Taemin – Final Dragon Taemin - Soldier Dustin O'Holloran – We Move Lightly Russian Cirlces - Deficit
Сон отступал постепенно. Сначала послышался цокот маленьких коготков по каменистой поверхности. После — хрустальная капель стекавшей со сталактитов воды. Эхом отозвалось нервное хлопанье крыльев. Откуда-то повеяло прохладой и свежестью. К этим запахам примешивались сырость и вонь сдохшего животного и помёта. Глаза открывались медленно, будто нехотя. Сначала окружающий мир плыл и покачивался, но понемногу стали чётче проступать очертания сталагмитов, стен и свода пещеры. Тэмин помотал головой из стороны в сторону и сбил рогами несколько сталактитов, легко, так, словно они были стеклянными, не почувствовав боли. Попытался подняться — и поскользнулся на накапавшей луже. Вторая попытка оказалась удачнее — поставив лапу чуть дальше, он смог вытянуть шею вдоль низкого свода и пройти к выходу. Лунный свет, едва пробивавшийся в глубину пещеры, слепил глаза, едва привыкшие к темноте. Но Тэмин упорно шёл вперёд, чувствуя, как хрустят под лапами чьи-то кости. Головой он задевал все сталактиты и выступы, сгонял с насиженных мест летучих мышей, нервно покидавших пещеру с отчаянным хлопаньем кожистых крыльев. Тэмин едва заметно вздрагивал, когда мимо морды пролетали эти маленькие твари. Он был драконом, ещё помнившим человеческие повадки, отчего и сон казался ему наказанием. Раньше сон был способом выживания для этих магических созданий — он экономил энергию и силы, позволяя жить дольше и пережидать неблагоприятные времена. Но Тэмину пришлось заснуть, чтобы не позволить себя найти — и хотя драконы не видят снов, ему снились пожары, крики и кровь — горячая, липкая, терпкая на вкус. Пробуждение было его спасением — он больше не мог находиться в бесконечном кошмаре, не мог слышать стоны своих людей, не мог снова и снова видеть, как его дом горит, обращая в пепел долгие двадцать лет его жизни. Но сравнятся ли эти годы с теми, что он потерял во сне? Тэмин выполз на площадку и расправил крылья, пытаясь разогреть одеревеневшие мышцы. Вытянув шею, он посмотрел на небо. Те же звёзды, те же созвездия, и луна та же, только ощущение совсем другое. Словно смотришь в отражение неба в озере. Картина похожая, но совершенно иная. Тэмин уложил голову на сложенные перед собой лапы. Искал знакомые созвездия — те, которые ему открывали шёпотом, неуверенно, неловко, невнятно произнося названия. Но не находил. — А там, мой принц, Большой Жнец. Левее от него Малый Пёс. Вы не туда смотрите, мой принц. А Тэмин смотрел на розовые губы, сухие, искусанные от волнения, но притягательные и волнующие. Он не раз прекращал занятия скучной астрономией ради мимолетного касания чужих губ своими и никогда не оказывался отвергнутым. Его всегда принимали, всегда терпели его перебивания и нескромные поползновения в область ниже пояса. И ни на секунду не прерывали рассказов о созвездиях. — А ниже... Ещё ниже, мой принц... Да, вот здесь. Здесь Большой Плуг. — Я вижу, насколько большой. — Мой принц... Сейчас Тэмину не хватало этих глупых разговоров и беззаботных ласк под луной. И он смотрел на эти звёзды и пытался узнать у них, этих молчаливых и холодных светил, сколько же времени утекло с той поры. С того момента, когда он был счастлив. Что для дракона время? Быстротечное движение солнца по небосводу, едва заметное, слишком быстрое. Тэмин не сразу привык к этому изменению. В прошлом он не мог и часа спокойно усидеть, а теперь мог сутки напролёт наблюдать за перемещениями небесных тел, не меняя положения. Но голод, приглушенный во время сна, дал о себе знать с восходом солнца. Когда горизонт окрасился светло-жёлтым и осветил долину, лежащую у подножия горы, в которой находилось прибежище Тэмина, послышался протяжный стон дудки. Дракон присмотрелся — молодой пастушок гнал стадо коров на выпас. Тэмин прижал крылья плотнее к телу и стал выжидать — в зенит пастушка разморит сон и он оставит скотину без присмотра. Вот тогда Тэмин полакомится свежим куском мяса. Охота была инстинктивной — его никто не учил и никогда не объяснял, как правильно охотиться и выбирать жертву. Для него всё было просто: видишь потенциальную еду — хватаешь её. Что Тэмин и делал всякий раз, когда чувствовал голод — а это чувство было одним из основополагающих. Голодный, он переставал соображать как человек и позволял драконьей сущности одержать верх в бесконечной борьбе зверя против человека. Пастушка сморило быстрее, чем Тэмин ожидал. Улёгшись под деревом и прикрыв лицо шляпой, он уснул, а коровы, лениво обмахиваясь хвостами, лежали в траве — идеальные неподвижные жертвы. Расправив крылья с сильно загнутыми крючьями на месте больших пальцев, Тэмин поднялся в воздух и тут же сложил их, обрушиваясь подобно метеору на безмятежное стадо. Когтями он подцепил одну корову и тут же перекусил пополам вторую. Её дикий рёв разбудил пастушка, который подскочил от неожиданности и замер, не зная, как реагировать на громадного ящера в воздухе. Тэмин, воспользовавшись его замешательством, подхватил ещё пару скотин и взмыл ввысь. "Трус", подумал он, насытившись. "Слабак. Что за время, что за страна без защиты от драконов? Неужели им совсем нечего бояться?" Он ещё пару раз хрустнул хребтом последней коровы, обдумывая своё положение, и после прикрыл глаза, чтобы — нет, не впасть в сон, он достаточно отоспался, — предаться воспоминаниям, в которых ему нежный и неуверенный голос шептал на ухо сладчайшие непристойности, повторяя "мой принц, вы лучшее, что у нас есть. И под "нас" я имею в виду свои бёдра".***
Сехун обернулся, услышав страшный крик, доносящийся от ворот деревни. Минхён бежал, придерживая одной рукой соломенную шляпу, а второй размахивая изо всех сил. Сехун отставил саквояжик и сошёл с крыльца старой госпожи Ким, решив, что её уколы могут и подождать. Не каждый день пастушок возвращается домой, дико вращая глазами и что-то нечленораздельно вереща. Едва он перешагнул границу деревни, как к нему подскочил староста и залепил звонкую пощечину, от которой Минхён пошатнулся и чуть не упал. — Чего орешь? — спросил староста, не обращая внимания на крик, перешедший в рёв. — Куда коров дел?! — Там! — икая и дрожа, Минхён махнул рукой в сторону горы, где находились летние пастбища. — Все там! — А чего без них явился?! — Дракон! — на последнем слоге голос пастушка перешёл на вой. — Чудище громадное! — Что ты несёшь?! Какой дракон? Нету никаких драконов, повымирали все! Парня окружили жители, кричавшие на него со всех сторон. Сехун же отправил к пастбищу младших детей госпожи Ким и вошёл в дом. Госпожа Ким была женой старосты, уже давно страдающей от головных болей. Учитель Сехуна раз в день отправлял своего протеже к ней ставить уколы морфия. Госпоже становилось легче, но со временем пришлось увеличить дозу, потому что боли стали сильнее, по её словам. Сехун же полагал, что дело вовсе не в боли, но учитель сказал, что думать он будет, когда сам станет доктором. Сехуну пришлось смириться. Но в этот раз госпожа Ким вызвала его не из-за одолевшей головной боли, а потому что живот скрутило. — Уже не знаю, что есть, всё наружу рвётся, — пожаловалась она, пока Сехун копался в саквояжике в поисках нужной микстуры. — Наверное, что-то тухлое по недосмотру съела, я ж ничего не чувствую носом. Сехун выудил из саквояжа бутылочку и попросил старшую дочь старосты принести стакан воды. Та умчалась на кухню, глупо улыбаясь и краснея. Пока она возвращалась, в дом зашёл староста. — Ишь чего придумал, дракон, — никак не мог успокоиться глава деревни. — Их уже лет сто как никто не видел. Да и вообще, кто их видел. Сказки это всё. Потерял стадо, вот и плетёт небылицы. — Не ругайся ты так, — подала голос госпожа Ким. — Может, он испугался чего. Староста пробурчал под нос что-то про ответственность и безалаберных пастушков, но ход его мыслей прервала дочь, прибежавшая с водой. Половина расплескалась на её руки и на пол, но Сехун ничего не сказал. Лишь капнул немного микстурки и дал выпить больной. После чего сказал дочери принести таз и ждать, когда из матери выйдет вся отрава. — До свидания, — Сехун поклонился в дверях и вышел ровно в тот момент, когда из госпожи Ким полезла наружу вся еда, какую она могла съесть за день. Сехун вздохнул — его ждали ещё три пациента. Конец рабочего дня он отмечал в местном трактире — пил горькое пиво и пытался отдохнуть от болтовни и шума, но худшего места для подобного отдыха не сыскать. Собравшиеся мужики обсуждали рассказ пастушка и считали, скольких коров тот потерял. — Если у тварины четыре лапы, а пятую он сразу — ам! — и в пасть, то аккурат пять пропавших коров получается, — на пальцах доказывал правоту паренька кузнец Ёнун. — Сходится тут всё! Тем более старостины малявки сказали, что видели кровищу! — Ну да. Иначе куда Минхён мог деть коров? Не сожрал же он их сам, — поддержал его Донхи. — Не волки ж опять вернулись. — А хоть бы и волки, — громко отхлебнул пива Чонсу. — Какие тут драконы, они ж не существуют. Ведётесь как дети. — Сам ребёнок! — Ёнун стукнул кулаком по столу с такой силой, что опрокинулась кружка Донхи. Тот не остался в долгу и стукнул уже самого Ёнуна. Завязалась потасовка, полетели табуреты, ножи, вилки, чьи-то сапоги, раздались ругательства о чести такой-то матери. Сехун выдохнул и выскользнул за дверь. Он даже не подозревал, что вскоре драка кончилась, а присутствующие решили проверить, а существует ли дракон. О произошедшем Сехун, как и непьющее население деревни, узнал лишь на следующее утро, придя на базар. По словам Чонми, жены мясника, все, кто был в трактире, вдохновлённые алкоголем в крови, схватили каждый по факелу и двинулись в темноте искать дракона. Кто-то предположил, что дракон — та же летучая мышь, только громадная, и все полезли обыскивать пещеры. Нет, перебила её Чжухён, они взяли с собой собак, чтобы пустить по следу крови, который остался от коровы. Вы несёте какую-то дичь, констатировала Чольхи, жена Чонсу, это не они его нашли, а дракон налетел на них, когда они только подошли к горе. Гигантский, одни крылья около мили, а рожа какая жуткая! Огромные клыки, горящие злобой глаза, зловонное дыхание! — Заливаешь, Чольхи, — перебил Донхи. — Так же складно заливаешь, как твой муженёк. Сехун поспешил уйти, раз уже покончил с покупками, но тут Донхи его заметил. — О, господин ученик доктора, ты-то мне и нужен. Идикась сюда. Сехун неохотно подошёл ближе. От Донхи пахло алкоголем, потом и чем-то ещё, что Сехун не мог определить. — Понимаешь, господин ученик доктора, нам нужна какая-нибудь отрава. Старикашка доктор точно не даст, но ты же добрый, ты не откажешь. Сехун, левое плечо которого сжимала в железной схватке рука Донхи, не мог не согласиться, рискуя остаться без костей. — Мы тварину решили того, травануть. Не знаем, выйдет ли, но попытаться стоит. Помоги, господин ученик, без тебя не справимся. Если Сехун и думал, что без левой руки он как-нибудь проживёт, то раздумал, когда Донхи тряхнул его так, что голова едва не отлетела. Пришлось пообещать, что к вечеру он достанет какие надо яды и отвары. Сделать это было крайне сложно, потому что старик доктор не выходил из дома из-за больных ног и не спускал глаз с полочки с микстурами и отварами. Если Сехун хотел что-то взять в обход доктора, то всегда оказывался в поле зрения учителя. — Сколько раз я говорил не трогать без спросу! — доктор колотил его палкой по спине и плечам, разделяя каждое слово из-за одышки. Сехуну пришлось бы сильно постараться, чтобы не попасться на глаза учителю. Но всё, что он смог придумать — это выманить его из дома словами "без вас, учитель, никак не справиться". Пока доктор спускался с крыльца и залезал на телегу, чтобы доехать до дома госпожи Ким, Сехун терпел его ворчание и бубнёж. — Взял бестолочь на свою голову, ну ничего сам не могёт, что за напасть, идиотина этакая. Сехун пропускал его слова мимо ушей, надеясь, что доктор не помнит наизусть все свои колбочки и бутылочки, иначе его точно забьют палкой до полусмерти. Пока он искал нужные ему отвары, вспоминал, как оказался учеником доктора. Ему было лет семь, когда мать разродилась мёртвым ребёнком и сама тут же померла среди окровавленных простыней и грязного белья, которое не успела постирать. Старшие братья пришли домой раньше Сехуна, бывшего пастушком вместе с Чунмёном, хористом из церкви. Они успели всё прибрать, глотая слёзы, до прихода младшего. — Мама уехала, — говорили они и игнорировали вопросы о своих покрасневших глазах. Вскоре отец спился, не пережив горя, а братья уехали на заработки в город. — Мы будем присылать тебе деньги, — пообещали они и пропали навсегда. Сехун больше никогда о них не слышал. Его приютила семья доктора — тогда его жена, тихая и добросердечная госпожа О, была ещё жива, а сам доктор не сыпал направо и налево оскорблениями. Сехуну было всего восемь. Доктор понемногу учил его тому, что знал сам. Своих детей у них с госпожой О не было — её здоровье не позволяло их иметь. Поэтому они окружили Сехуна заботой и добротой, пытаясь его чему-то научить, чтобы он не стал после пропивать свою жизнь. Пока доктор учил его биологии, госпожа О учила его читать и писать. На ночь она всегда читала ему сказки про прекрасных принцесс, злобных драконов и отважных рыцарей. Доктор считал это глупостью, но никогда не вмешивался в этот маленький ритуал, а иногда и сам усаживался у кровати Сехуна, чтобы послушать. Тогда у него были ещё были силы бегать по пациентам и даже выезжать в соседние деревни, если нужна была операция. Доктор О был одним из лучших хирургов, он интуитивно чувствовал, как надо резать, чтобы уж точно спасти. Эту интуицию он развил и в Сехуне. Уже в двенадцать он стал брать его с собой на осмотр пациентов, а в пятнадцать позволил ассистировать на операции. Самостоятельную операцию Сехун провёл в девятнадцать — ампутировал руку шестнадцатилетней девочке. На следующий день госпожа О умерла от остановки сердца. После этого доктор О из радушного и доброго человека стал превращаться в озлобленного старикашку, а Сехун стал выполнять почти всю его работу. Отношение доктора к Сехуну кардинально изменилось — он больше не хвалил его, только ругал и поносил на чём свет стоит. Сехун ловил себя на мысли, что доктор может винить его в смерти госпожи О, но это было бы глупо. Сехун в тот день был ещё в другой деревне, а сам доктор был у молодой жены Чунмёна — она впервые рожала. Может, её дочь родилась в тот момент, когда госпожа О делала последний вдох, кто знает. Сехун впоследствии привязался к девочке, а доктор так и не простил самому себе, что его не было рядом с женой. Стук в окно прервал поток мыслей Сехуна. Обернувшись, он увидел лицо пацанёнка, которого попросил покараулить на улице. Кивнув в благодарность, Сехун быстро спрятал отвары в саквояжик и вышел на крыльцо, чтобы встретить доктора. После смерти жены у него резко ухудшилось здоровье, он не мог даже сам слезть с телеги. Сехун помог ему сойти, получив походу пару ударов и бранных слов, и завёл в дом. К его счастью, доктор ничего не заметил, сразу направившись к постели. — Чего встал? — злобно спросил он, свесив ноги с кровати. — Работать кто будет? Сехун пулей вылетел за дверь, прихватив саквояж. Донхи ждал его на закате. Завершив врачебные визиты, Сехун направился к воротам деревни. Его уже ожидали — и Донхи, и Чонсу, и Ёнун, и все-все-все, кто хотел хоть чуточку прославиться. С собой собрались брать даже местного пьяницу, который по старой памяти именовал себя поэтом и творцом. Сехун протянул опасной компании бутыли с отравами и собирался уже уходить, как Донхи сцапал его тяжёлой рукой за плечо. — Не хочешь пойти с нами, господин ученик? Проверишь, мёртв дракон аль жив. Сехун, в который раз кляня себя за трусость, согласился. Он не был силён в физическом плане, поэтому боялся всех, кто хоть немного умел махать кулаками. И всех, у кого кулаки были тяжелее всего веса Сехуна. Донхи был как раз из таких. И из тех, кто начнёт драку, если ему что-то не понравится. С такими лучше не спорить. Сначала решили разделать корову, отделить мясо от костей, чтобы удобно было тащить, и смазать тушу отравой. Пока Чонсу с Ёнуном забивали скотину, Донхи и ещё пара человек вылили все яды, что Сехун дал, в таз. Освежеванную тушу