луна - грустный дэнс
мои чувства все те же смелые и немного шаткие ты все та же белая полусладкая
«Ты словно церковь в воскресенье: манишь, желаешь, чтобы в тебя вошли» против миллиона сообщений от другого, ненужного, (теперь уже_) неважного абонента, которые заполняют диалог входящими с той периодичностью, что начинает раздражать. Эва морщится, удаляет всё, что видит, не читая — кроме одного-единственного (без пресловутого «простименя-любименя», о чем кричит Юнас в каждой букве): Мун знает, что Крис не верит ни в одного из богов, но чувствует обжигающий жар в районе солнечного сплетения; и если она — церковь, то он — её главный пастор.✫
Их отношения похожи на калейдоскоп — каждый день абсолютно разные, но сложенные из одной связывающей составляющей: — сдавливающей глотку, перекрывая дыхание — их взаимодействие разжигает самый настоящий огонь, и провались Эва под землю, если это — ложь. Но она, сжимая в руках сигарету, кутается в драповое пальто, стоя у входа в клуб: неоновые вывески освещают её блестящее от пота и блёсток лицо, и она расслабленно выдыхает густой дым в ночной воздух, не утруждая себя еще одним звонком; ей прекрасно известно, что Крис найдет её в любом — даже самом грязном — уголке Осло. Эва все еще стоит, и земля под нею крепкая, а гравитация подчиняется каждому ёбаному закону; Мун кусает губу и считает до десяти: ей всегда удавалось чувствовать его приближение. Шепча тихое «восемь», Эва щурится яркому свету фар: он паркуется прямо перед нею — растрёпанный и недовольный, с едва ли зажженной сигаретой между губ, но все равно, блять, шикает, когда Эва залезает на сиденье, выпуская дым: — Нет, бэйб, — Крис ухмыляется. — Докуривай на улице.✫
Когда Крис танцует, у Эвы в глотке пересыхает. В полностью зеркальном зале приглушённый свет и негромкая музыка, и Эва сидит прямо напротив него: в безразмерном сером свитере (отвоёванном через громкое «эй, это один из любимых» и утешительный поцелуй) и с термосом в ледяных руках; она наблюдает за ним сквозь ресницы и неумело спрятанную улыбку — следит за каждым движением, сглатывает и даже не думать не хочет, за какие заслуги ей позволено наблюдать это. Крис не обращает на неё никакого внимания: у него своя игра, и каждое движение — грациозное и пластичное — это шаг к желаемому трофею. Мун — стимулирующее приложение; его главный приоритет перед остальными. Но этот танец — он другой, отличающийся. Тот, который способен выразить эмоции лучше всяких слов: Эва чувствует, что он пытается рассказать ей больше, чем способна охватить фонетика. Он поразительно танцует: скользит босыми ногами по паркету, лоснится каждым мускулом, плавно двигаясь в звучащий ритм; Эва клянется, что каждый, кто видел, как он двигается — преобразились. Мун смотрит на него, — и он повсюду, в каждом отражении — сжимает в руках железную крышку и опасается делать глоток — уверенна, что подавится; у неё искрит и колется, а пульс отбивает ритм в режиме нон-стоп (и так у Йоко Оно сердце йокнуло, когда убили Леннона). Мун кажется, что каждый его изгиб — обещание, каждый шаг — невысказанное признание, а его прикрытые глаза — чистое наслаждение. Ей не хватает смелости принять его танец за признание в любви (кусает мизинец, щурится, но ни за что не строит надежд); Эва знает, что их чувства — полигон: она — мишень, а он — сквозные пули. Но Крис смотрит ей в глаза, прикасаясь пальцами к своей левой груди — и она согласна жить где-то в области его сердца неопределённый срок. Резкий хлопок, затем еще один, и следующий — ряд, превращающийся в аплодисменты, и Эва моргает, когда Крис останавливается, растягивая губы в ухмылке. Его поклон выглядит издёвкой, и девушка, идущая по направлению к ним, шипит и изгибает брови — явно принимает его посыл, оставляя Шистада абсолютно довольным. Эва