А потом он бросился на меня и сбил с ног. Тогда в его глазах точно угасли частички разума. Томаса начало нещадно колотить. Голос дрожал, а воспоминания о лучшем друге, потерявшим контроль над собой из-за глупой ошибки правительства забирали у него воздух из легких. Он поднял взгляд и увидел Ньюта, стоящего прямо перед ним, всего лишь в паре шагов. В его глазах горели злоба, ненависть и безумие. Он будто бы протянул к Томасу руку, намереваясь схватить его, но призрачная конечность прошла сквозь тело. Внутри Томаса все похолодело, и он, с гримасой ужаса на лице, отошел на пару шагов назад и бросил взгляд на руку Ньюта. Та была кровавой, отчего парню резко захотелось закричать, но подавив крик, он закашлялся и вскоре продолжил: - Он рассказал мне о том как получил хромоту, о жизни в Лабиринте. Потом взял мой пистолет и приставил себе ко лбу, прося убить его и искупить мой грех. Черт. Ньют не может быть таким. Он никогда не был таким. Парень ни за что бы не стал мстить другу, даже если болен вспышкой, даже если умер. Нет, это не Ньют. Это лишь игры подсознания Томаса, но когда тот догадался об этом, то было уже поздно. - Искупи свой грех! Искупи моей кровью! - побагровев, завопил Ньют. - Убей меня, трус. - Докажи, что не тряпка и способен на верный поступок! - Подари мне достойную смерть. С разных сторон на Томаса налетело множество голосов, и все они принадлежали Ньюту. Будто он оказался в помещении, где было очень сильное эхо, а самого парня окружили тысячи Ньютов. Но был лишь один, который теперь перемещался вокруг Томаса со скоростью света. Он появлялся в одном месте, а через миг уже был в другом. Голова Томаса взрывалась, а в глазах потемнело, но он должен был найти в себе силы и продолжил: - Я... Я не мог выстрелить в друга. Я умолял его пойти с нами, но он отказался. Просил не дать ему стать одним из шизов. - Убей меня! - настолько резкий крик Ньюта заставил Томаса на миг потерять равновесие и еще раз схватиться за голову. За что? За что его так сильно наказывает Ньют? Разве и после смерти он так остался шизом? Минхо передернуло. - Потом его взгляд прояснился, и снова вернулся прежний Ньют. Добрый, справедливый и сильный духом. Он прошептал: "Прошу, Томми, пожалуйста." И я выстрелил. В его голове прозвучал громкий выстрел, и Томас беззвучно затрясся, видя перед собой, как падает бездыханное тело Ньюта. Он видел, как из головы потекла тонкая струйка крови. Он снова испытал те эмоции, и это было для него настоящей пыткой. Мучительной, страшной и очень-очень больной. Пока Томас стоял, упиваясь взглядом в невидимый никому, кроме него образ мертвого Ньюта, Минхо быстро поднялся и со всего размаху прописал ему в челюсть. От этого Томас повалился на землю, уткнувшись носом в песок. Он не злился на Минхо, и в его планы даже не входило отвечать. Потому что он заслуживал этого. Рядом с Томасом лежало тело Ньюта. Тем временем Минхо пинком перевернул его на спину и взял за грудки, притянув к себе. В его глазах горел гнев, а на руках от напряжения вздулись вены. Со всей силой он ударил коленом Томаса по лицу, тот снова повалился на бок. По лицу ручьями потекла кровь, а нос, кажется, был сломан. И на этом Минхо не остановился. Томас чувствовал зверские вспышки боли везде по всему телу, казалось, что его прогоняют через огромную мясорубку. С такой ненавистью его колотил Минхо. Но даже эта боль не сравнивалась с той душевной, которая сейчас опустошила Томаса настолько, что он почти отключился от внешнего мира. Азиат изредка поднимал Томаса, но потом сразу же отбрасывал его в сторону, и Томас падал, словно безвольная кукла. Томас даже не пытался защититься, он лишь смотрел на бездыханное тело Ньюта, которое лежало всегда где-то неподалеку от него. Минхо кричал что-то о том, что Томас подлейший шанк на земле, предатель, убийца и самый черствый человек в этом "поганом мире, сгнившем из-за гребаной Вспышки" Минхо последний раз бросил Томаса на землю, и тот оказался лицом к лицу с Ньютом. Друг смотрел на него остекленевшими глазами. Струйка крови текла по его лбу, а руки, покрытые сетью вздувшихся черных вен, были раскинуты в разные стороны. Минхо подошел к Томасу и, наклонившись, прошептал ему прямо на ухо: - Больше никогда, - Минхо сделал акцент на последнем слове, - и ни по какой причине не подходи ко мне, иначе ты - труп. Затем он с силой пихнул Томаса носком своего ботинка и, развернувшись, быстрыми шагами пошел прочь. Тут Томас дал волю слезам. Слезы текли ручьями из его глаз, смешиваясь с кровью и образуя мутно-красные дорожки на его щеках. Томас содрогался от всхлипов, и боль волной покатывалась по всему телу. Парень чувствовал, как сознание медленно покидает его, и поэтому подполз чуть ближе к Ньюту и вложив его мертвенно бледную руку в свою, сжал ее. - Прости, Ньют, - и отключился.