аккуратно опустили в таз и держали до тех пор, пока Сехун не сказал, что мясо уже достаточно пропиталось. После всех приготовлений отправились к горе. По пути Ёнун рассказал Сехуну план. Он был прост и совсем не героичен — найти дракона и при удобном случае закинуть тушу прямо в пасть дракону. — Он пожуёт да и скопытится! А мы его добьём. Сехун сомневался на этот счёт. Хотя, конечно, он сомневался и в самом существовании чудовища. Если они и существовали, то вымерли пару столетий назад, когда крестьяне перестали бояться драконов и обозлились, что те воруют их скот. Старик доктор рассказывал об этом Сехуну, когда тот был ребёнком. Госпожа О дочитывала сказку, закрывала книгу и уходила в свою спальню, а доктор О старался развеять иллюзии, навеянные её историями. — Если драконы и были, то уже давно подохли от рук человеческих. Нет страшнее существа, чем человек, Сехунни. Запомни это. Сехун запомнил. Он знал, что люди могут ранить больнее любой из тварей. Дракон нашёл их сам — налетел, подобно вихрю, и зарычал утробно и страшно. Пьяница поэт с визгом рухнул на землю и сжался, стараясь руками прикрыть голову. Сехун обнаружил себя прячущимся за деревом и дрожащим, как травинка на ветру. А дракон летал вокруг прижавшихся друг к другу людей и издавал страшные звуки. Его жуткий хвост, покрытый шипами, сбивал верхушки деревьев и осыпал их ветвями и листьями. Дракон не пытался их сожрать — он их просто запугивал. И лишь Ёнун не потерял самообладания. Отобрав у Донхи тушу, он прицелился и, дождавшись, когда дракон откроет рот, чтобы продемонстрировать громадные клыки, забросил её в его пасть. Дракон рефлективно прожевал мясо и проглотил. Сехун замер в ожидании. Издав жуткий вопль, дракон, извиваясь, бросился прочь, но никак не мог набрать нужную высоту. Он задевал брюхом вершины деревьев и не мог подняться в воздух. Его всего крутило, ломало и трясло. Когда он скрылся во тени, отбрасываемой горами, сельчане вздохнули спокойно и принялись наперебой хвалить Ёнуна за его отвагу. — Вот вернёмся, и я угощу тебя пивом! — Донхи несколько раз хлопнул его по спине с невероятной силой. Сехун, всё ещё стоя за деревом, подумал, что его такие удары бы переломили пополам. Пьяницу поэта подняли на ноги и велели придумать песню о подвиге Ёнуна. Шумной гурьбой они ушли, совершенно позабыв про оцепеневшего Сехуна. Он всё ещё не мог поверить, что видел дракона, и что их план сработал. Выравнивая дыхание, Сехун стал судорожно размышлять, что ему делать, пока не увидел, что на земле лежит факел, который брали с собой про запас. С большим трудом Сехун зажёг его и посмотрел в сторону деревни. Ему хотелось вернуться, потому что идея переночевать в лесу его совсем не устраивала. Но с другой стороны, ему хотелось увидеть дракона вблизи. Он всю жизнь верил, что их не существует, а тут живая особь. Он мог бы препарировать его и узнать, как драконы устроены внутри. Он мог бы изучать его кровь, по преданию обладающую множеством целебных свойств. Если бы только он смог добраться до неё, он бы создал лекарство от всех болезней! — Притормози коней, — сказал Сехун самому себе, чувствуя, что начинает увлекаться. — Может, тебе причудилось, и это была гигантская птица. Скорее всего, никаких драконов нет, мы были обмануты нашими глазами. Продолжая убеждать себя, что верить глазам нельзя, Сехун повернул в обратную сторону от деревни. Он шёл по пути, проложенному драконом по верхушкам деревьев. Где-то поваленные молодые деревца, где-то обломанные ветви крон указывали ему дорогу к горе. Сехун, вздрагивая от каждого шороха, неумолимо шёл вперёд. Дойдя до горы, он заметил неглубокие борозды, совсем свежие. Дракон полз вверх, подтягивая своё тяжелое тело на когтях. Сехун же нашёл тропку, по которой иногда поднимались вверх женщины их деревни, собирая ягоды, грибы и целебные растения. Сехун и сам порой проводил тут долгие часы, собирая нужные травы для того или иного снадобья. Освещая себе дорогу факелом, Сехун поднимался вверх, то и дело поглядывая на борозды, становившиеся всё более глубокими. — Птица не могла оставить таких следов, это точно дракон. Теперь Сехуном двигало желание прославиться, изобрести что-то воистину великое. И где-то на периферии сознания маячило желание просто по-детски порадоваться, что сказки — это не просто выдумки, это реальность. Факел почти догорел, когда Сехун добрался до пещеры, из которой безудержно воняло падалью. Прежде чем войти, он сделал несколько глубоких вдохов, чувствуя, как бешено колотится сердце. Ещё шаг и он увидит то, чего не каждый достоин — настоящего дракона, вблизи, совсем рядом. Но на влажном полу пещеры лежал юноша, тяжело дыша и постанывая. Сехун бросился к нему, совсем позабыв, что у него нет с собой инструментов. Так его воспитал старый доктор — если человек в беде, спаси его несмотря ни на что. Сехун старался всегда так поступать, но чаще всего с мыслью "так говорил господин О". Сейчас он бросился к юноше, потому что. Он сам не знал почему. Он испугался, что тот может умереть, хотя явных признаков скорой смерти не было. Юноша дрожал и потел, и когда Сехун коснулся его, не обратил на него внимания. — Эй, как вы? — бездумно спросил Сехун, переворачивая парня. Склонившись, чтобы послушать сердцебиение, Сехун едва не отпрянул, почувствовав чудовищный запах изо рта парня. Запах отравленного мяса. Сехуну хватило сил не сбежать сразу же. Перед ним лежал дракон в человеческом обличье. Сехун вышел из пещеры, несколько раз шумно втянул в себя воздух и выдохнул. Он был не готов к волшебству и магии на таком близком от себя расстоянии. Предполагать, что драконы существуют, и видеть одного из них в виде человека — это совершенно разные понятия. А может, он сам всё себе придумал, и этот парень оказался тут случайно? Может, он уже несколько дней тут лежит и страдает. А эти следы — лишь совпадение. — Кого ты обманываешь, Сехун, — молодой доктор покачал головой и вернулся в пещеру, предварительно задержав дыхание. Первое, что он сделал — это сунул пальцы в рот тихо постанывающему парню и вызвал у него рвоту. Он перебросил его через колено и поддерживал, чтобы парень не захлебнулся. Сехуна не волновало, что его одежда уже пропахла запахом падали. Парню было невообразимо сложно, он громко кашлял и едва сдерживал стоны. — Тише, тише, — Сехун поглаживал его по спине, покачиваясь на одном колене. Сил в нём было немного после восхождения, он держался лишь на силе воли, и это был его маленький подвиг. — Всё хорошо. Когда в парне больше ничего не осталось, Сехун подхватил его подмышками и вынес на площадку. И лишь сейчас он заметил, что тот был обнажён и дрожал от ночной прохлады — в августе уже чувствовалось приближение осенних холодов. — И что мне с тобой делать, — Сехун стянул с себя сюртук, обвязал вокруг бёдер парня и присел, чтобы закинуть его себе спину. От парня нестерпимо воняло, но Сехун не мог оставить его здесь до утра. Он вообще не мог его оставить. Да, его жизни больше ничего не угрожало, но Сехун и вообразить себе не мог, как это — не помочь человеку в беде. Поэтому он стал спускаться по пологому склону на дрожащих ногах, постоянно поправляя руки парня на своей шее. — Простите, — едва слышно прошептал тот ему на ухо. Сехун закашлялся от неприятного запаха и поморщился, когда тот представился. — Тэмин. — Очень приятно. А теперь помолчи, пожалуйста, иначе мы оба упадём. Тэмин послушно закрыл рот и уткнулся холодным носом в шею Сехуна. Сехун, всё ещё пошатываясь, продолжал спускаться по тропинке, и едва не споткнулся на ровном месте, почувствовав влагу на плече. Тэмин спал, мирно пуская слюни. — Да чтоб тебя, — Сехун яростно подбросил его, чтобы удобнее перехватить. — Если все драконы были такими, вообще не удивлён, что их перебили. — Кого перебили? — сонно спросил Тэмин. — Я просил тебя молчать. До деревни шли в полной тишине — Сехун шатался и часто останавливался, чтобы перевести дух, а Тэмин засыпал и просыпался каждый раз, когда Сехун наклонялся, чтобы усадить его у дерева. Ворота они увидели, когда стало светать — на востоке занималась бледно-розовая заря, а Тэмин уже начал дрожать и кашлять. Сехун выдохнул с облегчением, когда увидел родные крыши, пусть до них ещё прилично было топать. Он знал, что Чунмён, пусть это и не обязательно, вставал на рассвете, чтобы помолиться и прибраться в церкви. Его дочурка выскакивала следом и рвалась вместе с пастушками выгонять коров из загонов. Её никогда не отпускали вместе с мальчиками, что бесконечно её возмущало, но Чунмён придерживался традиционных методов воспитания — девочка должна сидеть дома и заниматься хозяйством. — Эй, Чонин! — позвал Сехун, подходя к воротам, которые дочка Чунмёна всегда открывала для пастушков. — Чонин, принеси, пожалуйста, одеяла в церковь. — А зачем... Ого! Сехун, это где ты шлялся всю ночь? — Чонин придержала для него ворота, чтобы он смог войти, и с любопытством уставилась на его ношу. — Сехун, он что, голый? — Чонин! — прикрикнул Сехун, чего обычно себе не позволял. Девочка, обидевшись, умчалась домой за одеялами, а на его крик обернулись даже пастушки и некоторые коровы. Чунмён вопросов не задавал, когда Сехун ввалился в церковь с дрожащим нагим человеком на спине. Помог уложить на скамью и тут же ушёл за горячим чаем для Сехуна, потому как он дрожал не меньше — от усталости, голода и невероятного волнения. Чонин вбежала с охапкой одеял и бросила их у ног Сехуна, даже не глядя на него. — Ладно тебе, мелкая, извини, — Сехун притянул девочку к себе и потрепал по голове. — Сама понимаешь... — Ну да, для такого хиляка, как ты, притащить сюда человека — настоящий подвиг. Почти такой же, как подвиг Ёнуна. — Чонин, не слишком ли часто ты слушаешь взрослые разговоры? — вмешался Чунмён и протянул Сехуну кружку с ароматным дымящимся чаем. — Вчера Ёнун болтал, что завалил дракона, — продолжил он, обращаясь к Сехуну. — Был уже абсолютно пьяным, но всем доказывал, что он герой. — Не сомневаюсь, — ответил Сехун, грея руки о кружку. — Чонин, я был бы рад, если бы ты принесла мне мой саквояж. Он должен быть у Донхи или Чонсу дома, посмотри, пожалуйста. Чонин выскочила за дверь, а Сехун, отставив чашку, на пару с Чунмёном стал укутывать Тэмина, одновременно растирая его руками. — Я не спрошу, где ты был ночью и где нашёл этого человека, — начал Чунмёна, когда Тэмин был надежно замотан в кокон из одеял. — Но почему от него так нестерпимо несёт? — Долго рассказывать, — махнул рукой Сехун. — Я не хочу забивать тебе голову. — Как скажешь. Когда Чонин принесла саквояж, Сехун принялся лечить Тэмина. Сначала от отравления, а лишь потом от простуды. Вывести яды из организма было важнее, чем прервать кашель. После Сехун одел его в одежду, которую сельчане сдавали в церковь, как ненужную. Штаны были коротковаты, а рубаха велика, но кому есть дело до удобства, когда человека нужно одеть, чтобы не голышом его держать над выгребной ямой? Тэмина безостановочно тошнило около десятка минут, после чего он едва не отключился. Сехун успел его поймать, чтобы тот не упал лицом в собственную рвоту, и оттащил к тазу с водой, который принёс Чунмён. Сехун не позволил ему помочь умыть Тэмина. И лишь утерев ему лицо и причесав спутанные волосы, Сехун согласился передать его на руки Чунмёну. — Я отнесу его к себе домой, — сказал Чунмён, подхватывая больного; при этом под сутаной явственно проступил силуэт его мышц. — Чондэ приглядит за ним. — Я доверяю твоей жене, — сказал Сехун и почувствовал адскую усталость в каждой клетке тела. Но ему ещё предстоял обход больных и встреча со старым доктором, который по голове не погладит за ночное отсутствие. Но на удивление Сехуна, господин О никак не отреагировал на его исчезновение. Лишь сморщил нос и посоветовал сменить одежду, а то "несёт как от дохлой уже недели три кошки". Сехун не стал спорить.***
Отовсюду доносились крики и мольбы о пощаде. Где-то плакал ребёнок, пока свист стрелы не заставил его молчать. Кто-то проклинал врагов, кто-то — собственных солдат, не сумевших защитить. И все, абсолютно все бежали от горящих домов, от вражеских тёмных рядов, ощетинившихся пиками. А Тэмин мог лишь наблюдать за этим из леса, где его прятали верные престолу рыцари. Он смотрел, как горящие стрелы опаляют крыши и сжигают, выжигают дотла его город; наблюдал, как падают наземь погибающие от страшных ударов люди, его люди, подданные, которых он должен был однажды защитить, — они опадали, будто марионетки, чьи веревочки внезапно оборвали. Он видел, как лопались головы защитников столицы, когда на них со всей силы опускались подкованные копыта лошадей. Тэмин смотрел, как погибает его родной город, как валится, словно игрушечная, стена, оберегавшая его столицу. Он смотрел... — Не смотрите, мой принц, — тихий голос за спиной и рука, заслоняющая горящий мир. — Не смотрите... Голос дрожал, как и рука, и Тэмин видел чёрные клубы дыма и вырывающиеся языки пламени цвета закатного солнца. Это был закат его страны. Тэмин проснулся в страхе, дрожа и задыхаясь от духоты. Он едва мог пошевелить руками и ногами, а глаза застилал солёный едкий пот. Он пытался сесть, но никак не удавалось высвободиться. — Вы очнулись, — послышался тёплый женский голос. — Не двигайтесь, я разверну одеяла. — Где я? — с трудом произнёс Тэмин, чувствуя, как слова царапают пересохшее горло. — Вот, возьмите, Сехун сказал, что вам надо больше пить, — девушка приятной наружности появилась в поле его зрения, протягивая кружку. — Вы выглядели просто ужасно, когда вас принесли. — Где я? — увереннее повторил вопрос Тэмин, смочив горло. — В деревне Форност, — ответила девушка. — Вас сюда принесли из леса. Тэмин хотел задать ещё несколько вопросов, но разразился чудовищным кашлем. Девушка тут же дала ему какой-то кислый отвар и попросила лечь и не двигаться, пока она пошлёт за врачом. — Не надо врача, — прохрипел Тэмин. — Где этот, который меня привёл? — Он и есть врач, — улыбнулась девушка. Глядя на неё, Тэмин перестал хмуриться — невозможно злиться или дуться на мир, когда есть люди с такими добрыми улыбками. Он послушно лёг и позволил подоткнуть под себя одеяло, пообещав подождать, пока она сварит бульон и пока придёт Сехун — тот самый, который принёс. Сехун примчался, словно ветер — волосы торчали во все стороны, рубашка не заправлена, сюртук криво застёгнут. Тэмину понадобилась вся сила воли, чтобы не разлить чай, который ему любезно подала милая девочка лет семи. — И вот это меня притащило? — спросил он у Чондэ — той улыбчивой и доброй девушки. — А что не устраивает, — пробурчал Сехун. — Ты мне спину обслюнявил, я же не возмущаюсь. Тэмин не ответил — он всматривался в лицо доктора. Что-то в нём казалось ему знакомым, но что, он никак не мог понять. А доктор тем временем приводил себя в порядок и пытался пальцами уложить волосы. — Прикрой дверь, пожалуйста, — попросил Тэмин и после жестом подозвал ближе. — Как ты меня нашёл? — В пещере. Я шёл по поваленным деревьям и бороздам на склоне горы, — ответил Сехун. — Я знал, что ты отравлен. — Откуда же? — опасно прищурился Тэмин, при этом его зрачки сузились, а радужка едва не окрасилась в жёлтый. — Неважно. Просто знал, — отмахнулся Сехун. — Но я никому не сказал, кто ты. — А ты знаешь, кто я? — жёлтая радужка стала расползаться и заполнять и белок. — Дракон, — тихо ответил Сехун. — Я знаю, что ты дракон. Но никому не скажу. Они убьют тебя. — Что-то я не видел у вас противодраконьих установок, когда воровал скотину, — перешёл на шепот Тэмин, вернув глазам прежний вид. — Ни катапульт, ни рогатки у пастушка, ни пушек с сетями. — Что за варварство, — поморщился Сехун. — Что вообще за бред — противодраконьи установки? Тэмин молча заглянул ему в глаза. В них плескалось недоумение пополам с каким-то детским любопытством. — Ты что, правда не знаешь? — спросил Тэмин. — Нас учили, что драконов не существует. От... Доктор О говорил мне, что их всех уничтожили. — Глупость какая. Дракона не так-то просто уничтожить. В дверь постучались, и Тэмин замолк, позволив Сехуну подскочить и открыть дверь Чондэ, принесшей бульон в горшочке. Она с ложки кормила Тэмина, не обращая внимания на его недовольство. Чондэ, словно зная, улыбалась и рассказывала утренние сплетни, которые успела принести Чонин, а Сехун следил за ними