молча смотрит — длинные карамельные волосы и крошечный рост, но прямая осанка и потрясающая фигура; она хлопает Криса по рукам, затем — по пояснице, прикасается пальцами к подбородку и поднимает голову выше, заправляя его чёлку за ухо. — Бестия, — тембр её голоса неожиданно грубый, — ходи тенью на его тренировки, а? — она обращает свой взгляд на Мун, делая шаг в сторону. — Сейчас он танцевал не так дерьмово, как он это делает обычно. — Ой, иди в пизду, Аммелия. Крис хмыкает и уворачивается, когда в него летит балетка с левой ноги Аммелии; Эва неожиданно громко издаёт смешок, и хореограф Криса подмигивает ей, замахиваясь на него правой. — Еще раз ты пошлешь меня, Шистад, и просидишь на ебаном шпагате до того самого момента, пока яйца не посинеют. Эва чувствует, что это — стихия Криса, когда он срывается на бег, уворачиваясь от кожаной обуви, и прячется за её спиною, крепко обнимая за талию. Его жаркое тело против её ледяной кожи — совершенно новая химическая формула (и кажется, ей не нужно доказательство).✫
Говорят, если пить мартини и белое вино вместе, можно опьянеть в четыре глотка. Эва проверяет это в очередной вечер пятницы, откидываясь на спинку кожаного дивана — от её волос пахнет сигаретами, от шеи — мужским парфюмом, но она сохраняет ясность рассудка, делая первый глоток из массивного стеклянного бокала. — Тебе можно составить компанию? Мун делает второй глоток, когда поворачивает голову: перед нею сидит мальчик с улыбкой, больше подходящей для обложки какого-нибудь каталога с дорогущей одеждой: ослепляющая, с идеально-ровными зубами и безупречным воздействием на слегка опьянённых девушек. На всех, кроме Эвы: у неё стойкий иммунитет на очаровательных засранцев, что отождествляют девушек с позолоченными трофеями — порадоваться день, а после — оставить пылиться на полке. — Нельзя, дорогой, — Эва делает свой третий глоток и ухмыляется. — Моя вечная компания однозначно разукрасит твоё лицо, если ты приблизишься ко мне на сантиметр ближе. Врет, совершенно безбожно врет: Криса здесь нет, а даже если бы и был — плевать хотел на тех, кто хочет заполучить Эву. Они не «парень» и «девушка», они — приближённая к этому константа (что граничит с помешательством). Крис готовит ей завтрак, а пассажирское кресло в его машине отрегулировано так, как удобно Эве, в его бардачке — дубликат ключей от её дома, в её сумочке — одна из его кредиток («Ты опять забыл бумажник, кретин? Какое счастье, что есть я»), но это — их вакуум, внутри которого Кристофер и Эва существуют: возможно, дурачатся, много целуются и трахаются в каждом уголке их домов. Но правда в том, что за пределами — в реальной жизни, в стенах школы и в глазах знакомых — никаких «мы» не существует: есть Крис Шистад, что флиртует с каждой симпатичной задницей, и есть Эва Мун — четвертый глоток затуманивает её разум, и она идёт танцевать.✫
Эва красит ногти чёрным лаком, закинув ноги на стеклянный журнальный столик в его гостиной — на ней одно нижнее белье и ни грамма косметики — и в доме пахнет имбирным печеньем и топлёным молоком: как знак того, что она здесь присутствует, и в этом доме есть её ощутимый след. И Крис зажигает ароматическую свечку с резким запахом корицы, привлекая внимание Мун, и хмурится, сжимая в руках телефон: экраном в её сторону — очевидная провокация (диалог с абонентом «блондинка с четвертым размером» говорит сам за себя); Эва чувствует приближающийся пиздец. — Тебя слишком много, Мун, — Крис поджимает губы. — Я подзаебался играться с тобой в отношения. Эва гнёт губы в сухой ухмылке и медленно машет кистями рук, показательно высушивая свежий слой лака. Наверное, ей должно быть обидно, но на деле — пусто; его отчаянные попытки показать ей то, что она заменима превращаются в тенденцию — ежемесячное горящее