***

Томас поморщился, когда неяркий луч предрассветного солнца прошелся по его лицу и остановился на глазах. Приоткрыв их, парень глянул туда, где еще вчера лежало бездыханное тело Ньюта, но его там не оказалось. Рука Томаса все еще выглядела так, будто он сжимал ту призрачную руку блондина. С тяжелым вздохом он перевернулся на спину и тихо застонал от боли в теле. Только сегодня он каждой клеточкой тела прочувствовал каждый из ударов Минхо, потому что душевная боль отступила. Томас даже не сразу заметил, что дышать стало легче, а в голове меньше мыслей. И самое главное - его сердце больше не болит от чувства вечной вины, да и Ньют пропал. Может, его подсознание освободилось, когда он рассказал свой страшный секрет Минхо? С трудом поднявшись, Томас подошел к воде и посмотрел в свое отражение. Окровавленное и распухшее лицо, порванная одежда и абсолютно другой взгляд. Какой-то чистый, более открытый. Больше в нем не было той ненависти к себе, скрытности и тайны. Казалось, что даже цвет глаз Томаса изменился, словно тайна, которую хранил парень, была туманом, заволакивающим взгляд. А теперь этот туман пропал, и на Томаса смотрели ярко-карие глаза. Умывшись, он встал и медленными шагами, превозмогая боль, побрел к их поселению. Томас покрыл добрую половину расстояния, когда заметил Минхо, стоящего у края дороги. Азиат беседовал с какой-то девчонкой из группы B, которая, кажется, была у них медаком. Вспоминая все вчерашние события, Томас двинулся дальше, стараясь отойти от Минхо подальше, ибо меньше всего ему хотелось получить еще одну мощную взбучку от лидера. Когда парни поравнялись, то Томас постарался идти быстрее, но его покалеченные ноги не смогли этого сделать. Поэтому Томас повалился на землю и застонал. Минхо сразу же обернулся чтобы посмотреть на источник шума, и когда он увидел брюнета, то сразу же направился к нему. Томас попытался встать, но снова упал. - Если ты хочешь снова отпинать меня по яйцам, то подожди хотя бы, пока моя сломанная нога заживет, - Томас посмотрел подошедшему к нему Минхо в глаза. - Заткнись, шанк, - азиат протянул Томасу руку, - Я просто хочу поговорить. Томас покорно принял "руку помощи" и поднялся на ноги, встав в позу и ожидая, что же скажет Минхо. Тот неловко почесав затылок, выдохнул: - Слушай, я тут всю ночь думал над тем... Ну, над вчерашней ночью, - Минхо замолчал и позже продолжил, - Короче, прости меня. Я был неправ. Томас внутренне улыбнулся и возликовал, ведь после вчерашней ночи его страх поменялся. Он боялся, что Минхо, оставшийся близкий друг, не простит его и будет презирать Томаса до конца жизни. А зная Минхо, еще и после смерти. - Ничего, я считаю, что ты сделал все правильно. - Не дури, Томас, - вдруг вспылил Минхо, - Я вчера был настолько уставшим и опустошенным, что не сразу врубился в суть того, что ты мне рассказал. Тогда мне казалось, что ты конченый шанк, которого убить мало. Я даже хотел отстроить заново ту хреновину, плоспер, и выкинуть тебя через него назад в Топку к шизоидам, чтобы они покромсали тебя на мелкие кусочки. Но потом я понял. Я понял, что ты сделал то, что должен был. Ты поступил как самый преданный друг. Выпалив эту гневную тираду, Минхо надолго замолчал, переваривая все сказанное. А у Томаса, почему то, в груди разлилось странное тепло. Он точно убедился в том, что друг понял и простил его. Парень вдруг решил, что раз Минхо смог раскрыться для него, то и он сам должен быть откровенен. - Знаешь, - нарушил тишину Томас, - Все эти годы, пока я держал эту тайну в себе, мне было хреново. Я чувствовал, как что-то каждый день съедает мне сердце и мозг, я размышлял об этом часами напролет. И я каждый день вспоминал, что поклялся тебе не говорить о Ньюте и его последней просьбе. Минхо с интересом наблюдал за Томасом, сложив руки на груди. - Больше всего я боялся того дня, когда ты спросишь меня о Ньюте, и он настал. Когда я говорил тебе о нем, то моя голова просто взрывалась, мне казалось, что я видел его снова, слышал его крики и звук бездыханного тело, падающего на землю. Но сегодня, проснувшись, я понял, что больше нет тайны. Есть только я и остальные выжившие, больше нет никакой безмолвной тени Ньюта, следующей за мной изо дня в день, - на глаза Томаса навернулись слезы. Хоть Минхо и старался этого не показывать, но брюнет четко увидел, что внутри у того творился хаос. И все, что смог сделать азиат - это шагнуть вперед и крепко обнять Томаса, периодически постукивая кулаком по его спине, мол, мы были братьями и ими же останемся. Когда Томас поднял взгляд с земли на солнце, то в его лучах он заметил чей-то смутный силуэт. Он стоял, скрестив руки и внимательно наблюдая за Томасом. Одними губами призрак прошептал что-то, а потом его заволокла легкая дымка, и он пропал. Исчез навсегда, так же, как и тяжелое бремя, долгое время терзавшее душу Томаса.