обоими, пытаясь осознать, что этот худощавый жилистый паренёк с тонким запястьями и большими добрыми глазами может обращаться в гигантское смертоносное животное. И чем больше он думал об этом, чем больше представлял, тем более привлекательной казалась идея. — Расскажи мне о драконах! — попросил Сехун, едва Чондэ вышла из комнаты. Тэмин от неожиданности вздрогнул и посмотрел на сияющего Сехуна. От его вида у Тэмина как-то неприятно защемило в груди и потяжелела голова, будто в неё залили раскаленного железа. И словно сквозь вату донесся шёпот, доводящий до непрошеных слёз в уголках глаз: Я дождусь вас, мой принц. Я клянусь. Тэмин согласился, отвернувшись. Улыбка Сехуна, такая же сияющая и яркая, как солнце за окном, слепила глаза и вызывала совсем не те ощущения, которые следовало бы. Было что-то в его виде такое, что отвлекало Тэмина от самого Сехуна. Словно он смотрел на него сквозь туман или видел его отражение в воде, постоянно прерываемое рябью и движением мелкой рыбешки. Тэмину казалось, что это и не Сехун вовсе, что он просто похож. В один момент мир поплыл перед глазами и Тэмин почувствовал, как заваливается набок. Но его подхватили сильные руки с огрубевшими ладонями. И аккуратно, почти нежно уложили в постель. — Тебе стоит ещё поспать, — сказал Сехун, положив руку на его лоб, небрежным движением смахнув чёлку. — Сон ускорит выздоровление. — Я столько спал, — проворчал Тэмин. — На всю жизнь вперёд хватит. — Как твой доктор, я говорю тебе спать, — Сехун укрыл его одеялом под самый подбородок и подоткнул края, чтобы больной не смог выпутаться. — Сехун, я спал столетия! — возмутился Тэмин. — Ты был драконом. А теперь ты человек, у тебя человеческие потребности. С этими словами Сехун зашторил окна, что никак не помогло избавиться от яркого света в комнате, и вышел, пообещав зайти ещё раз вечером. Тэмин боролся со сном и никак не хотел закрывать глаза, ведь там, под веками, только страх, боль и ужас. Там кровь, пожарища и печальный голос, говорящий: "Вы справитесь. Кто если не вы?" Но почему именно я? Проморгавшись, Тэмин увидел над собой бесконечно высокое небо — такое же высокое, какое равнодушно смотрело и принимало яд чёрных клубов и отраву языков огня. Такой же безмятежно тёмный купол, что следил за тем, как погибает его страна. Как погибает его народ. А под куполом сияли холодные, голодные звёзды, ждущие свой ужин — души всех тех, кто погиб под их бессердечными взглядами. — Вы проснулись, — кто-то (хотя разве он кто-то, он — всё, что осталось у Тэмина. он да горстка рыцарей) помог ему подняться. — Вам нужно поесть, мой принц. — Я не голоден, — Тэмин отмахнулся и подтянул к груди колени. Его не стали уговаривать, лишь накинули на плечи плащ — яркий, кроваво-красный. Когда-то отец говорил, что это цвет королей, но теперь это был цвет предательства, трусости и бегства. — Я не достоин носить этот плащ, — Тэмин стянул его с себя и, скомкав, выбросил. Ему ничего не сказали и на этот раз — молча протянули плошку с жидкой похлёбкой, в которой плавал один-единственный кусочек мяса из всего котла. Они шли уже второй десяток дней. Лица его рыцарей осунулись, они сами ослабли, а сокровище Тэмина, его самый ценный человек стал походить на живой скелет. Он никогда не был здоровым ребёнком, но отсутствие даже элементарных благ отвратительнейшим образом сказались на его состоянии. Пусть он не жаловался — как-то не привык, пусть не говорил, что болит, Тэмин видел — видел и понимал, что до конца их путешествия они не дойдут. Вместе. — Поешьте, мой принц, — его щеки коснулась тонкая холодная ладонь, твёрдая из-за всех проступивших костей. И влажная от постоянного жара изнутри. — Вам нужны силы. — Мне нужен ты, — Тэмин взял его за руку и придвинул к себе ближе — насколько позволяли приличия. — Возьми. Он протянул кусочек мяса, от которого отказались энергичным мотанием головой. — Я не могу, — голос был тихим-тихим. — Я не могу есть. Он был готов заплакать, но держался перед своим принцем, не позволил проявить слабость. Это злило Тэмина — неужели после всего он не был достоин того, чтобы ему показали эту малость — слёзы боли? — Посмотри на небо, — произнёс Тэмин, когда молчать и смотреть на то, как краснеют глаза напротив, стало невозможно. — Как думаешь, где сейчас созвездие Малого Дракона? — За облаками, мой принц, — дрожащим голосом ответил ему человек, пообещавший всегда быть рядом. Человек, который не сдержит своего обещания. Небеса смотрели на них свысока, с презрением, холодные звёзды подмигивали, а облака пытались впитать влагу с бледных щёк. Если бы Тэмин мог, он собрал эти слёзы ладонями и прижался лбом к чужому. Но он мог лишь слушать приглушенное всхлипывание и чувствовать под своей рукой дрожащую руку, холодную, но дарящую тепло. — Я бы хотел сопровождать вас до самого конца, — прошептал едва слышно будущий клятвопреступник. — Простите, что не могу до конца выполнить свой долг. Тэмин не смог ответить и лишь притянул его к себе за плечи, наплевав на взгляды, которые могли бросать на него рыцари, не понимавшие его привязанности к этому мальчишке, сыну конюха. Да, они росли, играли и проводили время вместе, но у принца не было друзей-ровесников, а сын конюха был всего на год младше. Королевская чета решила, что их сыну не будет хуже, если пару раз в неделю он будет играть с кем-то своего возраста. С кем-то, нескованным правилами двора и не запуганным неприкосновенностью наследника престола. Сын конюха был мальчиком слабеньким, нездоровым, при всем желании он не смог бы одолеть принца в физическом состязании. А принцу и не надо было. Принцу было достаточно того, что он просто рядом. Ему и сейчас этого было бы достаточно. Мы пройдём этот путь до конца, .... Тэмин проснулся, услышав громкий стук двери. За ним последовал топот маленьких ножек и чей-то смех. За стеной воссоединилось маленькое семейство и приступило к ежевечернему ритуалу общего ужина. А Тэмин лежал под кипой одеял и слушал, как счастливая семья радуется простым мелочам вроде фасоли в овощном рагу. Чондэ с нежностью обращалась к мужу по имени, предлагая добавить ему овощей. Чонин что-то торопливо рассказывала, не обращая внимания на то, что отец делал ей замечания. А глава семейства говорил о том, что произошло за день в церкви. Тэмин слушал их и завидовал тому, как легко протекает у них общение, не подчиняющееся никаким формальностям и правилам этикета. Именно из-за многоуровневых предписаний касательно королевского ужина Тэмин и не любил есть вместе с родителями. Он предпочитал компанию... Почему он никак не может вспомнить имя того, кто столько сделал для него? Почему не может восстановить в памяти образ того, кому в нежном детстве пообещал всегда защищать, быть рядом и не бросать? Почему всё, что он помнит — это дрожащие руки, дрожащие губы, холодные пальцы; трепет ресниц, заглушаемый всхлип, быстрое движение — скорее бы избавиться от непрошеной слезы, дёрнувшаяся в испуге тень. И вроде много, а вроде ничего. Разрозненные миражи, которые не собрать в целую картину. Как же его зовут? Как же? Как? — Сехун! Голос Чонин прорвался сквозь размышления Тэмина — звонко и громко она вскрикнула, и с шумом отодвинув стул, бросилась к Сехуну на шею. Тэмин услышал, как он охнул, словив девочку. — Мы же виделись, Чонин, — усмехнулся доктор и поставил малышку на пол. — Не веди себя так, словно прошло миллион лет. — Для мошки, живущей всего день, несколько часов — это очень, очень долго! — Но ты же не мошка, — голос Сехуна прозвучал ближе к двери в комнату. — Но могла бы ею быть! — Не сомневаюсь, — со смехом доктор зашел к Тэмину. Тэмин отвернулся, чтобы Сехун не видел, как тот дрожит — ещё решит, что температура не спала. — Как ты себя чувствуешь? — докторским тоном поинтересовался Сехун. — Лучше? — Гораздо, — кивнул Тэмин, всё так же не поворачиваясь. — Спасибо, что лечишь меня. — Не стоит благодарности, — покачал головой Сехун и коснулся лба Тэмина, проверяя, есть ли температура. В это же время Чондэ зашла с горшочком, полным бульона, в котором плавало несколько кусочков мяса, мелких-мелких, чтобы было легко жевать. Сехун принял у неё еду, зачерпнул ложкой и стал на неё дуть. Тэмин, не сразу осознав, что тот собирается делать, не успел отвернуться, когда ему в губы ткнули этой самой ложкой. Сехун настойчиво предлагал поесть, но Тэмин не мог позволить ему себя кормить. Он не немощный. Он не слабый. Уж ложку он точно сможет держать в руках. — Отдай сюда, — Тэмин вылез из-под одеял и отобрал горшочек. Ел торопливо, обжигая язык, но только сейчас он понял, как силён был голод. А Сехун тем временем рассказывал, как вместе с Чунмёном ходил к старосте, как они поручились за него, Тэмина, и теперь ему позволили жить в их деревне. — Пока поживешь у Чунмёна, ему, как пастырю, положено быть гостеприимным. А потом мы что-нибудь придумаем. — Как скажешь, — Тэмин отставил посуду и вытер губы тыльной стороной ладони. — Только я ничего не умею. Не научили как-то. — Разве ты не жил много столетий, не учился всякому у людей, раз умеешь превращаться из дракона в человека? — удивление Сехуна можно было ложками черпать из воздуха. — Всё не так, как ты думаешь, — Тэмин сел удобнее и подобрал под себя ноги. — Я скорее из человека однажды превратился в дракона. На этом превращения завершились. И прошлой ночью я вновь стал человеком. — Расскажи подробнее! — глаза Сехуна засверкали, подобно алмазам. Тэмин не смог устоять. До поздней ночи он рассказывал о своём детстве — с одной стороны, простом и незаурядном, а с другой — для Сехуна почти фантастическим. Рассказывал о том, как однажды у королевской пары родился сын, которому предстояло стать королём большой страны. А получилось только сжечь дотла то, что осталось от неё. Либо его, либо ничья. Только так. Он умолчал о том, что в его детстве, полном нянечек и учителей, был только один друг. Он не смог бы признаться Сехуну, что не помнит, как тот выглядел. Не помнит его имени. — Хороший же друг был, — Тэмин представлял, как Сехун скажет ему эти слова, от которых он мучился и сам. Он не сможет выслушать эти слова от Сехуна. Поэтому он говорил о своих уроках, о своих приключениях и военных походах. О том, как редко видел родителей, как часто убегал из дворца и носился по столице, пока его не поймает городская стража. Как часто он мечтал не быть принцем, а просто мальчиком. — Только жизнь мальчика совсем не такая простая, как тебе кажется, Тэмин, — произнёс Сехун, горько улыбаясь. И было в этом что-то знакомое, до боли, до дрожащих кончиков пальцев. Было странное чувство, что Тэмин это уже слышал. "Быть простолюдином не так уж и легко, мой принц". И горькая улыбка, исчезающая, стоит только моргнуть. Точно такая, как сейчас у Сехуна, погрузившегося в свои мысли. Тэмин отлеживался несколько дней — Сехун запрещал ему вставать и даже ходить по комнате. Грозился привязать, если узнает о его прогулках. Тэмин смотрел на него честными глазами и обещал, что будет лежать и рассматривать потолок, но всё равно не слушался его. Поднимался с постели, помогал Чондэ по дому — по мере возможностей, ведь он ничего не умел. К печи его не подпускали — от греха подальше. Но позволяли приносить со двора уголь и дрова, топить дом, мести пол. Маленькая Чонин с радостью носилась вокруг и учила, как и что делать. Тэмину бесконечно нравилось её общество — с ней было весело, беззаботно и интересно. Уборка в любой момент превращалась в игру, которой так давно не было у Тэмина. А девчушка — пусть и невысокая, пусть и маленькая — с силой толкала его на кровать и прыгала сверху, щекотала его, щипала и приговаривала, что она великая воительница, а он — ужасный зверь, который хочет её убить. У Тэмина не хватало сил и скорости увернуться или спрятаться. Но ему и не хотелось. К вечеру его постель выглядела как поле боя, и Чондэ, наигранно возмущаясь, заходила, поправляла простыни и заворачивала Тэмина в одеяло. — Господин грозный доктор скоро придёт, — и сама грозила пальчиком и выходила со смехом. А Тэмин тонул в тепле одеяла, тонул в том тепле, которым его укутывали в этом доме. И не хотел, чтобы это прекращалось. Он слушал, как возвращался из церкви Чунмён, как ловил скачущую вокруг дочку, как читал молитву перед ужином. И ждал. Он больше не завидовал. Он чувствовал себя частью всего этого. Пусть их разделяла стена, он всё ещё был частью этого дома. А потом приходил Сехун. Обжигая пальцы и ругаясь, он задом проходил в комнату и заносил горшочек с жидким супом. Ставил его на шкафчик у кровати и снова выходил — теперь за своей порцией. Ели в тишине — и это было комфортно. Тэмину нравилось. Сехун сидел на низком стульчике, так, что колени едва ли не касались ушей, и ел из своей тарелки. Горшочек Тэмина же стоял на доске для хлеба, которую ставили ему на колени. Это чем-то напоминало детство — тогда его драгоценный друг пробирался в королевскую опочивальню, где его никогда не находили стражи и личная обслуга, и ужинал вместе с принцем. Тэмин делился с ним своей едой, и, лежа в широкой кровати, они играли, кормили друг друга, порой забывали об всём и предавались ласкам. А сейчас Тэмин ловил на себе взгляды Сехуна — мимолетные, едва заметные, но горящие неясным желанием. И не мог сказать, что ему это не нравится. Пару раз он даже подумал, что кровать слишком узкая для них двоих, но быстро отбросил эту мысль. Ему больше не пятнадцать, чтобы заниматься подобными вещами. Ему двадцать плюс минус несколько сотен лет. Ему уже не пристало хотеть касаться обнаженного мальчишеского тела, ловить его выдохи и кусать губы, чтобы ни одни слова не сорвались, не вырвались наружу. Да и Сехун уже не мальчик, чтобы думать о нём такое. Но порой Тэмину кажется, что Сехун был бы совсем не против.***
Когда выпал первый снег, Сехун пришёл к старому доктору. С Чунмёном они договорились, что Тэмин поживёт у них лишь до наступления холодов — потом его надо будет забрать. Дом маленький, тепла на всех не хватит. — Прости, Сехун, я всё понимаю, но мы не можем рисковать здоровьем Чонин, — голос Чунмёна, тихий, спокойный, и глаза заботливые и добрые, на глубине их плещется вина. — И Чондэ ждёт ребёнка. Я должен позаботиться о ней. — Я заберу его, — и Сехун вышел из церкви, кивнув на прощание священнику. И он стоял у дверей собственного дома, дрожа на холоде, дрожа от страха и пытаясь согреть руки дыханием. Пытаясь согреть своё сердце. Здоровье старого доктора ослабло за последние пару месяцев, он перестал вставать с кровати, стал чаще ругать Сехуна и проваливаться в воспоминания, по которым мог блуждать до поздней ночи, не слушая и не понимая, что происходит. Сехун не уверен, что и сейчас его услышат и поймут. Поэтому дрожит на холоде, не обращая внимания на снег, облепивший ресницы, осевший в волосах. — Чего встал тут, господин ученик доктора? — вырвал его из забытья голос Донхи. — Заходи, или станешь снежной бабой! Сехун вздрогнул, когда его окликнули, и махнул рукой в благодарность. Отряхнувшись, он поднялся на крыльцо. Вошёл в дом. И услышал, как старик говорит со своей женой, обращаясь к ней по имени, как делал в молодости. Разговаривать было не с кем. Сехун попросил Чунмёна подождать ещё неделю. И стал наблюдать внимательно за доктором. Он вдруг стал чувствовать чудовищную вину — он не помнил, когда состояние старика начало ухудшаться. Не помнил, почему. Но знал, что это только из-за него. Сехун почти перестал бывать дома, оставаясь у постели здорового Тэмина до поздней ночи, слушая его истории о полётах. Тэмин был драконом около сотни лет, он облетел несколько стран, встретил с десяток других драконов — настоящих, не таких, как он. Но рассказы Тэмина были очень расплывчатыми — он не жил с другими людьми, он не знал, как они жили. Он был драконом, он не мог снова стать человеком. И Сехун, слушая его, боролся с желанием гладить по руке — маленькой, ухоженной, с нежной кожей — и говорить слова утешения. Тэмин был уже совершенно здоров, но Сехун продолжал держать его в постели, не разрешая ему много работать и двигаться. — Ты ещё слаб, на тебя иначе действует притяжение, твои мышцы ещё не привыкли к человеческому обличью, ведь ты столько провёл в образе дракона, — у Сехуна была целая охапка причин, и он по одной выдавал их Тэмину, который пытался сопротивляться, но