предложение съебаться начинает надоедать. И сегодня первый раз, когда она решает согласиться с его условиями; упёртость — признак глупости, а она — умная, и это — горячо (так ведь он говорит, да?). — Принеси ключи из бардачка, — она убирает ноги со столика, вставая с дивана. — Вдруг ты решишь заглянуть ко мне, а я верхом на парне, а? Не хочу неловкости. Крис хотел её задеть, но сегодня Эва абсолютно не настроена грустить; Мун уходит через задний двор в его рубашке, достающей ей до середины бедра, с повязанным на талии галстуком — вместо пояса (порванное ранее платье в сумке отправляется на помойку ровно через квартал).✫
Юнас утверждал, что она — пустышка; удачная пародия чьей-то лучшей жизни — никакой индивидуальности, кроме длинных волос и глубоких ямочек на щеках. Когда Юнас уходит, первое, что делает Эва — состригает волосы: двадцать сантиметров золотисто-карамельных прядей (парикмахер с жалостью цокает, отдавая ей хвост); второе — начинает делать всё, что боялась делать раньше: мешает водку и коньяк, целует случайных мальчиков и надевает короткие платья, едва ли удерживаясь на каблуках в пьяном состоянии. Эва не думает, что из этого — настоящая она; Эва просто, блять, живет. Крис шептал ей в шею, что её единственный недостаток — то, что она — само совершенство; сводит его с ума, выжимает эмоции на максимум. Когда Крис уходит, Эва состригает еще три сантиметра, и решает сделать из своих выходных культ одиночества — пьет игристое шампанское, курит прямо в комнате и даже не пытается винить себя — нет сил даже на то, чтобы разбираться в его мотивах. Эва игнорирует сообщения Юнаса третью неделю (упёртость — все еще признак глупости, а их отношения погибли вместе с её волосами), но его «мне кажется, я до сих пор тебя люблю» в сравнении с «забери свой хлам, Мун, тошно от твоих помад и трусов» выглядит значительно приятнее.✫
В понедельник Мун делает вид, что не замечает, как Крис по привычке заезжает на её улицу, но проезжает мимо дома — видимо, опомнился. Её почти не хватает в ревнивую дрожь, когда он прижимает третьекурсницу к своему капоту на парковке, но в груди резко щемит, а лицо непроизвольно кривится — мысль о том, что она выше его выходок, приходит чуть позже. Когда-то Крис говорил, что его жизнь — сплошная трагикомедия, если проще — фатальный пиздеж, и он не может, «не имею права вмешивать тебя в своё дерьмо, понимаешь?». Шистад врет ей, потому что якобы бережет, но Мун научилась играть по-грязному: и если он — главный герой, то она — главная героиня. И по её мнению, пришло время возвращать ему должок.✫
В четвертый раз всякие девки (именно девки — разукрашенные и нуждающиеся, верящие каждому его слову и теряющие актуальность сразу же после его оргазма) вызывают в ней пренебрежение и жалостливый смешок — мол, «взгляни на себя, идиот, ты вернулся в ту же яму, из которой так стремительно вылезал месяцами, ты просто ничтожен». Эве не сложно прижать его к стене и высказать — выплюнуть, ужесточая каждое согласное в предложении — ему всё в лицо, только никакого толку в этом нет: их игра в отношения закончилась, а её материнская забота пахнет чем-то клиническим. Мун твердила себе, что влезать во что-то настолько стискивающее — глупо, и «нет, я не наступлю на эти грабли»: ведь как нужно себя не любить, чтобы снова ввязываться в эти рамки, требующие её личной жертвы каждую прожитую минуту. В отношениях есть что-то лирическое, но у Мун сил нет на что-то, кроме алкоголя и злости. Она заслужила небольшой перерыв. Она начала эту игру всего два года назад, но Мун уже преследует такая жуткая усталость: в ожидании предсказуемого исхода. В случае с Крисом — жёстче в несколько раз, но без отмены этого повторяющегося алгоритма: «ты лучшая» — «ты заебала», разбавленного лёгким флиртом и ярким сексом между