Новый предмет

– Ты это видел?! – Лена забежала в комнату, хлопнув дверью. – Шур, они издеваются! Эти жалкие англосаксы выжили из ума! Шурасик и бровью не повёл. Он находился в середине крайне важного трактата, отвлечение от текста которого грозило преждевременным облысением и увеличением желудка в восемь раз. – Да, они наконец дали мне пары, – кипела Свеколт. – Но какие! Какой предмет! Они... Она запнулась, заметив на грифельной доске новую запись, которой там не было ещё полчаса назад. – ОНИ УЖЕ И ТУТ ЭТО ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО ПОВЕСИЛИ! – взвыла некромагиня. Синяя искра, сорвавшись с кончиков пальцев разъярённой Лены, мигом обратила доску в прах. – Женщина, – бросил Шурасик, благоразумно не поднимая головы. – Не трать попусту энергию, этим ты ничего не изменишь. Свеколт молча обрушилась в кресло, прикрыв ладонью глаза. У кого-то другого этот жест мог бы значить «ах, оставьте меня», но в случае с некромагиней – скорее «не влезай – убьёт». Потом воскресит и ещё раз убьёт. Шурасик очень хорошо знал, насколько его девушка может быть опасной, поэтому предпочёл и дальше изображать интерес к трактату. К тому же он был прекрасно осведомлен, что же вызвало такую бурю эмоций и крайне атипичное для Свеколт поведение; более того – именно он и предложил магфордскому начальству выделить для Лены такой предмет. – Я же могу читать руны! – простонала некромагиня. – Я прекрасно разбираюсь в зельях! Лучше меня никто не разгоняет нежить! Как вообще они додумались до ЭТОГО? Шурасик продолжал деликатно молчать. Его мнение о степени владения Лены древними языками несколько отличалось от её собственного; насчёт зелий он тоже мог бы поспорить. Да и что нежить – нежить Свеколт скорее привлекала, а потом просто заставляла на себя работать. Тибидохский отличник считал, что он лучше своей женщины знает, что ей нужно. Он проявил все лучшие движения своей тёмной души, когда в ультимативной форме заявил на общем университетском собрании, что одного из старых преподавателей давно пора сменить. Разумеется, его разноцветнокосой пассией. И теперь эта самая пассия в лучших женских традициях проявляла чёрную неблагодарность. – Да какой пьяный вурдалак вообще придумал это идиотское словосочетание? – Лена нервно всхлипнула. – Этот, не побоюсь громкого слова, оксюморон? Эту насмешку над реальностью? Шурасику не впервой было столкнуться с подобным явлением. Любой первокурсник тёмного отделения Тибидохса знал, что помогать другому – удел светленьких мазохистов. Не оценят, не поблагодарят, ещё и виноватым окажешься – как к этому вообще можно стремиться? – Меня же засмеют... Надо мной будут потешаться хмыри! Русалки ко дну пойдут, стоит им узнать! Водяной лопнет! Драконы сожрут все мячи разом и добавки попросят! Шур! Скажи уже что-нибудь! – Свеколт вдруг как-то очень внимательно посмотрела на отличника. – Что тебе сказать, родная? – неожиданно разволновавшись, передёрнул тощими плечиками отличник. – По-моему, прекрасный предмет. И название такое гордое... – Очень, – некромагиня саркастически скривила губы. – Гордее некуда. – Но, Лена... Ты же знаешь, Магщество не одобряет... – А я не одобряю Магщество, – отрезала Свеколт. – И лично того, кто придумал дать мне этот предмет, – она кивнула в сторону вновь возникшей на прежнем месте доски. – Как думаешь, Шур, он переживёт заклятие тринадцати мертвяков? Шурасик сглотнул. – Это то, где каждую ночь приходят тринадцать мертвецов, каждый со своей проблемой, и если не помочь, то никогда от них не отделаешься? – уточнил он. – И не забудь, что с ними разговаривать нельзя, так что как уж ты будешь выяснять, что им мешает... Не-жить – это будет твоей четырнадцатой проблемой. Стук в дверь заставил Шурасика подпрыгнуть на стуле, уронить трактат, схватиться за голову (проверяя, на месте ли волосы) и три раза икнуть. – Мисс Свеколт, вас уже ждут на занятии по теоретической некромагии, – раздалось вслед за стуком. Зарычав, Лена выпустила в дверь пулемётную очередь синих искр. – Но зато теперь у тебя есть работа, – осторожно заметил Шурасик. – Прямо мечта, – замогильным голосом ответила некромагиня. И что-то было в этом голосе такое, что тибидохский отличник впервые в жизни усомнился в своей непревзойдённой гениальности.