проигрывал и смеялся. Сехун заваливал его на кровать, заматывал в одеяло и старался не думать о том, какая горячая кожа у Тэмина у самого низа живота. Он старался вообще не замечать реакции своего организма на Тэмина. Ему безумно нравилась та возня, которую они устраивали, будто им было по пятнадцать, кровь кипела, а энергия требовала выхода. И хотелось постоянно крутиться на маленькой постели, хватаясь друг за друга, словно ненароком касаясь обнаженного тела. Сехун иногда специально провоцировал Тэмина, когда тому было не до споров, о том, что он здоров и больше не может находиться в лежачем положении. Тогда Сехун двумя-тремя фразами доводил его до состояния "я докажу тебе, что здоров", и валил навзничь. И был безмерно счастлив, если удавалось уложить его на живот и завалиться сверху. Было в этом что-то детское, провокационное и напрашивающееся на грех. И что-то безумно знакомое, словно Сехун постоянно так делал, хотя он и с братьями никогда не лежал в одной кровати. Но Тэмин не протестовал против такого подхода к лечению, и Сехун не задумывался. Он тонул в своём счастье и своих мечтах, и, приходя домой, заставал старика уже видящим десятый сон. И лишь случайно услышанная фраза отрезвила его. — Хаёни, посмотри, как там наш мальчик поживает, кажется, вчера он кашлял. Старый доктор произнёс это, глядя куда-то в стену, добрым голосом, который Сехун не слышал с тех пор, как госпожа О умерла. Старик обращался к своей жене так, словно она стояла рядом. Сехун подошёл ближе и подал голос: — Доктор О, с кем вы говорите? Его не услышали. Старик продолжил говорить со своей давно почившей женой, а Сехун стал с ужасом осознавать, что он совершенно не уделял внимания старому доктору. Человеку, приютившему его, когда он оказался не нужен своей семье. Давшему не только кров и еду, но и любовь, заботу и знания. Чувство вины, словно гигантский кровожадный и голодный зверь, изнутри грызло Сехуна, превращая внутренности в кровавую кашу. И с этим зверем Сехун ходил к больным, работал, приходил к Тэмину и быстро-быстро уходил, едва проверив, что он поел. Сехун замечал искоса брошенные взгляды Тэмина, в которых непонимание сливалось с обидой, но никак не мог найти в себе силы поговорить с ним. Он бежал домой, к старику, с которым так хотелось поговорить, обсудить возможности превращения человека в дракона, познакомить с Тэмином, заключить в объятья, в конце концов! Но старик всё меньше понимал, в какой реальности находится, не обращал внимания на Сехуна, не видел и не слышал его. И всё так же разговаривал с горячо любимой женой, безудержно регрессируя. Он теперь звал её "Ённи", как во времена молодости, когда он, молодой врач, только приехал в деревню по направлению из института. Сехун с ужасом и непроходящей печалью слушал его речи и сдерживал в себе слёзы, по ночам усердно и отчаянно молясь. А потом Тэмин пришёл к нему домой. Стоял канун Рождества, по деревне ударили морозы, и каждый топил дом, как мог. Сехун, беспокоясь о старике, совершенно позабыл, что обещал Чунмёну забрать Тэмина. Он почти и не виделся с ним, потому что проведать приходил задолго до того, как Чунмён завершит вечернюю службу. А ведь прошёл уже месяц с тех пор, как Сехун попросил дать ему неделю. Тэмин стоял на пороге, одетый в лёгкую куртку, дрожал и пытался улыбаться. — Ты не пришёл, — стуча зубами, проговорил Тэмин, пока Сехун оторопело глядел на него, не понимая, как он тут оказался. — Я решил проверить, как ты. Сехун отмер, когда Тэмина передёрнуло от холода, и затащил его за руку в дом. Повёл к печи и посадил возле неё, накрыл двумя шерстяными одеялами и ринулся в свою комнату искать тёплую одежду. На ходу он осыпал Тэмина ругательствами, кляня его глупость, безрассудность и беззаботность. — Ты же заболеешь! — воскликнул Сехун, падая на колени перед Тэмином и обхватывая его тонкую лодыжку. И замер. Он лишь хотел надеть на него носки, но ощущение ледяной гладкой кожи заворожило его. Сехун бездумно водил большим пальцем по ноге, задевая косточку, и не видел, как закрываются глаза Тэмина, как ускоряется его дыхание. — Сехун, — дрожащим голосом Тэмин вывел Сехуна из состояния дрёмы, и ему стало неловко за произошедшее. Тем более, что старик сидел в этой же комнате и смотрел куда-то в стену у печи, но Сехуну казалось, что он смотрит прямо на них и осуждает. Он быстро натянул на ноги Тэмина носки, стараясь не касаться голой кожи, и исчез в кухне, где долго-долго плескал себе в лицо холодной водой, пытаясь взять себя в руки. Но воспоминание о прикосновении к Тэмину ещё теплилось на кончиках пальцев, не желая улетучиваться и исчезать. Приготовив ужин на скорую руку, Сехун вынес его в комнату. Поставил перед Тэмином горшочек и сел возле старика, надеясь его хоть немного покормить. Но тот отворачивался и вел себя, как капризный маленький ребёнок, дуя губы. — Это твой отец? — спросил Тэмин, не сводя с них взгляда. Сехун покачал головой. — Твой учитель? Сехун рассказал Тэмину о своём детстве, не скупясь на подробности. Тэмин совершенно забывал есть и подносил ложку ко рту только когда Сехун напоминал ему об этом, прерывая повествование. Сехун и сам забывал кормить старика, полностью погрузившись в воспоминания. И остановился, лишь почувствовав на руке холодное, но ласковое прикосновение. — Я так скучаю по Ённи, — тихо, но отчетливо произнёс старый доктор О. И прикрыл глаза. Некоторое время сидели в тишине, ждали, что он ещё что-то скажет. Но старик молчал. Сехун объяснил Тэмину, что так звали госпожу О, то есть, доктор так звал госпожу О, пока она ещё была молодой девушкой, влюбленной в приезжего вчерашнего студента. И рассказывал все те истории, которые услышал от неё, — истории, которые научили его ждать истинную любовь. Рука старика остывала и теряла силу. Сехун не сразу осознал, что тот не уснул. Что добрые и умные глаза человека, который дал Сехун билет в мир, закрылись навсегда. Он накрыл своей ладонью руку доктора и сидел так, пока Тэмин, шурша одеялом по полу, не подошёл и не сказал дрожащим голосом: — Мне жаль. Мне очень, очень жаль. И лишь тогда Сехуна прошило осознанием. И он упал на грудь почившему, обнял его и позволил себе расплакаться. Он плакал долго, громко, как ребёнок, как не плакал после смерти добродушной и мягкосердечной госпожи О. Плакал так, как не мог после смерти отца, после исчезновения братьев. Он выпускал из себя всё — и горечь, и обиду, и все слова любви и благодарности, что он так и не сказал старому доктору. Его горячие, горючие слёзы падали на кофту старика там, где несколькими минутами ранее билось — едва-едва, но билось! — больное сердце. Сехун не чувствовал, как на его плечи накинули одеяло, не чувствовал, как гладили по волосам и неуверенно шептали на ухо "ну чего ты, тише, не плачь, ну Сехун". И когда не осталось совсем слёз, лишь пустота в груди, Сехун поднялся и посмотрел на старика. Его лицо — почти незнакомое за много лет ворчания и ругательств — умиротворенное, спокойное, напоминало о тех днях, когда Сехун сидел совсем один в своём доме, а рядом с ним всегда был Чунмён, который его подкармливал. Доктор долгое время просто приходил к нему, спрашивал, как дела, куда делись родители. И так участливо улыбался, что его прихода Сехун ждал, едва переступив порог дома после всех дневных обязанностей. И доктор ни разу не обманул его — однажды пообещав приходить каждый день, он сдерживал это обещание, пока госпожа О уговаривала старосту позволить мальчику жить у них. А Сехун вот так поступил с ним. Покинул его в последние дни его жизни. Совершенно забыл о нём. Сехуна сотрясала дрожь от отвращения к себе, он несколько раз ударил себя по голове, пока Тэмин не перехватил его руку. — Ты был рядом, — твёрдым голосом произнёс Тэмин, глядя Сехуну в глаза своими покрасневшими, полными невыплаканных слёз. — Ты был рядом с ним, когда он ушёл. И это главное. Сехун попытался вырвать руку, попытался возразить, что если бы он был рядом всегда, этого бы не произошло, но Тэмин обхватил его лицо своими маленькими ладонями и, приблизившись и коснувшись его лба своим, прошептал: — Однажды он бы всё равно ушёл. Не нам решать, когда это произойдёт. Но в последние минуты он был не один. Помни об этом. Нет ничего важнее, чем быть рядом, когда душа уже покидает тело. Голос Тэмина прерывался, становился едва слышным, но он всё говорил и говорил, не давая Сехуну отстраниться, не давая вставить хоть слово. И Сехун вновь залился слезами, упал в объятья Тэмина и осел вместе с ним на пол, рыдая и икая от нехватки воздуха. Он чувствовал, как неловко Тэмин гладит его по спине и невесомо касается губами уха, виска, волос. Как шепчет на ухо "я рядом, я с тобой". Сехун не знал, как важно было для Тэмина это мгновение — когда он заливал его плечо слезами и не пытался держаться, чтобы не потерять лицо. Не знал, что в этот момент он был для Тэмина всем.***
Хоронили старика всей деревней. Все его любили. Может, последние несколько лет пугали им детишек (не будешь слушаться — придёт старый доктор и заберёт тебя в свой страшный дом, будет бить палкой и ругать), но любили. Ценили его знания, его опыт. И легко перенесли эту любовь и на Сехуна, а вместе с ним — на Тэмина. Никто не задавал вопросов о том, откуда он взялся, кто таков и сколько уже живёт в деревне. Где-то кто-то слышал, что в доме Чунмёна живёт пришлый парень, но никто не уточнял. Чунмён священник, Чунмёну положено. И ни один из жителей не задался вопросом — а чего это пришлый держит Сехуна за руку, гладит по плечу, успокаивающе шепчет что-то. Всем было не до того. А парень не отходил от Сехуна ни на шаг. Смахивал украдкой слёзы, но держался и не терял самообладания. Как и Сехун. И крепко-крепко держал за руку, когда грубо сколоченный гроб (стоявший долгое время у кладбищенского сторожа, с тех самых пор, как добродушная госпожа О отошла в мир иной) опускали в землю. Сжимал плечо, когда Сехун кидал первый ком земли, отозвавшийся глухим стуком о крышку. Поддерживал, когда Донхи с Ёнуном закапывали могилу. И помогал идти, когда всё завершилось. Чунмён пришёл к Сехуну в тот же вечер — Рождество было омрачено, но оставлять его одного в такой день казалось кощунственным. Да и Тэмину нужны были тёплые вещи. Чондэ, охая и причитая, утирая влажные глаза, собрала в мешок одежду, которую приносили в церковь, и передала Тэмину. Она до сих пор не могла поверить, что он взял и ушёл, ночью, в холод, не предупредив её. Но оказался в нужное время в нужном месте. И Чунмён принёс этот мешок и увидел, что Сехун стоял на кухне, у печи, пытался хоть что-нибудь сготовить, а Тэмин, прижав колени в груди, сидел на постели старика, уже убранной, чистой, едва ли не стерильной. Сидел, прикрыв глаза. Чунмён не стал ему мешать. Он не до конца понимал Тэмина, его действия, да даже его появления всё ещё было загадкой для Чунмёна. Он как наяву видел, как Сехун принёс его, голого, дрожащего, беззащитного. Но в то же время от него исходила такая сила. Чунмён видел его слабым, но что-то в его голове подсказывало — не ведись на внешний вид. За ним скрывается нечто большее. И Чунмён, привыкший доверять себе, своему внутреннему голосу (мать всегда говорила — это глас Божий), старался не привлекать к себе внимания Тэмина. Не вступать в прямой контакт. Поэтому он осторожно положил мешок у кровати и пошёл к Сехуну, надеясь, что ему не нужна помощь. И что он вернётся домой как можно быстрее — что-то в этом доме стало его пугать. Возможно, запах гари, едва уловимый, но настойчивый. Сехун лежал на полу, а из печи шёл дым от медленно тлевшего полотенца. Дым был всюду и поднимался всё выше.***
Чёрными клубами он вился в воздух и смешивался с облаками. Грохот камней, стук копыт, топот тысяч тяжелых солдатских сапог переплетался с криками о помощи, детским плачем и женскими причитаниями. Будь Тэмин человеком, он бы остановился, он бы прекратил творить зло, но сознание его было порабощено сознанием дракона. И этот жуткий зверь требовал крови. Жаждал убийства. Алкал криков. И не собирался прекращать. Чей-то стон боли потонул в панических выкриках, чья-то рука промелькнула в живой волне из бегущих прочь, дальше от погибающей столицы. Но никто не спасся, ни один из них. Ведь Тэмину никто не нужен был. Тот, кто был нужен, угас и остался под молодым дубом, вдалеке от родных мест, вдалеке от Тэмина. Как остались далеко его голос, его лицо и имя... — Сехун! Чужой голос ворвался в сознание Тэмина подобно грому в ясный день. Едва не свалившись, не завалившись на бок, Тэмин пришёл в себя, осознал, в какой реальности находится. Стоило ему прикрыть глаза, как он провалился в полное беспамятство, забитое воспоминаниями, которые не хотелось поднимать со дна подсознания. А в реальности пахло дымом, и Чунмён звал Сехуна по имени, а Тэмин не понимал, что происходит. Пока не зашёл на кухню. Сехун лежал, Чунмён пытался привести его в чувство, а полотенце тихо тлело, не привлекая ничьего внимания. Тэмин залил полотенце водой и, не думая о паре, который поднялся к потолку, опустился на колени рядом с Чунмёном, склонившимся над Сехуном. Над бледным, почти белым Сехуном, на чьем бескровном лице проступила испарина. Тэмин, не надеясь на успех, поднял его на руки и, не принимая помощи Чунмёна, перенёс его в комнату, где уложил на кровать. — Наверное, он ещё не пришёл в себя после потери, — неуверенно пробормотал Чунмён себе под нос. — Я посмотрю, что у него есть в саквояже, может, что-то приведёт его в чувство. Чунмён ушёл, а Тэмин лёг рядом, поддавшись какому-то внезапному порыву. Что-то в происходящем напоминало ему о прошлом, о его прежней жизни. А что — он никак не мог понять. Не мог вспомнить. Чунмён пришёл с каким-то бутылёчком, который Тэмин с благодарностью принял и попросил Чунмёна уйти. — Вы нужны жене, — улыбнулся он, вкладывая как можно больше сердечности. От его взгляда не укрылось то, как вздрогнул Чунмён, как хотел что-то сказать, но передумал, ответил вежливой улыбкой и ушёл. А Тэмин снова лёг рядом и прикрыл глаза, хотя ужасно не хотел этого делать. Положил руку на грудь Сехуна и, чувствуя его размеренное дыхание, попытался заснуть. Но пар и холод нетопленого дома не давали уйти из реальности. Тэмин ворочался, приказывал себе спать — ему так хотелось провалиться, чтобы понять, что его так волнует в этом состоянии Сехуна. Но в то же время мысль о том, что сны всё равно быстро забываются, не давала уснуть. И Тэмин решил просто наслаждаться теплом тела Сехуна, прислушиваться к его свистящему дыханию, чувствовать под своей рукой его горячую кожу. И тонуть в тех ощущениях, что ему давала эта близость. К ночи Сехун очнулся. У него болела голова, его шатало из стороны в сторону, и Тэмину пришлось его вести к кадке с водой, чтобы он смог сполоснуть лицо. Рождественского настроения не было, как и рождественского стола, но они не жаловались. Тэмин смотрел, как Сехун убирает кухню, как готовит что-то простое и бесхитростное, и думал, что в его душе поднимается целая буря эмоций, так крепко спаянных друг с другом, и не понять, что там за смешение. — Мне виделся пожар — большой, опасный, жестокий, — заговорил Сехун, поставив на стол еду. — И мне хотелось бежать, бежать как можно быстрее. И вокруг чёрные тени, такие же опасные, такие же жуткие. И от них хотелось спрятаться. Как можно дальше. Как можно глубже. Но что-то мне не давало это сделать. Тэмин смотрел на него, на то, как двигаются его губы, слушал его рассказ, но чувствовал себя так, словно выпадал из реальности. Сехун говорил, говорил, говорил, его губы двигались, а Тэмин не слышал его слов. В какой-то момент Сехун протянул руку ко лбу Тэмина и с беспокойством спросил: — Ты не заболел? Тэмину было нечего ответить. Он смотрел на Сехуна, впитывал каждую его черточку, каждую тень на его лице, и думал, что, кажется, сходит с ума. Сехун не мог знать о тех кошмарах, что Тэмин видел каждую ночь. Они могли смениться другими снами, теми, что не запоминались, могли перейти в воспоминания, но всегда — абсолютно всегда — он засыпал и видел этот кошмар. С пожарищами, тенями и чувством, что бежать нельзя. — Ты в порядке, Тэмин? — Сехун обеспокоенно смотрел на него и не был похож на человека, который во сне бегал от опасности. Тэмин по себе знал — после таких снов хотелось лежать и не