запрограммированными действиями. Они ведь совершенно разные, но оба совсем не глупые — хоть и хотят казаться посредственностью в глазах других. У Эвы остается тяжелое послевкусие вперемешку с ромом, когда Крис косится на неё, сжимая в ладони задницу первокурсницы: его ложь — худшая из всех возможных перспектив. Крису не плевать; наверное, это его новый вид мазохизма: целоваться с девками, но искать взглядом её — не уходя из её поля зрения, не трахаясь почти сутками. Просто давить на её тщеславие до того самого момента, пока ей не надоест эта пытка: их прошлый рекорд — день, но сейчас между ними неделя тишины, и Эва почти читает в его взгляде осознание. Осознание, что он стремительно теряет её. Теряет, но нихуя с этим не делает. Видимо, этого он и добивался — они использовали друг друга, чтобы заполнить пустые места. Наверное, сейчас он целый — нет никакой нужды в наполнителе.✫
Тем же вечером у Эвы просыпается давно забытая раскрепощенность, читающаяся в плавных движениях посреди импровизированного танцпола. Это шоу для каждого: её чуть задравшаяся юбка, растрепанные волосы и совершенно блядская улыбка — поведение, приносящее уверенность вперемешку с удовлетворенностью. У Криса горящий взгляд и блэк джэк в правой руке, а позади Эвы какой-то другой мужик — он не трудится сказать ей свое имя, но чётко обозначает свои намеренности, целуя её за ухом и ведя пальцами по бедру, поднимаясь выше, под ткань юбки: Мун кладет свои ладони на его шею, запрокидывает голову и гортанно стонет, очевидно одобряя и подталкивая. Когда он уводит Мун за талию, Шистад все еще прожигает её взглядом: Эва ухмыляется и пожимает плечами. Губы её произносят ядовитое «извини», прежде чем он скрывается из её поля зрения.✫
— А кто трахается лучше: он или я? Эва в одной футболке, которую она нашла в комнате, где провела часть ночи: вся её одежда кажется невыносимо узкой. Она ежится и обнимает себя руками: в его глазах — непривычная усталость, на ключицах — след от чужих зубов, и Эва вслепую ищет сигареты, что попались ей на глаза секундой раньше на столешнице. Крис ждет, Мун — давит в себе рвущуюся наружу агрессию. — Это не твоё дело, — Эва вставляет между губ фильтр, щелкая зажигалкой. — Не порть мне ахуенное окончание вечеринки своим обществом, ладно? У Мун в голове мантра: не таить зла, не растить обид, отпустить его на его же условиях, забыть про его существование и жить. Но Крис делает шаг в её сторону, выражение его лица — настоящая загадка, и Эве сложно играть с ним во что бы там ни было, когда Шистад меняет правила игры каждый божий раз. — Нет, Эва, — он произносит её имя нараспев, делая еще один шаг навстречу. — Это моё дело. Он — заевшая пластинка, и она — старинный патефон. Винтажный, приевшийся, но единственный в своем роде — в умении проигрывать его мелодию из раза в раз. Это — грустный танец, и они будут танцевать — действо, превращающееся в бесконечность; у Эвы нет ни сил, ни времени быть заменимой, отдавать себя без остатка и получать исцарапанный винил как сомнительную награду. — Блять, — Мун затягивается, сжимая переносицу. — Ты думаешь, что это долгосрочная акция, да? Ты сделаешь вид, что между нами есть вся эта хуйня — ревность, нежность, несовместимые амбиции, твой гонор, дерьмовый характер и повадки настоящей бляди, выгонишь меня, а после — благосклонно примешь обратно, да? — Эва берет его воротник одной рукой, другой — подносит сигарету ко рту, стискивая зубы. — У тебя нет на меня имущественных прав, Крис. Это не прокатит еще один раз! Мне надоело твоё клеймо на моей заднице. Она расслабляет руку почти обессиленно — отпускает его: в прямом и переносном. Когда она уходит — стремительно, не дав ему очнуться, за ней остается последнее слово и шлейф чужого парфюма. («Оставь себе мою футболку», «возьми мое сердце» и «твои волосы больше не сохраняют мой запах, как это изменить?» остаются неуслышанными — Крис не✫
