Рандеву

В ноябре у них было второе военное рандеву. Так Фрэнк в шутку окрестил когда-то в письме их встречу, и в первый раз им пришлось постараться, чтобы получить увольнительную в один день. Это название вошло у них в обиход — маленькая теплая смешинка вопреки леденящему холоду страха и разлуки. Однажды, беззастенчиво злоупотребляя военными ресурсами, он телеграфировал ей из Штаба авиационного командования: «Должны увидеться точка люблю тебя точка». Телеграмму ей передали через несколько дней после кровавой бани под Дьеппом. На сей раз Клэр вырвалась в Лондон на неделю, но Фрэнку только в последний день удалось ускользнуть со своей таинственной службы, где бы она ни была. В те дни он никогда не говорил об этом, а Клэр никогда не спрашивала. Оставив свой багаж на Сент-Панкрас, она спустилась к Уайтхоллу на автобусе со светомаскировкой, который полз сквозь туман до самого Холборна, где ей пришлось выйти и бежать оставшуюся часть пути, не обращая внимания на укоризненные взгляды людей из гражданской обороны — так было быстрее, а в 9.30 ее ждал Фрэнк. Они выпили две бутылки вина, которые Фрэнк позаимствовал из остатков министерского обеда. «С личного стола Черчилля», - сказал он, и ямочка у него на подбородке, как и раньше, подняла рой бабочек у нее в животе, и она засмеялась и неловко поцеловала его, замирая от нетерпения. А потом за плотными светомаскировочными шторами в крохотной квартирке Клэр они упоенно и совсем не изящно занимались любовью прямо на полу. Ближе к полуночи, когда она уже засыпала у него на плече, завыла сирена воздушной тревоги. В двух кварталах вниз по улице в подвале дома было бомбоубежище, но они по молчаливому согласию остались в постели — сидели, крепко обнявшись, и она прижималась спиной к груди Фрэнка. (После они как-то раз заговорили об этом в письмах: «Лучше бы мы тогда не теряли времени», не слишком понятно написала она, но Фрэнк ответил: «хх, но иногда стоит затянуть узду, милая», а ниже приписал: «пожалуй»). Одна его рука лежала у нее на затылке, и она сосредоточилась на пяти теплых точках под его пальцами, сама стараясь заглушить в нем страх, и так они в конце концов и уснули. Утром, уже одевшись, она лежала на кровати, мечтая о чашке настоящего кофе вместо обычной военной бурды из цикория. Фрэнк, чуть наклонившись к зеркалу, застегивал рубашку, и под белым хлопком была видна его грудь и длинная линия ключиц. Внезапно ей почти невыносимо захотелось прижать ладони к его лицу, волосам, мускулистой спине, унести с собой его отпечаток, прочертить пальцами залегшие у рта глубокие морщины. — Фрэнк, — позвала она, и он поднял глаза, и этот взгляд был как первый теплый день после бесконечной зимы. — Иди ко мне. — Это, — шепнула она ему на ухо час спустя, стоя на тротуаре возле подъехавшего такси, — самое тяжелое похмелье, какое у меня бывало в постели. — Клэр Бичем Рэндл, — очень тихо произнес он, и его рука легла ей на талию. — Не начинай врать, когда наше рандеву еще даже не закончилось. Я ложусь с тобой в постель не в первый раз, и уж точно не в последний. Она улыбнулась, но улыбка застыла в воздухе, как колючая льдинка: как давно это было правдой, и как скоро может стать правдой снова? Она отступила от бордюра, сжимая в кулак руку — ту, которую не мог видеть Фрэнк, но он неожиданно шагнул между нею и дверью. — Станция подождет, — сказал он. — Дурак, — ответила она, и рассмеялась, чувствуя странную отрешенную легкость, которая всегда выручала ее в такие минуты. — Ты же опоздаешь. — Да плевать, — сказал Фрэнк. — Входи.