вставать, хотелось спрятаться, чтобы где-то чувствовать себя в безопасности. Иногда хотелось умереть. Сехун так не выглядел. По крайней мере, Тэмину так казалось. Наступил новый год, новые заботы захватили Тэмина и увели с головой в новое для него занятие. Сехун, решив, что если он будет по морозу шастать от одного больного ребёнка к другому, сам свалится с простудами и гриппами, переделал свой дом в больницу. Выставил в большую комнату кровати, выпросил ещё у Чунмёна, по всем домам собрал лишние одеяла и забрал всех больных детей к себе. Для Тэмина это всё было неизведанно. Он никогда не видел, как Сехун работает, и не видел, чтобы детей так собирали в одном месте. — Это же настоящий рай для заразы! — восклицал он, пока Сехун переставлял мебель. — Ты точно заболеешь! — Если ты мне поможешь, то не заболею, — и Сехун ярко улыбнулся ему. Тэмин не стал спорить. Эта так называемая больница воодушевила Сехуна, он больше не думал о своих потерях, и Тэмина это радовало. Ему ничего не нужно было, лишь бы Сехун улыбался. Тэмин следил за домом, пока Сехун ходил к болеющим взрослым. Заботился о детях — и это тоже было для него в новинку. Он, принц, никогда раньше не ухаживал за кем-то. Никогда не кормил с ложечки, не утирал губы, если ребёнок закашливался после едва проглоченной еды. Не сидел рядом, бормоча слова утешения, пока мальчик или девочка метались в лихорадке. И никогда чувство паники не было для него таким интересным. Сехун прибегал обратно, наскоро грел руки горячим полотенцем, которое Тэмин для него готовил, и сновал между кроватей, как кораблик. Высоченный такой кораблик. Тэмин не мог скрывать улыбку, когда Сехун важной походкой входил в комнату, поправляя белый халат — помятый, с неотстирывающимся пятном от сиропа и дыркой на левом рукаве. Медбрат Тэмин, принесите пациенту Чонин мягкую куклу, без неё она не может спать, — Сехун подмигивал и переходил дальше, а Тэмин искал по всей комнате куклу, которую Чонин каждый раз выбрасывала и обещала ею же Сехуна и прибить. И было в этом столько неподдельного счастья, что Тэмин бы ни за что в жизни не отказался бы от этого. Пусть было шумно, пусть было грязно, пусть спал он меньше, чем привык, зато он больше не видел своих жутких снов. Только те, в которых его драгоценный друг, захлебываясь кровью, улыбался покрасневшими зубами и просил —завершите начатое, мой принц. Прошу вас. Завершите. И эти сны — полные угасающего шепота, холодных касаний и клятв, произнесенных под полной луной — не были пугающими. После них не было тяжёлых пробуждений с промокшей от пота простыней, прилипшими ко лбу прядями и сбившимся дыханием. Только грусть, тоска, выгрызающая внутри ужасную, огромную дыру. И эту дыру Тэмин заполнял работой с детьми. Когда кто-то из детей выздоравливал, он не не спешил домой — он оставался и помогал Тэмину с остальными. — Давайте, я принесу воды! — с энтузиазмом предложил Минхён, выхватывая у Тэмина из рук ведро. Тэмин даже не успел возразить, но не стал бежать следом и яростно сопротивляться. Ему нравилось, что все тут держатся друг за друга, помогают и заботятся. Вся эта суматоха вокруг — перекривающиеся дети с разных концов комнаты, снующие между ними выздоровевшие, сменяющие бельё, прошмыгивающая мимо Чонин, с боевым кличем набрасывающаяся на зашедшего с мороза Сехуна — вся эта суета только радовала его. Это то, чего он всегда искал. Чего всегда хотел. В его королевской спальне было слишком тихо и чисто. В его библиотеке никогда никого не было, кроме него. В его окружении не было людей, которые могли вот так запросто толкнуть его, отобрать ведро или тряпку, запретить ему что-то делать без страха быть наказанным. И не было людей, которые так искренне нахваливали его без задней мысли пролезть куда-нибудь повыше в иерархии. Когда Чонин впервые похвалила его готовку, Тэмин едва не провалился под землю от смущения. Сехун, смеясь, накинул ему на плечи простыню и провозгласил королем готовки. Тэмину хотелось запомнить этот день навсегда. Ведь ему, принцу, так и не довелось стать королём. В феврале снег перестал. Холодное солнце ещё не грело, но уже ярко светило. Сугробы понемногу таяли, превращая ещё недавно заснеженные дороги в грязевые ручьи. Тэмин скакал с одного нерастаявшего участка на другой, пытаясь вернуться с базара домой. Но не рассчитав силу прыжка, поскользнулся и едва не упал. Его успел поймать Хёкдже — владелец трактира, Тэмин видел его всего пару раз. Он схватил его за руку и помог устоять и не раскидать покупки по грязи и снегу. — Осторожнее, или есть придётся с элегантным вкусом грязи, — коротко хохотнув, Хёкдже ушёл, на прощание потрепав Тэмина по плечу. А Тэмина накрыло удушливой волной воспоминаний. В последнее время они были редки, но возвращались каждый раз с кошмарным чувством тоски, злости и непроходящего комка в горле, то ли откашляться, то ли выплакаться хочется. Тэмин попытался глубже вдохнуть через рот, но лишь наглотался холодного воздуха. Ему повезло, что неподалеку оказался Чунмён, который довёл его дома, придерживая за руку и постоянно спрашивая, точно ли всё хорошо. Тэмин кивал, не в силах говорить, и мотал головой на предложение найти Сехуна или привести кого-нибудь. — Никого не надо, пройдёт, — задыхаясь, прохрипел Тэмин. — Это... это аллергия. Чунмён ему не поверил, это было ясно по его взгляду, но ничего не сказал. Только усадил на кровать и проверил температуру рукой. Когда он ушёл, Тэмин с облегчением откинулся на подушки и прикрыл глаза. Вокруг, до самого горизонта, белела заснеженная пустошь, лишь изредка кое-где проглядывались деревья. Тэмин упрямо шёл вперёд, протаптывая дорожку для своих рыцарей. Он яростно отверг идею капитана королевской стражи Ли (они до сих пор продолжали звать его капитаном, какая глупость!) идти первым и расчищать путь принцу. Пусть ему требовалось для этого больше сил, его рыцари были вымотаны. Они едва пробирались сквозь толщу снега, но не роптали. Это были последние люди, верные короне Ангмара. Их латы давно проржавели и остались лежать в земле ещё много миль назад. Их мечи стали слишком тяжелы для их ослабевших рук. Их ножны били по исхудавшим бёдрам, принося лишние страдания. Но никто из них не сказал даже полушёпотом: — Это бесполезная затея. Это бессмысленно и опасно. Это просто глупо. Тэмин был им благодарен. Но порой ему казалось, что в одиночку ему было бы проще. Не надо было бы думать о своих людях и отвлекаться на мысли о их нуждах. Не нужно было бы волноваться за них — гораздо больше, чем за самого себя. И не нужно было бы каждый раз с улыбкой обещать им, что страна драконов близко. — Видите, вон там, вдали верхушки гор? Это Синие горы. За ними живут драконы. Они нам помогут. Тэмин подбадривал их, не зная, как их примут эти громадные ящеры. Его воля, он бы ни за что не отправился в это безнадежное путешествие. Он бы подался в Арнор, к своему двоюродному брату Юнхо, попросил бы у него военной помощи и отправился бы в освободительный поход. Но мать, выталкивая его за ворота дворца, слёзно умоляла найти драконов и потребовать с них старый долг. — Они поймут, сынок, они всё поймут. И только так ты победишь наших захватчиков! Тэмин не успел задать вопрос, как его подхватили рыцари и вывели из города. Стены были проломлены в нескольких местах, их отступление прикрывали пять легионов, а Тэмин был в одежде конюха, чтобы смешаться с толпой убегающих жителей. Рыцари, державшие его в плотном квадрате, прятали кольчуги под мешковатыми куртками, а мечи обернули старыми тряпками и сунули под мышку. Со всех сторон их толкали, ругали, не давали пройти, у разломов толпились люди и были легкой мишенью для вражеских лучников. Тэмин чувствовал, как под его тяжелыми сапогами хрустят чьи-то руки или ноги, слышал, как протяжно кричали те, кому не удалось устоять в этой людской волне. То тут, то там кто-нибудь падал, чтобы уже не подняться и послужить настилом для идущих за ним. Тэмина же крепко держали рыцари, не давая поскользнуться на чужих телах, одеждах, монетах, выпавших из карманов или мешочков. Их стали окружать всадники с мечами наголо. Тэмин инстинктивно потянулся к своему мечу, но тут послышался топот копыт, и мимо, по направлению к городским воротам, проскакал небольшой отряд, построенный квадратом. Тэмин, оглянувшись, успел заметить в центре ещё одного всадника. В королевском красном плаще. Захватчики ринулись за отрядом, а Тэмин едва не задохнулся от осознания. Кто ещё мог быть внутри квадрата, как не его драгоценный друг. Кто ещё согласился бы отдать свою жизнь в обмен на жизнь принца? Кто решился бы посмотреть в лицо смерти, смело обратив на себя внимание, не давая возможности искать принца среди беженцев? Тэмин рванулся было к городским воротам, но его грубо пихнули в разлом, пообещав встретиться с выжившими рыцарями. Никто не говорил о двойнике принца. Но к счастью Тэмина, его любимый друг сумел выжить. Раненый, напуганный, он ни слова не сказал о погоне. Лишь судорожно сжимал в руках ладонь Тэмина и повторял, как он счастлив, что принц в безопасности. А Тэмин, отчаянно желавший стиснуть его в объятьях и не отпускать, шептал, что счастлив, что они оба живы. Пусть это может продлиться недолго, но они живы. И они вместе. И когда Тэмин вяло подбадривал рыцарей (его бы кто подбодрил) болезненно бледный дорогой друг улыбался и поддакивал. — Совсем скоро мы будем на месте. Мы уже близко. И шёл сразу за Тэмином. По тем же следам. И иногда касался ледяной рукой руки Тэмина, как бы говоря — я ещё здесь. Я с тобой. А по ночам, когда никто не видел, он прижимался к принцу, грел руки под его плащом и рассказывал о созвездиях. — В этих краях лучше всего виден Большой Дракон, — он не мог показывать, но смотрел, долго-долго вглядывался в ночное небо, удивительно ясное зимней порой. А Тэмин наслаждался его близостью, его мимолетными касаниями, пусть они были холодными, как смерть. Он едва узнавал в этом исхудавшем бледном теле своего драгоценного друга, который легко краснел от настойчивости принца, но никогда не отталкивал, а лишь притягивал ближе. Неуверенно шутил и неуверенно смеялся в его присутствии. Рассказывал истории о жизни в городе и слушал все жалобы на королевскую семью и прислугу. — Я слишком много знаю, мой принц. Меня могу убить, — самым серьёзным тоном произносил простой сын конюха, лежа на дорогих простынях опочивальни принца. И тут же заливался искренним смехом. Покрытый поцелуями Тэмина с головы до пят, он раскрывался и был самим собой. Немного глупым, прямолинейным и ужасно стеснительным. И не боялся выказывать свои чувства. — Почему ты не бываешь таким, когда мы не лежим вместе? Когда не... ну ты понимаешь. Не занимаемся этим, — Тэмину пятнадцать, он боялся произносить вслух то, что между ними происходит, чтобы не спугнуть. Ни себя, ни его. Но его друг, заворачиваясь в мягкую простынь, смущенно опускал голову, прятал лицо и неразборчиво отвечал — каждый раз одно и тоже. — Я боюсь, что скажут другие. Вы принц, а я простолюдин. Остальные могут не понять меня. Тэмин ругался на него, бил подушками, щекотал рёбра, но так и не добился изменений. Ему приносили сердечные извинения, виновато улыбались, но не меняли поведения. А потом они стали взрослеть, и дорогой друг стал ещё более замкнутым, ещё более застенчивым. Он стал меньше проводить времени с Тэмином, говоря, что они уже не дети. И Тэмин бы смирился, он бы перестал приходить к нему в конюшню, перестал бы звать с собой в поле смотреть на звёзды. Но в глазах напротив стояла вина, которую Тэмин не мог понять. И не хотел. Но тот человек, что прошёл с ним сотни миль, что угасал на глазах и всё больше молчал —это тоже был его драгоценный друг. Он был другим. Он почти перестал говорить. Он перестал смотреть принцу в глаза. Он становился похожим на собственный призрак. На бледную копию себя. Но и эту копию Тэмин Наверное Любил. В снежной пустоши, под чистым небом с звёздами, сверкающими подобно капелькам слёз на лице милого друга, у догорающего костра Тэмин наконец дал имя тому, что чувствовал всегда. Каждый день, каждую секунду, проведенную рядом с ним. Любил. И знал, что это взаимно. Очнувшись, Тэмин увидел над собой встревоженное лицо Сехуна. Тот обеспокоенно всматривался в него и словно что-то искал. — Всё в порядке, — прохрипел Тэмин, чувствуя, как слова царапают пересохшее горло изнутри. — Дай воды. Сехун молча ушёл на кухню. Тэмин сел и яростно заморгал — пот, скатившийся со лба, заливал глаза. Хотелось смахнуть его — но рука была горячей, словно побывала в печке. Тэмин посмотрел на руку — ярко-красную, влажную от пота — и не сразу осознал, что и простынь под ним совершенно мокрая. Вернулся Сехун со стаканом воды и без слов передал его Тэмину. И снова уставился на него, на то, как он пьёт. — Чего? — буркнул Тэмин, медленно понимая, что произошло что-то жуткое, напугавшее Сехуна. — От тебя шёл пар, — после некоторого молчания ответил Сехун, явно собираясь с мыслями. — Ты был похож... на кусок обожженного металла, брошенного в воду. С кожи поднимался пар, ты весь вспотел и метался по кровати. — Что-то ещё? — спросил Тэмин, понимая, что Сехун что-то утаивает. Он отводил взгляд и не мог решиться говорить, открывая и закрывая рот. — Простынь по краям тлела, когда я пришёл. Как будто её поджигали. Тэмин спрятал лицо в ладонях. Он боялся смотреть на Сехуна. Понимал, почему тот отводит взгляд. Пусть прошло почти полгода, за которые кто угодно мог забыть, как они встретились, Сехун помнил. Помнил жуткую и ужасную тварь, которая пронеслась над его головой. И которая была бы не прочь им полакомиться. Так думал Тэмин. Он бы предложил Сехуну уйти, покинуть его и жить в лесу, у самого подножия гор, остужая свой жар в снегу. Он не мог контролировать свои силы. Он не мог сдержать рвущийся наружу огонь. Его предупреждали — к весне сила начнёт разрастаться. И даже в теле дракона было сложно её сдержать. Хотелось крушить, жечь всё вокруг, лишь бы избавиться от адского жара внутри. И теперь этот жар вернулся. Тэмину надо уйти, пока он не сжёг всё вокруг, пока кто-нибудь не пострадал, пока... Сехун осторожно обнял его. Аккуратно касаясь горячей кожи спины прохладными ладонями, шипя сквозь зубы от соприкосновения груди с пылающей грудью Тэмина. Прижимая к себе. Сехун обнял его и, погладив по голове, прошептал: — Всё будет хорошо. Ты справишься. Тэмин так давно не плакал, так давно запретил себе, что сейчас отдал бы всё своё могущество за одну-единственную слезинку. Но пока можно было притвориться, что пот, стекающий по щекам, и есть слёзы.***