Эве не позволит гордость признать вслух, что она действительно по нему скучает. Но Мун практикует ментальный терроризм в малых дозах исключительно на себе — не позволяет своим заёбам вылиться в массы, даже если внутренне кричать хочется. В Эве есть эта непроизвольная замкнутость, которая — с опытом, наверное — превращается в циничность; наивность уходит на второй план, и Мун знает, — понимает и глотает — что происходит с ней. С Крисом сложно, иногда — невозможно, но не разрушающе-больно, как оно было впервые (её «впервые» напоминает о себе испытывающим взглядом в школьном дворе). Крис попадается ей на глаза чаще, чем ей бы хотелось — почти всегда один, и Эва уверена, что это — нарочно. Мун начинает подташнивать на пятый день после — и ей плевать, совершенно плевать, как выглядит её резкий уход из столовой в момент, когда Шистад появляется в дверях — Нура кричит ей вслед сдержанное «стой», заранее понимая, что это — бесполезно.✫
— Не знал, что ты куришь. Эву предательски трясет, когда Юнас присаживается рядом с ней. Она даже не поворачивается — просто улыбается, выпуская дым через нос, и сильнее сжимает в пальцах сигарету, прикрывая глаза. — Ты же знаешь, что не можешь игнорировать меня вечно, правда? — Знаю, — Эва хрипит, но вдыхает дым еще раз. — Я просто не хочу тебе отвечать. Присутствие Юнаса отдает запахом чистого спирта, шибающего в ноздри, чуть отрезвляющего: вот он, её бесценный опыт, сидит с ней коленка к коленке и совершенно точно начнет говорить ей, что скучает. Её бессмысленность никогда не чувствовалась так остро, как сейчас: никто не в силах её ценить, пока она рядом — у каждого щелкает, когда проебал, и никакого выхода не предвидится. И если Крис — понятное явление, у них никаких обещаний и признаний не было, то Васкес — настоящий хук поддых. И так сильно хочется ударить ему в челюсть с разворота. И это её прерогатива — быть запасным вариантом, когда первый раз попробовал — и не понравилось, а потом, нажравшись остальных, теперь уже не манящих, понимаешь, что вот та вот — Эва Мун — вроде самой вкусной оказалось, где еще таких взять? Ей семнадцать только, а она уже разочарована и выпотрошена — хорошо хоть, ума хватает не демонстрировать своё состояние самым ближним. — Оставь сожаления при себе, ладно? — Эва жмурит веки. — Мне правда не нужно это, ты просто бесполезно тратишь своё время. Юнас рядом хмыкает — не обиженно, но обреченно, прикасаясь пальцами к её запястью. Она открывает глаза и смотрит чётко в пол. Ей бы хотелось быть маленьким ребенком — заплакать и обнять маму, только вот слёзы — непозволительная роскошь, а мать не появлялась дома около месяца: но не то, чтобы её тревожит именно это. — На тебе мужская толстовка, и я подозреваю, что её владелец пытается остаться незамеченным, — он переплетает с ней пальцы всего на секунду, потом — тут же отпускает, поднимаясь со своего места. — Дай шанс хотя бы ему, ладно? И когда Мун поднимает свой взгляд под звук удаляющихся шагов, первое, что она замечает — спина Криса.✫
Руки Эвы мерзнут даже в температуру с отметкой выше нуля по Цельсию, и она натягивает рукава шерстяного свитера до самой первой фаланги пальцев, с силой сжимая плотную ткань. Внутри неё — пустота, впервые за продолжительное время — ни единой эмоции: исключительно мелодия какой-то назойливой песни, что стоит на звонке у первокурсницы, которая прошла мимо неё. Эва преодолела все стадии апатии одним разом. В ней нет той назойливой, почти убивающей печали, из-за которой не выходишь из дома сутками, плачешь, вбивая себе в голову, что причина этому — «Дневник памяти», а не теперь-уже-бывший, и пьешь в одиночестве, надеясь, что когда-нибудь станет лучше. В ней нет той глупой, совершенно смешной тяги показать, что она — желанна; им обоим известно, что Мун способна привлечь внимание по щелчку среднего и указательного. В ней нет ни капли обиды и часов, потраченных на просмотр всех страниц в каждой социальной сети, где он мог бы появиться. В ней нет ни-че-го из этого. В ней есть только разочарование, может быть, щепотка усталости — вещи, идущие в совокупности с появившейся уверенностью, что вся эта игра не стоит свеч. Не нужно ей знать, кто теперь стонет в его постели, почему это — не она и что там у него на уме, на самом деле. Но её ладони — чистый лёд, и она борется с желанием подуть на охлажденную кожу тёплым дыханием, когда его машина останавливается рядом. Эва не замедляет шаг, не дёргается и никак не реагирует, будто она — случайный прохожий (её же слишком много, да? теперь её нет вовсе — Эва не знает золотой середины), а Крис — пустое место. Настоящее пустое место. — Ты же любила нашу трагедию, бэйб, — он едет ровно в её темпе, зарабатывая раздраженные гудки проезжающих машин. — Я не могу потерять тебя вот так. Мун позволяет себе смешок — горький, переполненный иронией, но лёгкие сдавливает от осознания, что он, блять, прав — в очередной из разов Шистад попадает в точку. Их история — сплошная трагедия, и она должна была разбить ей сердце, оставить в состоянии абсолютного непонимания, незнания, неверия. Задача выполнена сверхурочно — Эва готова похлопать ему стоя. — Не можешь? — Мун щурится, глядя прямо перед собой. — Или не хочешь искать новую дуру? У Эвы щелкает в районе солнечного сплетения, когда она слышит ответ: резкий и хлёсткий, выбивающий из неё всё то, что спасало последние недели. — Я, блять, влюблен в тебя, и мне похуй на других дур, ясно?✫
Его комната погружена во мрак, и единственным источником света является свечка — та самая, с корицей, — и Эве кажется, что этот запах — запах расставания, но упорно молчит, поджимая губы. Мун не знает, чего ожидать — у Криса в руках бокал с белым вином, а длинная челка спадает на глаза, откидывая тень на половину лица. Эве немыслимо спокойно — под властью его взгляда больше не возникает необъяснимое чувство тревоги; Эва могла бы снова заткнуть им пустоту, но суть в том, что теперь она заполнена до краёв. — Если бы я мог станцевать то, о чем я думаю, — Шистад делает глоток, не отводя взгляда. — Мне было бы гораздо проще. Она сохраняет безмолвие; рука Кристофера ложится на её коленку, едва заметно сжимая её с периодичностью, равной несказанным словам и его колко ощутимом страхе. Эва читает его эмоции по очерченным скулам и сведенным бровям, царапающим ногтям и задумчивости — знакам, не присущим ему ни в одной из любой её мыслей. Она ловит его сигналы, и это абсолютно ново — не чувствовать его отторжение, свою ненужность и скользящее «до свидания» как признак недолговечности. — Прекрати придавать значение словам, — Эва улыбается одними уголками губ. — Просто докажи мне, что это того стоит. — Это? Кристофер переплетает их пальцы, и их уязвимая сторона чувствуется ярче, чем в любую из ночей: они — только они вдвоем, и больше ничего — сутулые, в темноте, негласно признают, что они не те, за кого себя выдают, и неосознанно рушат всякие границы. — Наш грустный танец, — она наклоняется к его лицу, расстояние — не больше трёх миллиметров. — Прекрати играть с моим сердцем, бэйб, можешь выбрать мои волосы. Крис соединяет их губы первым — и это не чувствуется так, будто за окном — атомный взрыв, и это — единственное, что способно их волновать. Но его губы искусанные, а её — сухие, и их поцелуй смелый и медленный; их будущее — чертовски нечеткое — ломает их рёбра в предвкушении чего-то нового. (новое свиданье Эва ждет с чётко осязаемой любовью)я никем не была так любима и любовь наша неповторима