Сехун не рискнул опускать Тэмина в холодную воду или снег, опасаясь шока. Поэтому он посадил его у открытого окна, надеясь, что прохладный воздух остудит его. Научил его дыхательным упражнениям. И ринулся на кухню готовить что-нибудь холодное, что поможет унять жар внутри. Это было сложно — руки горели от ожогов, наскоро смазанных мазью, а грудь ныла от постоянного соприкосновения с одеждой. Но Сехун терпел. Жмурился, когда было особенно больно, шипел, ругался сквозь зубы, но продолжал резать, смешивать, поднимать ведро с водой. Ему было не важно, от чего это происходит с Тэмином. Не важно, от чего это началось и когда закончится. Было важно лишь одно — Тэмин от этого страдал, и только Сехун мог ему помочь. Он поставил перед Тэмином тарелку с холодной овощной кашей и крынку холодного молока. Тэмин в мгновение ока расправился со своим нехитрым ужином. Он горел изнутри и пытался всеми силами справиться с этим. Сехун, глядя на него, старался не давать слабину и не жалеть его. За те месяцы, что они провели вместе, он понял, что это Тэмин ненавидит больше всего. Жалость к себе. Но как его не жалеть, если глаза краснеют от внутреннего жара, если одежда медленно тлеет, если собственное касание приносит боль. Сехун смотрел на него, смотрел и давил в себе желание коснуться его руки. Он не хотел, чтобы Тэмин страдал. Тэмин перестал выходить из дома. Сехун сказал ему, что так безопаснее. На вопросы сельчан он односложно отвечал «болеет», что не было ложью. Просто эту «болезнь» не все поймут или примут. С каждым днём Тэмину становилось хуже. Он лежал на холодном полу, катался по нему, надеясь хоть так сбить жар. Сехун, возвращаясь и заставая его в таком виде, не мог сдержать судорожного вдоха, в котором давил всхлип. Тэмин не мог надевать одежду, даже из самых лёгких тканей. Любое прикосновение было болезненно. Сехун пытался кормить его, но деревянные ложки начинали трещать, как поленья в костре. Тэмин качал головой и не мог даже рта раскрыть из-за слабости. Он худел. И выглядел ужасно. Вечно красный, вспотевший, худой, как смерть, безмолвный, он был похож на случайно оставшегося на земле мертвеца. У Сехуна сердце за него болело. — Ты можешь снова стать драконом? — едва слышно спросил он ночью, слушая, как Тэмин борется с огнём внутри. — Тебе так будет легче? Тэмин попросил бумагу и карандаш. Бумага тлела по краям, карандаш тёк, но Тэмин упорно корябал слова, выводя их по несколько раз. «Я себя не буду контролировать». Сехун, успев прочитать до того, как бумага сгорела, опустился на пол к Тэмину и вновь его обнял. Претерпевая боль от ожогов, подавляя крик, обнимал, прижимал к себе и не отпускал, не обращая внимания на слабые попытки Тэмина отстраниться. — Дурак, — с трудом прошептал Тэмин, в конце концов, благодарно принимая объятья. Сехун не смог долго скрывать отсутствие Тэмина. По крайней мере, не для тех, кто был близко с ним знаком. И не смог прятать ужаснейшие ожоги по всему телу. Когда он пришёл к Чунмёну домой, чтобы проведать Чондэ — живот, ставший домом для двух мальчиков, был для невысокой жены священника непомерно большим. Её беспокоили головная боль и постоянная изжога. Повивальная бабка, едва не поселившаяся в их доме, говорила, что всё хорошо, надо просто есть больше, а на лоб капустку класть, чтобы не болела голова. Сехун, не очень хорошо разбиравшийся в тонкостях вынашивания детей, доверял её опыту. Сам он просто проверял медицинские показания, хотя бабка ходила за ним следом и громким свистящим шепотом критиковала каждый его шаг, не доверяя "безродному юнцу". Сехун сам себе не доверял, но знал, что его поддержка важна Чондэ. И даже лишние пять минут, которые он проводил с Чонин, на плечи которой легли все домашние обязанности, помогали Чондэ. — Спасибо, что уделяешь ей внимание, — в конце марта Чондэ, уже едва встававшая с кровати и то лишь с помощью Сехуна, стала крайне чувствительной к мелочам. Подмечала даже то, что Сехун приносил Чонин сладости, которые Чунмён запретил. — Она сейчас так одинока, Чунмёну совсем не до неё, он готовится к Пасхе. Сехун улыбнулся и заверил, что ему совсем не сложно, ведь он любит Чонин, пусть она и вредная, крикливая и замуж её вряд ли возьмут такую. — Хотя она очень хозяйственная и добрая. Поспать любит, да. Но ведь добрая, — Чондэ задумчиво почесала запястье Сехуна. И ойкнула. А Сехун едва не согнулся от боли, ведь она задела едва заживший ожог. Ему хватило самообладания не закричать, хотя это была пронизывающая боль, до самых кончиков пальцев. Хотелось вырвать руку из хватки Чондэ, внезапно ставшей такой сильной, оттолкнуть девушку и выбежать во двор. Снега уже не было, чтобы можно было хоть как-то остудить боль, пришлось бы бежать до дома. Но Чондэ крепко держала его. — Что случилось, Сехун? С тобой всё в порядке? — её заботливый голос и участливый взгляд плохо сочетались с силой, с которой она удерживала доктора на месте. — Ты можешь мне рассказать. Сехун вымученно улыбнулся. И сказал, что уронил на руку горячую крышку от горшочка. Но он её смазывает, правда! Он же доктор, он знает, что делать. Чондэ ему не поверила. Это было заметно по её глазам. Но Сехун ничего не мог поделать. Не мог же он ей рассказать правду, пусть он и был уверен, что Чондэ, если её попросить, никогда бы не рассказала об этом никому. Ни старосте, ни Чунмёну, ни "убийце дракона". Но Сехун не хотел её волновать. Проводив до кровати и поцеловав в щёку, он клятвенно пообещал Чондэ, что будет осторожнее, просто крышка выскользнула, он тут не причем. И выскочил за дверь. Не помня, как пересёк комнату, как обулся-оделся, как дверь за собой закрыл, как добрался до своего дома, Сехун вернулся к себе. И увидел, как Тэмин, едва дыша, лежит под кроватью, в надежде хоть где-то получить прохлады. Глаза его были закрыты, руки сложены на груди, пальцы сведены судорогой. С губ срывался еле слышный хрип. Кожа обтянула кости настолько, что, казалось, прорвётся, стоит лишь приложить чуть больше усилий, сжать чуть сильнее кулак. Сехун упал перед ним на колени и обессиленно заплакал. Единственное, что ему казалось правильным — это поднять его на руки и отнести в лес. Было больно касаться, но Сехун терпел. Было больно смотреть, но Сехун оглядел его с ног до головы. Тэмин дрожал от его прикосновений, но не мог даже попросить оставить его — губы не слушались. Ничего не слушалось. Сехун обернул его простыней, чтобы не голышом везти через всю деревню, и вынес на руках на крыльцо. И когда он хотел подойти к своей старой телеге, на которой изредка выезжал в соседние деревни, к нему подскочила Чонин. — Куда ты его везёшь? — девочка пристально посмотрела на доктора. Потом перевела взгляд на Тэмина на его руках и испуганно прикрыла рот ладошкой. — Сехун, он же не?... С большим трудом Сехун поборол желание ударить Чонин, чтобы не говорила ерунды. — Даже не думай о таком, — раздраженно прошипел Сехун не хуже разъяренного кота. — Иди домой, мать тебя, наверное, заждалась. — Злой ты, — Чонин обиженно надула губы. И отвернулась. Сехун не обращал внимания, пытаясь уложить Тэмина так, чтобы по дороге он не прожег в телеге дырку и не выпал из неё. Тэмин тихо стонал от боли, уже не пытаясь открыть глаза из-за яркого солнечного света. Чонин запрыгнула в телегу, пока Сехун отвернулся, и отдернула край простыни. И закричала. Сехун стащил её на землю, закрывая рот. Он чувствовал, как на его ладонь капают слёзы. Обернулся, чтобы убедиться, что вокруг никого нет и никто не заметил, что произошло. И поправил простыню на Тэмине, напоследок ласково погладив по волосам. Чонин всё так же дулась, демонстративно повернувшись спиной к Сехуну. — Ладно, мелкая, прыгай, — сдался Сехун, потому что девочка имела над ним власть, как и над всеми в этой деревне. Но над Сехуном — особенную. Поэтому Чонин резво запрыгнула на козлы и развернулась в сторону Тэмина, совершенно прекратив обижаться. Сехуну оставалось лишь вздохнуть грустно и пустить коня рысью. Ехали недолго. Давно ещё Сехун приметил в лесу старый дуб, раскидистый, плодотворный. Возле него Сехун отдыхал в юности, когда старый доктор посылал его собирать лечебные травы. В его тени так хорошо спалось. И сны снились яркие, интересные, хорошие. Сехун их не помнил никогда, но просыпался в отличном настроении. И с ощущением всепоглощающей любви со стороны... кого? Он не знал. Но надеялся, что ему снится мама. Но вряд ли у мамы были такие светлые волосы. Такие короткие. Совсем как у. Сехун от неожиданности едва не выпустил поводья, которые проворно подхватила Чонин. — Сехун, ты чего? Уснул? Сехун помотал головой и обернулся на Тэмина. Простыня уже тлела, от неё исходил едва заметный сизый дымок. Тэмин метался; его волосы, спутанные, сальные, потемневшие от грязи, ещё сохраняли светлый оттенок. Сехун смотрел на них и представлял, как пропустит сквозь пальцы. Как будет аккуратно их мыть, делая массаж, чтобы расслабить кожу головы. Как будет строить из пены высоченные башни или дурацкие шляпы. И по-дурацки смеяться и отфыркиваться, когда остатки башни или шляпы попадут в нос. Почему-то хотелось произнести что-то глупое, с идиотской улыбкой от уха до уха. Что-то вроде "мой принц".***
Тэмин открыл глаза и увидел молодое деревце. Тонкий ствол дуба был едва заметен за его густой зелёной гривой. В его тени сидела Чонин, поджав к груди колени. Сехун рядом выжимал какую-то ткань. Тэмин с трудом поднял голову — всё болело, зудело и горело, всё, к чему ни прикоснись, чем ни пошевели. Над ним возвышался гигантский старый дуб, скрывавший его от солнечного света. В создаваемой им прохладе внутренний жар как-то легче переносился, чем в доме. Но хотелось большего. Хотелось выжигать леса, поляны, сжигать дома, скот и людей, лишь бы избавиться от огня внутри. И чем больше расслаблялся Тэмин на влажной траве, тем больше было желание. Под его рукой хрустнула ветка, и Сехун с девочкой обратили на него внимание. Чонин смотрела на него внимательными и серьёзными глазами, слишком взрослыми для маленькой девочки. А Сехун подбежал и обеспокоенно вгляделся в его лицо. — Я так боялся за тебя, — выдохнул он. — Ты не открывал глаза. И слабо дышал. Я так боялся. Он потянулся к руке Тэмина, но остановился на полпути. Он не хотел причинить боли. Тэмин устал от этой заботы. Ему хотелось, чтобы Сехун взял его за руку. Но вспомнил, что и его прикосновения болезненны для Сехуна. И едва слышно выругался. — Тэмин, если ты можешь превратиться в дракона, то сделай это. Тебя это вылечит, — уверенно прошептал Сехун. — Ради себя. Пожалуйста. — А если не могу? В первый раз меня превращали древние драконы, — Тэмин с трудом шевелил губами. У него не было сил, но он отчаянно хотел говорить. Он устал молчать с Сехуном. Ведь ему так много надо рассказать. Обида и злость на собственное бессилие заполняли его. Затапливали изнутри. Они были так же болезненны, как и огонь. Тэмину хотелось сжигать всё дотла — и хотелось разорвать грудь, чтобы хлынуло всё наружу. Это невозможно было держать в себе. Сам себе он казался саркофагом, в который его заточила эта жажда убийства и уничтожения. Тело его было лишь оболочкой, бесполезной, когда в душе боролись смерть и добро. Тэмин ненавидел уничтожения. И свою драконью форму. Но не мог больше её сдерживать. Ярость пришла на место злости. Гнев застил глаза. Тэмина хватило лишь сил на то, чтобы оттолкнуть Сехуна и попытаться отползти как можно дальше. Но и их было не много, поэтому Сехун помог ему и вытащил на чистую опушку, вокруг которой и росли дубы. Чонин благоразумно спряталась за толстым деревом. Последней мыслью, которая посетила его голову, была "умная девочка". С непередаваемой болью ломались кости, отрастали новые, удлинялся позвоночник. Клыки прорывали нежную кожу дёсен, сопровождаясь нечеловеческим криком. Из лопаток медленно стали прорастать крылья, с каждым толчком увеличивающиеся в размере. Тэмин яростно вопил, слыша, как человеческий вой превращается в безудержное рычание зверя. И этот зверь был голоден. Он брал верх, он перехватывал контроль над разумом. Тэмину это виделось в образах маленькой комнатки, освещенной одним факелом, от которого дыма больше, чем света. И сейчас в этой игре света, тени и дыма из темноты проступала отвратительная морда с костяными наростами, рогами и двойным рядом зубом. Ощерившаяся морда злорадно усмехалась Тэмину в лицо, обещая устроить настоящее пекло. И отступая в тень, уступая место — нехотя, с трудом, сопротивляясь — Тэмин услышал крик Сехуна. Далекий, звучащий словно сквозь толстую пелену. — Лети через Синие горы, там выжженная пустыня! Там никого нет! Лети туда! И — гораздо тише, почти замолкая в конце фразы: — Я буду тебя ждать. После этих слов зверь окончательно завладел разумом Тэмина. Некоторое время Тэмин просто летал над лесом, чувствуя свободу. Ощущение свиста ветра под крыльями опьяняло. На какой-то момент он даже забыл, что огонь рвётся наружу, рвётся всё окрасить красным и рыжим, чтобы осталась лишь чёрная земля. Он чувствовал страх маленькой девочки, и этот искренний и неподдельный ужас подпитывал его. В последний раз этот коктейль ужаса и паники был доступен ему много веков назад, когда Ангмар горел, и ярко-красные всполохи были видны в соседних государствах. И хотелось снова испытать то блаженство, что в головой накрывало его. Тэмин повернул голову в обратную от гор сторону. Он чувствовал суету и поспешность. Он жаждал нарушить их привычную жизнь, уничтожить их, сожрать, чтобы на месте деревни остались лишь руины да память об ужасе. Но повернуть не смог. Летал на одном месте, точно привязанный, но не мог направиться в сторону деревни. Что-то держало его. Из груди вырвался истошный вопль отчаяния. К огню прибавилось и чувство немощности. Тэмин ненавидел его всем своим существом, от рогов до кончика хвоста. Он извивался в небе, пытаясь вырваться из невидимой сети, невидимого капкана, удерживающего на месте. Он оглядывался по сторонам, угрожающе выпускал пар из ноздрей, но нигде не видел магов или ведуний, способных удержать его. Его, чёрного хвосторога, опаснейшего из драконов! Но видел лишь закатное небо, окрашивающее верхушки гор в красный, деревья с удлиняющимися тенями и две крохотные фигурки посреди леса. Хотелось броситься к ним и сожрать, но ловушка, которой Тэмин не видел, держала его крепко, несравнимо крепче тех сетей, что накидывали на него охотники когда-то давно, когда этого леса и в помине не было. Тэмин яростно завыл. И заметил, как фигура повыше машет рукой в сторону гор. Жалкий человечишко, как он посмел указывать ему! Тэмин клацнул челюстями, наглядно демонстрируя свои клыки, давая понять человеку, что его ждёт. Но человек не боялся. Он продолжал махать рукой и что-то кричать. Что бы он там не кричал, мог не стараться — Тэмин ненавидел людскую речь. И людей ненавидел. Глупые, слабые существа. Но до его слуха донеслись обрывки слов человека. — Горы... горам... Синим горам.... Тэмин невольно обернулся на горы. И усмехнулся. Если когда-то эти горы и были синими, то эти времена давно канули в Лету. Склоны были покрыты различной порослью, сейчас их можно было назвать лишь зелёными. Тэмин приоткрыл пасть, чтобы поджарить наглеца, но тут солнце скрылось. И в беззвездной пока темноте снежные шапки стали отливать голубоватым цветом. В свете луны они казались почти синими. Тэмин застыл в воздухе. Его родина. Место, где ему пришлось подчиниться человеку. Жалкому принцу, который требовал вернуть долг. Хвостороги никому ничего не должны! Но эти человеколюбивые, мерзкие, мягкосердечные белые венценосцы, сраные соплежуи, они согласились. Они вспомнили, как какой-то король-чародей однажды спас последнюю самку венценосца. Не удивительно, ведь эти слабаки не могут ничего, даже дышать огнём. Они беззащитны. А самки не умеют даже выпускать пар, чтобы напугать охотников за драконьими яйцами. Или искателей сокровищ — драконьих алмазов, хранящихся в мозгу зверя. Алмаз, по легендам, обладал могучей силой, но терял её, если дракон умирал. Глупые люди, варвары, решили, что алмаз непременно должен находиться в голове венценосцев. И истребили почти всех. Пока не явился король-чародей с красным штандартом. И не защитил оставшихся венценосцев. Спасенная им самка высиживала яйца несколько столетий, при ней сменилось три правителя Ангмара, каждый из которых впоследствии изменял знамя страны, добавляя на него драконов. А король-чародей, находясь на смертном одре на двухсотом году жизни, связал свой род с драконами узами клятвы. Что в день, когда потомку короля понадобится помощь, они окажут её. Они дадут ему то, чего он пожелает. И венценосцы, которых стало больше благодаря ему, дали эту клятву. Ведь кроме них никто больше не мог исполнить её. И эти честные венценосцы приняли этого потомка, больше похожего на оборванца. Красный плащ Ангмара был изорван, вывалян в грязи, пестрел дырами и пятнами. И это потомок короля, о котором с таким благоговением говорили эти белые соплежуи! Он лишь глупый человек, который только чудом не умер по пути к Синим горам, ведь дорога к ним полна опасностей и испытаний. Хвосторог хотел вылететь из пещеры, чтобы поохотиться, но тут человек подал голос. — Он. Я хочу его. Хвосторог в замешательстве застыл. Он не слышал, что обсуждали эти белые с оборванцем, но видел, какими глазами смотрел на него человек. Мёртвыми, совершенно безжизненными, полными желания уничтожать. — Хвостороги слишком горды, чтобы дать себя приручить, — ответил венценосец. В этом было их отличие от остальных драконов — они могли говорить на языке людей, который все другие отвергали. — Я хочу его, — с нажимом повторил принц, чеканя каждое слово. Только он сможет исполнить то, о чём меня просил отец. Только он сможет уничтожить Ангмар. Венценосцы не стали его отговаривать. Лишь попросили войти в круг, созданный их лапами, и принялись монотонно напевать, повторяя одни и те же рычащие звуки. Хвосторог, решивший, что увидел достаточно, вновь вознамерился покинуть пещеру, но почувствовал, как его затягивает туда, в круг. В человека. Дальнейшее он не помнил. Были какие-то воспоминания, какие-то крики, где-то мелькнула печаль в паре с тоской. Думая о себе, хвосторог называл себя Тэмином. И, горгулья его дери, не помнил, кто это такой, что за имя. Но полностью в сознание он пришёл уже в полёте. Он летел через многие мили засеянных полей, через бурные реки и тихие озёра. Он летел, зная, что в конце пути его ожидают огонь и кровь, ужас и страх. Его ожидает его родная стихия.***
Тэмин, чувствуя свободу, полетел к Синим горам. Поднялся выше, чтобы перелететь через них и встретиться со своими братьями и сёстрами. Но едва он пересёк границу, как увидел выжженную, безжизненную пустыню, на которой не росла трава. Через неё не бежали ручьи, не зеленели деревья, в тени которых самки прятали детёнышей. Тэмин оглянулся — пещеры ледяных драконов были завалены камнями. Ринулся к восточной цепи, где обитали зелёные крюкокрылы, и увидел сваленные в кучу кости. Кинулся к западной, где жили его собратья хвостороги — и не обнаружил ничего. Страна драконов была вымершей пустошью, на которой не жило уже ничего. "Мне жаль, — раздалось в голове. Грустный, тоскливый голос. — Мне очень жаль, но мы с тобой последние". Тэмин прикрыл глаза и вновь представил себя в тёмной комнатке. Морду дракона перекосило от ярости и боли, он скулил, пытаясь не привлекать к себе внимания Тэмина. Отступал всё глубже в темноту и прятался. А Тэмин не выходил в свет. — Отпусти эту боль, — негромко сказал он дрожащим голосом. — Выпусти ярость из своей груди. Отпусти. Горы содрогнулись от яростного рёва. Тэмин кружил над поляной, на которой вырос сам и на которой хотел растить своих детёнышей. Он жёг землю, обожженную до самого основания. Он плавил дыханием камни у подножия гор, когтями сбивал валуны и лапами крошил их. Он выл, ревел, рычал, и каждый собственный крик эхом возвращался к нему. Кроваво-красные столбы его боли вздымались выше самих гор, не давая освобождения, не принося облегчения. Когда сил не осталось, дракон приземлился на вершину горы, зацепился лапами и крючьями на крыльях за выступы, и громко завыл, глядя на луну. На ту луну, что равнодушно смотрела, когда его страну уничтожали люди. В тёмной комнатке на него глядел влажными глазами принц Тэмин, с которым он вместе уничтожал Ангмар. И в этой комнатке хотелось остаться навсегда. Он впал в сон, чтобы сохранить себе жизнь, не дать завоевателям и новым правителям страны короля-чародея настигнуть его и уничтожить. А проснулся последним драконом на земле. Если бы он мог, он бы умер прямо сейчас. А принц, который столько времени боялся его, ненавидел, не принимал, хотя сам просил — принц несмело протягивал к нему руку, безмолвно прося разрешения коснуться. И гордый хвосторог, никогда и никому не подчинявшийся, подставил морду под маленькую ладонь, чувствуя, как осторожно его гладят. Эти нежные поглаживания успокаивали. И дракон отошёл в темноту, приглашая принца занять место у факела — теперь уже навсегда. Тэмин даже не заметил, что пока в его душе происходило общение с драконом, тело хвосторога на автомате спустило его вниз, к Сехуну. И открыв глаза, придя в себя, Тэмин обнаружил себя лежащим на земле, нагим, дрожащим, но абсолютно здоровым. Его больше не колотило, огонь не пожирал внутренности, а в горле не было чудовищной пустыни. Сехун, с опаской глядевший на него первые несколько секунд, отмер и бросился ему на шею, шепча "я так боялся за тебя". — Хватит за меня бояться, Сехун, — Тэмин обнял его в ответ. — Я могу за себя постоять. Из-за дерева выскочила Чонин и повалила обоих на холодную траву. — Ты напугал меня, идиот! — она колотила его кулачками по груди, всхлипывая и шмыгая носом. — Этот дракон был такой большой и страшный, я думала, что он меня съест! — Чонин-и, я бы никогда не съел тебя, — ласково улыбнувшись, Тэмин потрепал девочку по голове. — Я был драконом, но я бы ни за что на свете этого не сделал. — Правда? — Чонин утерла рукавом нос и большими глазами посмотрела на Тэмина. — Правда-правда. Сехун замотал Тэмина в простыню, чтобы тот не простудился, и повёл обратно к большому дубу, возле которого стояла телега. Только чудом конь не испугался криков дракона и не сбежал. Пока Сехун готовил Тэмину место в телеге, принц сидел на траве, прислонившись спиной к шершавой коре дуба. Он думал о том, что Сехун не задал ни одного вопроса о том, что случилось за горами. И был за это благодарен. Тэмину со многим надо свыкнуться. И самое главное, ему надо принять, что он дважды совершено одинок. Люди, которых он знал или мог знать, погибли в день падения Ангмара, а родственники давно почили и прокормили своей плотью землю. Драконы, которых он знал, с которыми рос, вымерли либо их истребили. И он остался совсем один. Последний потомок короля-чародея. Последний житель Ангмара. Последний дракон. Если бы он произнёс это вслух, боль и отчаяние затопили бы его, он бы стал рыдать, громко, навзрыд, с судорожными вдохами и икающими выдохами. Но Сехун молчал, и Тэмин его за это наверное любил. Пока Сехун пытался поймать Чонин, которая вдруг решила, что ночной лес — самое лучшее место для игр, Тэмин поднял голову, чтобы посмотреть на звёзды. И увидел созвездие Большого Дракона. Вспомнился затихающий голос, почти пропадающий к концу фразы. — А во лбу созвездия горит самая яркая звезда этой стороны мира. Это Алмаз. Видите, как он ярко сияет? Тэмин подавил грусть и отвёл взгляд от неба. И каким-то велением судьбы решил рассматривать едва различимые в темноте ветви дуба. Напрягал зрение так, будто пытался что-то найти. Вот только он не знал, что. Сехун уже поймал утомившуюся Чонин, которой так требовался выплеск энергии, и уложил в телегу. И подходил к Тэмину, когда принц заметил в колышущейся кроне какой-то лоскут. Не очень высоко, на толстом суку висел кусок ткани, и Тэмин почувствовал невероятное желание стащить его оттуда. Не обращая внимания на Сехуна, Тэмин стянул с себя простынь и полез вверх, не замечая царапин и ссадин, которые оставляла шершавая кора дуба. — Что ты делаешь? С ума сошёл? — шипел снизу Сехун, подстраиваясь под движения Тэмина, вознамерившись ловить его, если тот начнёт падать. Но Тэмин его не слушал и упрямо двигался вверх, к лоскуту. Лоскут висел с правой стороны, ровно на середине ветви. Над этой веткой росла ещё одна, почти параллельная ей. Тэмин ухватился за неё руками и аккуратными, небольшими шагами стал приближаться к ткани. Несколько раз его нога соскальзывала, оставляя после себя болезненное чувство горящей стопы. Но Тэмин не останавливался. Его тянуло к этому лоскутку. А в голове настойчиво звучал голос драгоценного друга. — Не забывайте меня. Не забывайте, мой принц. Лоскут был грязным, давно выцветшим, завязанным вокруг ветки. Тэмин, опускаясь на неё, пожалел, что не стянул с Сехуна штаны прежде чем полез наверх. Нежная кожа раздражалась от соприкосновения с корой, но Тэмин упорно тянул за разные концы лоскутка, надеясь его развязать. Когда ему это удалось, он едва не упал, но успел обнять ветку. Отделался не переломами, но сильнейшим раздражением чувствительной кожи потаенных мест его тела. И спускаясь, Тэмин давил в себе ругательства. Сехун поймал его, когда смог дотянуться до его талии. — Твоё счастье, что Чонин уснула, иначе она бы долго не смогла забыть вид твоих красот, — начал ругаться Сехун, осторожно заворачивая его в простынь. — Ты идиот, каких мало, даром, что дракон и принц. Идиот! Тэмин рассмеялся, но оборвал смех, чтобы не заскулить от неприятных ощущений соприкосновения кожи с тканью. — Терпи, — пригрозил пальцем Сехун и уселся на козлы. Тэмин какое-то время рассматривал его широкую спину и пытался понять, откуда у обычного доктора такие плечи. Этот вид отвлекал его от боли и неприятных мыслей, которые ещё роились в его голове. Лоскут, который он так и сжимал в ладони, он даже не рассматривал. Ему думалось, что в лунном свете он вряд ли поймёт, что это такое и почему его так тянет. Поэтому ждал, когда его привезут домой, переложат в мягкую постель, накормят и вылечат. Ужасно хотелось, чтобы за ним ухаживали. Чтобы причитали. Ругали даже. Но давали понять, что и в этом мире он нужен. Важен. Ценен. В мерно покачивающейся телеге Тэмин не заметил, как уснул. Он не слышал, как Сехун отворял ворота — медленно, неспешно, боясь, как бы они не заскрипели, не выдали его ночной вылазки. Потом так же медленно вёл лошадь домой, ведя её под уздцы, постоянно оглядываясь по сторонам, чтобы нигде не загорелся свет. И выдохнул, только дойдя до родного крыльца. Тэмин не видел, как первой в дом занесли Чонин; она крутилась на руках, цеплялась за куртку Сехуна и что-то бормотала во сне о двух братиках. Тэмина внесли вторым. Несли осторожно, стараясь не задевать поврежденной кожи. Так же аккуратно уложили на кровать. И чтобы не замёрз, накрыли тёплым пледом, в который Тэмин зарылся и проснулся от пронзившей боли. — Тише, тише, я здесь, — Сехун вынырнул из темноты и присел рядом. — Всё хорошо. Он стянул с Тэмина одеяло и шёпотом попросил немного раскрыть ноги. При этом его глаза странно блестели, но Тэмин не стал об этом задумываться. Он лишь надеялся, что в темноте не будет видно, как заливаются румянцем его щёки. И что Сехун, даже если заметит, ничего не подумает. Сехун, неуверенно касаясь ноги Тэмина, зачерпнул немного прохладной мази из баночки и стал наносить на ссадины и царапины. От неожиданности Тэмин вздрогнул, но не отстранился. Ему нравилось ощущение ладоней Сехуна — не грубых, но и не изнеженных — на чувствительной коже его бёдер. Тэмин пытался глубоко дышать и не концентрироваться на движениях Сехуна — плавных, осторожных, каких-то... знакомых. Тэмин пробовал думать о прошлом, перечислять в алфавитном порядке названия легионов Ангмара, но сбился, не дойдя до середины, потому что Сехун скользнул рукой выше. И совершенно позабыл про алфавит, когда доктор навис над ним, пристально вглядываясь в его глаза. Если он искал в них отвержение или недовольство, то не смог бы и спустя миллиарды лет. Сехун провёл рукой по груди Тэмина вверх, к шее, и, обхватив ладонью его лицо, склонился. Что-то остановило его в полудюйме от губ Тэмина. Может, здравый смысл, может, мысль о Чонин в соседней комнате, но Тэмину было уже всё равно. Обвив руками шею Сехуна, принц притянул его к себе и жадно припал к губам, наслаждаясь их вкусом и теплом. Припал, словно скиталец в пустыне, нашедший оазис. И не отпустил даже тогда, когда Сехун попытался отстраниться. Сехун сдался. Поддался своим чувствам и новым ощущениям. И Тэмин с радостью принимал его поражение.***
После того превращения Тэмину стало лучше, и это радовало Сехуна. Он стал больше есть, больше двигаться, не страдал от жара и лихорадки и, наконец, смеялся. Он постоянно говорил, словно устал молчать за полтора месяца вынужденной немоты. И постоянно улыбался — теперь было не так больно двигать губами, когда-то сухими, трескающимися от каждого движения. Сехун радовался и не мог этого скрывать. Но он не мог видеть, как опускаются уголки пухлых губ, когда Тэмин замечал ожоги Сехуна. Их нельзя было свести или вылечить. Они были слишком большими, слишком серьёзными. Тэмин скользил по ним взглядом, пока Сехун переодевался или закатывал рукава. И мрачнел. Сехун не мог смотреть на то, как портится настроение Тэмина. И он перестал при нём расстегивать рубашку. Перестал закатывать рукава. И не давал себя касаться. Тэмину хотелось подойти, провести по ожогам рукой, может, извиниться, Сехун видел это. И не мог допустить. Тэмин не был виноват. Ему не за что извиняться. Сехун сам виновен в этих ожогах, он сам обнимал Тэмина, зная, чем это грозит ему. Но не сомневался в своём выборе. Поэтому жестом останавливал Тэмина, если тот делал к нему шаг, протягивая руку. Просил не говорить об этом. И пресекал на корню все разговоры о том, что произошло ночью после лесной вылазки. На утро Сехуну было стыдно. Но этот стыд смешивался с счастьем, наслаждением и странным чувством, будто он вспомнил что-то давно позабытое. Сехун, раздираемый противоречивыми чувствами, отвёл Чонин домой и попросил Чунмёна принять его исповедь. Чунмён согласился, но когда они пришли в церковь, Сехун решил, что ему не в чем признаваться. Да, то, что они делали, было грехом, но считал ли так Сехун? Нет, для него эта ночь была полна любви и почти божественного экстаза. Они лежали, прижавшись друг к другу, не выпускали из объятий, и обменивались выдохами в перерывах между поцелуями. Сехун с удивлением обнаружил, что знает каждую чувствительную точку на теле Тэмина, будь то ямочка между ключицами или мочка уха. И он не чувствовал себя неопытным новичком, пусть за учёбой и помощью старому доктору не оставалось времени на изучение жизни. Но спустя пару недель Сехун всё не мог заставить себя поговорить с Тэмином об этом. И Тэмин, хоть и пытался первые два дня с ним это обсуждать, закрыл эту тему. Зато стал больше времени проводить, рассматривая лоскут, снятый с дерева. И однажды — за окном стоял удушливый апрельский вечер, полный шума и суеты — Тэмин подсел к Сехуну и протянул ему кусок ткани. Он уже не выглядел таким грязным и страшным, можно было даже разглядеть, что когда-то он был красного или оранжевого цвета. — Это был мой плащ, — после долгого молчания произнёс Тэмин. В середине фразы ему пришлось прочистить горло, чтобы отчетливее говорить. — Точнее, плащ моего отца. Короля Ангмара. Я отрезал от него кусок, чтобы навсегда запомнить это место. — Ты уже был здесь? — Сехун взял Тэмина за руку — какое-то нежное чувство подвигло его сделать это. — Когда стал драконом? — Тут, за Синими горами, когда-то была страна драконов. И я пришёл к ним за силой. Со мной был отряд рыцарей и друг. Самый близкий. Самый драгоценный, — голос Тэмина дрогнул, он впервые рассказывал о нём. — Он обещал, что мы дойдём до конца вместе. Но скончался от болезни. Я не знаю, он всегда ею болел или подхватил в пути, но конец один — он умер, не дойдя нескольких миль до гор. И я похоронил его под молодым дубом, пообещав вернуться и почтить его память. Но став драконом, я совершенно позабыл об этом. — Оказалось, что столько сотен лет я спал совсем близко к месту его упокоения. И ни разу не вспомнил о своём обещании. Я помнил лишь то, что он не сдержал своего. Сехун обнял Тэмина. Его всегда поражало то, каким маленьким он казался в объятьях. Крохотным. Словно сжимался и замирал, не привыкший к таким жестам. Он оттаивал позже, когда начинал чувствовать себя в безопасности. И Сехуну нравилось наблюдать за ним в этот момент, когда плечи, сведённые и напряженные, расслаблялись, веки переставали дрожать, а руки больше не цеплялись судорожно друг за друга. Тэмин склонял голову ему на грудь и начинал глубже дышать. Но в этот раз Тэмин в ответ обхватил его за талию и прижался ближе. — Сехун, я не помню, как его зовут. Моего самого близкого и дорогого друга. Я даже не помню, как он выглядел. Сехун, я почти ничего не помню... Сехун гладил его по волосам, шептал, что скоро обязательно всё вспомнится, если не сразу, то во снах — обязательно. И совершенно не испытывал никаких чувств, когда Тэмин говорил о своём друге. У Сехуна было время подумать. И за эти дни он решил для себя, что Тэмин вызывает в нём всё то, что когда-то вызывали старики О. Нежность, заботу, благодарность. Любовь. Но эта любовь была несколько иной. Хотелось постоянно касаться, постоянно быть рядом, слушать, говорить с ним, поправлять волосы, отрезать их, когда вырастают слишком длинными, тянуть за мочку уха, пальцем обрисовывать родинку на переносице. Оберегать, опекать, носить на руках, иногда ругать, не пускать больным на базар, кормить с ложечки, дуть на горячий чай, смеяться над возмущениями, обнимать, дарить тепло. Любить. Любить так, чтобы всё вокруг чувствовало и расцветало в ответ, чтобы птички пели, трава зеленела, деревья плодоносили, а дети носились и радостно шумели. Но пока за окном стихал вечер, плавно переходящий в ночь, громко трещали цикады, где-то ухала сова, кто-то из мужиков ругался с женой. А в руках Сехуна Тэмин пытался принять, что больше никого и ничего у него не осталось, кроме этого лоскутка да обрывков памяти. После этого откровения Тэмин перестал грустить. Пытался больше смеяться, разговаривать, играть с детьми, чтобы показать Сехуну, что его переживания в прошлом. Он даже стал петь в церкви по воскресеньям — выучил пару текстов и поразил Чунмёна своим голосом. Сехуна радовало, что он не зацикливается на мыслях о своём друге — вернее, на мыслях о его имени. — Ты помнишь его, и это уже важно, — сказал Сехун однажды перед сном, надеясь, что это успокоит Тэмина. — Главное — это память о нём, а не о его внешности или имени. Он не говорил, что совершенно не помнит лица матери, хотя он был с ней семь лет. Что не помнит ни отца, ни братьев. Но Тэмин смотрел на него сочувственным взглядом и, кажется, всё понимал. Пока Тэмин был в церкви или помогал детям в их работе, Сехун проводил всё время либо у госпожи Ким, у которой возобновились боли после морозной, но спокойной зимы, либо у Чондэ, которой совсем скоро предстояло разродиться здоровой парой мальчишек. Сехун утверждал, что дети должны быть здоровы, а бабка-повитуха угрожающе цыкала и просила не каркать. — Сглазишь ещё! И рожать она будет долго и тяжело, если не прекратишь тут ходить. Сехун, побаивавшийся бабки (когда-то она не успела прийти к его матери, потому что была занята на другом конце деревни, поэтому у Сехуна с ней не складывались хорошие отношения), заверил, что приходить больше не будет. Но Чондэ, едва бабка ушла, попросила Сехуна принимать у неё детей, потому что повитуху она недолюбливает. — Она сказала, что Чонин не проживёт и недели, когда приняла её, а доктор спас её. Медицине я доверяю больше. Сехун пообещал, что будет рядом. Но его пугала эта перспектива, потому что он совсем не умел этого делать. За неделю до намеченного срока он сказал в деревне, что будет ездить в соседнюю, поскольку им ещё не назначили доктора, им нужна помощь, сами понимаете. Сельчане его поняли, а бабка ещё и хмыкнула, надеясь, что неопытный малец не будет мешать. Но Сехун, вооружившись учебниками из библиотеки старого доктора, уходил в лес, садился под старым дубом и там читал, пока солнце не скрывалось за горами, а земля не холодела от наступающей ночи. Тогда Сехун возвращался домой, стараясь придать себе как можно более уставший вид. Хоть стараться и не нужно было — огромное количество информации тяготило его, он боялся, что не вспомнит всего этого, когда придёт срок. Тэмин, научившийся сносно готовить, встречал его и радостно пересказывал ему весь свой день. Пусть Сехун не запоминал ничего из того, что ему говорили, но он расслаблялся, просто слушая голос Тэмина. И в благодарность в конце ужина всегда накрывал его ладонь своей. Тэмин отчего-то отчаянно краснел. А в один из дней Сехуна разморило — весенний коктейль из запахов одурманил его, и доктор уснул. Ему виделись обрывки снов, в которых Тэмин стоит у подножия горы, а за ним развевается ярко-красный плащ. Над головой его сгустились тучи, с неба валил снег, таявший на подлёте к земле. Потом были пожарища, тёмные фигуры, бордовый подклад капюшона, закрывающего обзор, чувство жуткой паники и отчаянного смирения. Картинка сменилась, и вот он сидит в кустах, протягивает Тэмину письмо с красивой сургучной печаткой. Тэмин расстраивается после прочтения, но никому ничего не говорит, только просит быть готовыми к долгому пешему путешествию. Ночью Тэмин, стоя близко-близко, шепчет о жестокости отца, но просит поддержать его. После — целый водоворот событий, в который Сехуна затягивает, и снов всё больше, и они перемешиваются между собой. Но в конце остаётся сон, который Сехун запоминает. Он лежит на холодной земле, и над ним нависает Тэмин, держит его за руку и слёзно просит не покидать его. — Ты обещал пройти этот путь вместе. Мне не нужна эта страна, если в ней не будет тебя. — Простите, мой принц. Я предал вас. Но вы должны завершить свою миссию. Станьте последним королём Ангмара. Сехун чувствует, что слова даются с трудом, что сил не хватает, чтобы сказать всё, что он хочет. И Тэмин прикладывает палец к губам, просит беречь дыхание. — Мы скоро будем у драконов. Они тебя вылечат. Губы Сехуна растянулись в слабой улыбке. Он не верил в доброту драконов. И не верил, что дотянет до Синих гор. Поэтому, когда Тэмин склонился над ним, чтобы коснуться губами лба, он прошептал: — Мы обязательно встретимся, мой принц. Когда вы станете свободны от миссии отца. Когда станете простым человеком, как мечтали. Мы обязательно встретимся. И его глаза закрылись. — Сехун, Сехун! В его сны ворвался голос Чонин. Девочка со всех ног бежала к нему и громко звала, чтобы привлечь к себе внимание. Во всей деревне лишь она и Тэмин знали, где можно его найти. И пока она пыталась отдышаться, Сехун мотал головой и глубоко вдыхал, чтобы мысли прояснились. Ему казалось, что мозги пропустили через миллиард крошечных мельниц, такая каша из воспоминаний, знаний и обрывочных снов там болталась. — Сехун, мама тебя зовёт! — наконец сказала Чонин, выпрямившись. — Что ж ты сразу не сказала! — Сехун запрыгнул в телегу, поднял к себе девочку и пустил коня галопом. С пустой телегой передвигаться было легче, но её заносило на поворотах. — Я не говорила ещё ни папе, никому! — пыталась перекричать ветер Чонин. — Он вместе с остальными украшает церковь! Сехун не отвечал на её слова. Он судорожно вспоминал всё, что узнал за эту неделю, пытался понять, где он просчитался, высчитывая дату родов и отчаянно боялся неправильно положения плодов. Он не знал, что ему делать, но надеялся, что опыт (он издал нервный смешок при этой мысли) поможет ему. Когда он вбежал в дом Чондэ, с ней был Тэмин. Он держал её за руку, бледный как полотно, слушал, как она кричит от боли, и не знал, что делать. На Сехуна он смотрел как на спасителя. — Чондэ, я рядом, — Сехун подскочил к ней и взял её вторую руку. Чонин пока побежала в дом Сехуна за его саквояжем. — Дыши, как можно глубже вдыхай. Чондэ не хотела дышать, она хотела как можно скорее избавиться от этой боли. На какое-то время схватки прекратились и она, обессилено улыбаясь и благодаря Тэмина, утиравшего ей лицо, откинулась на подушки. — С рождения Чонин прошло столько времени, — засмеялась она. — Я совсем забыла, как это. Сехун не стал добавлять, что двойню она рожает впервые. А он впервые принимает. Когда Чонин прискакала с саквояжем, Сехун её быстро поблагодарил и выгнал из комнаты. Тэмин остался помогать, но лицо его просило убить его как можно скорее. Он был полезен и даже не задавал вопросов, но вздрагивал каждый раз, когда Чондэ начинала кричать от боли. Сехун не помнил, как всё прошло. В голове стоял полнейший туман, он думал совершенно о другом, но тело на автомате выполняло всё, что от него требовалось. И лишь когда в его руках оказался новорождённый мальчик, закричавший, когда холодный воздух попал в его лёгкие, Сехун осознал, что он справился. Второй мальчик был у Тэмина. Он держал его неловко, но осторожно, как котёнка или собачку. Чондэ отдыхала, откинувшись на кровати. Чонин бочком зашла в комнату, неся тазик с тёплой водой и чистыми одеялами. — Я подумала, что вы закончили, — пробормотала она, боясь глядеть на маму и на младенцев. — Подумала, их надо помыть. — Ты умница, Чонин, — Сехун улыбнулся ей, пусть сквозь маску этого не было видно. — Ты всё правильно сделала. С помощью девочки Сехун отёр малышей и уложил на грудь Чондэ. Тэмин же помчался за Чунмёном. Пока Чонин готовила ужин (маленькая хозяйка большого дома!), Сехун помогал Чондэ. Держал детей, а она мылась, чтобы в приличном виде встретить мужа. Малыши казались абсолютно одинаковыми; они посапывали, смешно приоткрывая рот и иногда причмокивания. Сехуна совершенно не вовремя накрыло пеленой воспоминаний. Как он так же держал малышей, пока мать приводила себя в порядок. Только это была его мать, а на руках — его брат с сестрой. — Ты в порядке, Сехун? — Чондэ подошла и забрала детей, обеспокоенно вглядываясь в лицо доктора. Тот нервно кивнул и, извинившись, что не сможет присутствовать на ужине, выбежал из дома. Он бежал, не оглядываясь, надеясь, что от бега мучившие его образы уйдут. Бежал так быстро, как только мог, словно неприятные мысли, гнались за ним следом. Промелькнуло что-то вроде "и что тут такого", но Сехун разозлился. Как это — что такого, он на глазах теряет себя, свою личность, сливаясь с воображаемыми воспоминаниями, которых у него быть не могло. Ведь он — Сехун, сын простого землепашца, воспитанник семьи О. И уж точно он никогда раньше не видел Тэмина, не скрывался от погони людей в тёмных плащах и не был сыном незнакомой ему невысокой полноватой женщины. Ноги сами принесли его к дубу, у которого и начались эти видения. Сехун упал перед ним на четвереньки, выставив руки, чтобы не уткнуться лицом в траву. Он пытался отдышаться, привести мысли в порядок, но чем больше он успокаивался, тем чаще возникали странные мысли. Это я. Я там лежу. Под этим дубом. Я тот драгоценный друг Тэмина. Это я. Сехун уложил голову на сложенные перед собой руки. Он ещё пытался сопротивляться. Но мысли настойчиво проникали в его мозг. Это я. Я снова здесь. И встретился со своим принцем.***
Тэмин удивился, когда Сехун бросился прочь, но не мог отправиться за ним — Чонин просила помочь ей. Проводив доктора обеспокоенным взглядом, он взялся за вилки. Чунмён тихо поздравлял жену, Чонин без конца тараторила о том, какие у неё милые братики, а Тэмин думал, что Сехун переволновался. Он говорил, что совершенно не уверен в себе, но не может отказать Чондэ в её просьбе. Тэмин поддерживал, как мог, но не знал, насколько полезна его поддержка. Сехун уверял его, что без него он бы давно сбежал на другой конец земли, но Тэмин знал, что он бы так никогда не сделал. А сегодня тревога Сехуна наконец нашла свой выход, ему больше не нужно было волноваться. Но надо было привести мысли в порядок. Так Тэмин думал. Но Сехун не пришёл и позже, когда ужин закончился. Чондэ хвалила Чонин за вкусную еду и говорила, что ей повезло, что она родила сегодня, ведь сегодня последний день апреля. — Моя мама всегда повторяла, что последний день апреля — самый удачный для родов, — делилась народной мудростью счастливая мать двойняшек. — До меня она родила двоих в этот день. Спились, правда. Но детьми были хорошими. Тэмин слушал её рассказы и надеялся, что ему не придётся отвечать на вопросы о Сехуне. Но семье священника было не до него. Они даже не услышали, когда он попрощался. Ему это было даже на руку, он мог думать только о Сехуне и ляпнул бы какую-нибудь глупость. Последние несколько дней ему снилась клятва его драгоценного друга. Он обещал встретить его, Тэмина, когда тот станет свободным. Стал ли он свободным? Ведь не существует больше страны, которой он мог бы править. Но он и не принадлежит этому миру. Сельчане до сих пор не принимают его за своего, но не обижают только из-за его дружбы с Сехуном и Чунмёном. Свободен ли он? И сможет ли понять, что это именно он, его друг? Тэмин до поздней ночи просидел у окна, погруженный в свои мысли. Он ждал, когда скрипнет дверь, выдавая возвращение Сехуна. Но когда она открылась, и половицы жалобно всплакнули, он не услышал, думая о своём друге. Он боялся, что не сможет отказаться от Сехуна ради драгоценного друга. Да и будет ли он тем же милым мальчиком, каким его помнил Тэмин? Будет ли тем же неуверенным пареньком, который был готов терпеть боль ради него? Будет тем же сильным юношей, который прошёл насквозь множество стран, сгорая от болезни? Из мыслей его вырвал ласковый голос Сехуна. — Пойдём за мной, — позвал он. — Я кое-что покажу. Что-то в нём изменилось, но Тэмин не мог понять что. Но встал, набросил куртку и пошёл за ним. Даже походка его стала другой — спокойной, неспешной. А в глазах горел неясный огонь предвкушения. Едва они вышли за ворота, Сехун попросил разрешения у Тэмина завязать ему глаза. — Это сюрприз, — сказал он. Тэмин согласился. Он полностью доверился Сехуну. Знал, что ничего с ним не случится, пока Сехун ведёт его за руку. Но уже спустя некоторое время он почувствовал приближение костра. Почуял запах дыма. И задрожал. — Я с тобой, — прошептал Сехун, успокаивая. И Тэмин пытался не волноваться, но в его голове всплывали образы, о которых он совсем позабыл. Он увидел своих рыцарей, разорванных на части молодыми драконами. Тэмин просил свой отряд ждать у их последнего лагеря — второго после смерти его друга. Но они ослушались его. Видимо, испугались за его жизнь. И стали кормом для драконов. Почему-то Тэмин никогда это не воспоминал, возможно, это была уже память дракона, он видел их тела, но не передал эти воспоминания Тэмину. И теперь их мысли, наконец, становились общими. Тэмин вспомнил, как читал письмо отца, который просил уничтожить его родную страну, которая после поражения уже никогда не станет прежним Ангмаром. Эта страна либо твоя, либо ничья. Запомни, сынок, никто не может править Ангмаром, кроме потомков короля-чародея. И если она не может быть твоей — испепели её. Никто не придёт тебе на помощь. Никто. Уничтожь эту страну, сожги её дотла. Драконы знают, что делать. Тэмин помнил, как дрожали руки, как слёзы ярости и обиды застилали глаза, срывались с ресниц и падали на бумагу — буквы расплывались, мешались между собой, образовывая новые непонятные слова. В конце концов Тэмин разорвал письмо на кусочки и выбросил. А драгоценный друг сидел рядом, обнимал за плечи и шептал... — Я рядом, Тэмин, — прозвучал голос Сехуна. Тэмин ощущал на лице жар, слышал треск поленьев и сильнее сжимал руку доктора. — Мы почти пришли. С каждым новым шагом Тэмин всё больше чувствовал жар и огонь. Он не понимал, зачем Сехун это делает. Он только сейчас понял, что устал. Он даже не знал, где они. Но доверял Сехуну, как никому другому. Они остановились. Тэмин понимал, что он в окружении огней. Сехун мягко отпустил его руку и снял повязку с глаз. Яркий свет от четырех костров ослепил, и Тэмин заморгал, пытаясь привыкнуть. Он хотел спросить у Сехуна, что это значит, но осознание прошило его раньше. — Бельтайн, — прошептал Тэмин, вновь посмотрев на костры. Сложенные по всем правилам, горящие низко и широко, они напомнили ему о прошлом. О майских праздниках, когда вся страна стремилась в горы, чтобы поклониться солнцу и его детям — драконам, как завещал король-чародей. До самого рассвета звучала музыка, не прекращались танцы, алкоголь лился рекой, старики угощали детей, дети угощали стариков, а молодежь прыгала через костры, очищаясь перед предстоящим годом. В середине ночи выбирали Майских Короля и Королеву, самую красивую, самую энергичную пару, короновали их пышными венками и каждый следующий танец посвящали им. А Король и Королева должны были целовать друг друга каждый раз, как звучал тост в их честь. Откуда бы Сехуну знать это? Тэмин обернулся к нему и ахнул. Сехун стоял в большом венке, сжимая второй в руках. — Станешь моим Майским Королём? Тэмин не мог и слова вымолвить. Он смотрел, как неуверенно Сехун подходит к нему и протягивает Майскую корону. В его голове бились какие-то мысли, но проскакивали мимо, потому что всё, о чём мог Тэмин думать — о том, что Сехун потратил весь вечер и часть ночи на эти костры и венки. Что это всё — для него. Опять и опять — всё для него. — Прости, что в прошлый Бельтайн меня не было рядом. Это было так давно. Прошлый Бельтайн — день, перетекший в ночь пожаров, побега, криков и плачей. Он был полон огней, исходивших от домов, людей, дворца. В этот день Тэмин прилетел на родину, чтобы до самого рассвета уничтожать то, что долгими веками создавали его предки. История Ангмара горела на его глазах, подобно сухому тростнику. Его столица была его Майской Королевой, а он был её Королём и целовал огнём всякий раз, как выпущенная в его честь стрела пролетала рядом с ним. Тэмин опустился на одно колено и склонил голову, чтобы Сехун возложил венок. И заметил, что Сехун стоит босыми ногами на траве. Как и положено. Тэмин тоже стянул ботинки. И поднял взгляд на Сехуна. В свете костров Бельтайна он был неотразим — с этой цветочной короной, распахнутой на груди рубашкой, ещё грязной после родов Чондэ, и преданностью в глазах. — Я вспомнил, — Тэмин подошёл к нему и обхватил его лицо ладонями. — Сехун. Тебя всегда звали Сехун. — Вот мы и встретились, — улыбнулся Сехун. — Мой Майский Король, — Тэмин запечатлел эти слова на его губах. Наконец он не один. И больше никогда не будет.