***
— Эй, ты всегда такой молчаливый? —Скорсезе пытается застегнуть жилетку поверх рубашки, но пальцы дрожат настолько, что он готов просто плюнуть на это дело, но мимолетный взгляд в зеркало (ох уж этот дурацкий нездоровый румянец на щеках и дурацкий отчетливый укус чуть выше ключицы) вынуждает его все же закончить дело. — А ты всегда такой пиздливый? — незлобиво огрызается Круз, которому с одеждой повезло гораздо больше: всего-то и надо, что одеть футболку. Навыворот, потому что надо было снять ее в процессе и нет, Скорсезе не знает, как отстирывать пятна от спермы, но совершенно точно знает, что нельзя выходить полуголым из морга. —Только когда мой рот не занят чем-то другим, —невозмутимо фыркает Скорсезе, наконец совладав с последней пуговицей и оборачивается к сутулой спине Круза. Круз фыркает что-то невнятное, кидает короткий взгляд через плечо и Скорсезе ловит усмешку в уголке его губ. — Так что, просто Круз? — М? — Тебя…ну звать просто Круз? — А что, тебя чем-то не устраивает? Скорсезе смущенно усмехается, опускает взгляд на все еще босые стопы Круза и слегка зависает — секунд на восемь — на этом зрелище. Просто потому что стоять босиком на этом (к слову самом чистом) кафеле еще никому не дводилось — по крайней мере, на памяти самого Скорсезе. —Устраивает…ну, дело скорее, не в этом. Просто понимаешь, очень странно стонать не имя, а фамилию. Это…ну наешь, как будто отдаешься начальнику…— Круз насмешливо приподнимает брови и склоняет голову к плечу, мол «ну надо же, и что же ТЕБЯ не устраивает», так что Скорсезе торопливо добавляет: —…за должность или прибавку к жалованию. Это…ну…странно. Круз наклоняется, чтобы зашнуровать ботинки и некоторое время молчит, зато Скорсезе вполне может позволить себе полюбоваться обнаженным участком кожи на пояснице, аккурат между ремнем и задравшейся футболкой. —Нет, ну что, серьезно? А твоя девушка тебя что, тоже Крузом зовет? —не выдерживает наконец курчавый. —У меня нет девушки.— Скорсезе почти успевает порадоваться своим талантам детектива и способностям незаметно вытаскивать информацию, когда Круз добавляет: —И ты мог бы просто об этом спросить. —А мама? Как называет тебя мама? — Зачем тебе знать мое имя? — Круз наконец разбирается окончательно с одеванием и, откинув темные волосы за плечо, настороженно вглядывается в лицо Скорсезе, при чем так пристально, что тот невольно опускает глаза. — Ну…не хочу стонать твою фамилию в следующий раз, когда мы пойдем на свидание. — Никаких свиданий, Скорсезе. Ясно? — тихо чеканит он каждое слово, резко рванув к кудрявому и тот слегка опешив от этой вспышки гнева, растерянно отступает, совершенно не представляя, что не так. Круз дышит тяжело и загнанно, его ноздри раздуваются от гнева, а Скорсезе совершенно не понимает, как нужно реагировать, как исправить ситуацию теперь…в смысле, он только что отдавался на холодном металлическом столе человеку, с которым теперь работать и…что теперь? Что дальше? Если никаких свиданок, то…нет, ну полбеды, если это просто разовые потрахульки, а если теперь все изменится? Тоесть, Круз он же. —Альваро. — роняет новичок, одновременно отворачиваясь от Скорсезе и направляясь к выходу. Скорсезе едва не подпрыгивает, и, пытаясь сдержать дурацкую победную ухмылку, торопливо произносит: — А я… — Роджер. Я знаю. «И этим ты только что подтвердил, что свиданка у нас все-таки будет, Альваро» — Скорсезе отворачивается от захлопнувшейся за спиной новичка двери и не спеша берется поправлять галстук.Часть 1
3 января 2017 г. в 23:31
Скорсезе не очень любит заканчивать вечер в морге, что парадоксально, потому что это — неотъемлемая часть его работы. А еще он он не очень любит тусклый холодный свет от лампы дневного накалывания, которой его обеспечивает управление через определенные промежутки времени: парнишке кажется, что эти лампы еще больше понижают градусы в и без того холодном подвале. Но разве ж так объяснишь? Смешно же:«простите, сэр, но нельзя ли мне выделять для лаборатории лампы с более мягким освещением? От этих становится еще холодней». Скорсезе усмехается себе под нос, едва заметно качает головой, представив выражение лица капитана, вертит между пальцев дешевую ручку и одновременно тщетно пытается сосредоточиться на работе.
«Травма нанесена предположительно тупым предметом ов.Нет, не овальной, что за тупость? Это ведь даже не похоже на биту. Может быть, он упал? А что, упал и ебанулся об подлокотник софы и… Хотя, постой. Он бы тогда был жив. Черт подери, что-то здесь не.»
Скорсезе почти решается соскочить с такого удобного насеста на соседнем столе (ну, подумаешь, он предназначен для вскрытия, пф) и еще раз перепроверить новоприбывший труп — потому что с детективом Мертоу лучше все знать до того, как он задаст вопрос — как дверь с тихим шорохом открывается и парнишка едва не соскальзывает с соседнего стола на пол, при чем отнюдь не ногами.
—Какого черта? — возмущенно пыхтит он, напряженно вглядываясь в сутулую тень и одновременно пытаясь вспомнить в какой стороне оставил инструменты для вскрытия. Ну, так, на всякий случай.
Тень молчит, плавно перебирается вдоль стены к шкафчику, постепенно входя в освещенную зону и Скорсезе позволяет себе короткий облегченный выдох, когда видит отблеск света на жетоне.
—Пришел уточнить насчет ДНК. —наконец произносит гость отрывисто и скупо, как будто каждое слово имеет определенный вес.
Скорсезе всматривается в него несколько секунд, постепенно начинает дышать — выдыхать тот мимолетный и совершенно нелогичный страх, который возник, когда открылась дверь. «Почему?» — смущенно думает он, — «Почему я так испугался? Почему это…меня напрягло?»
«Вероятно потому, что смена давно закончилась, детективы рассосались по своим домам, а собственно твои клиенты вряд ли способны открывать дверь в силу того, что они…ну, знаешь, немножечко жмурики» — препротивный ядовитый голос растекается в голове словно свежий мед и парень дергает головой, чтобы сбить его с толку до тех, пока он не сбил с толку его самого.
— Ты…новенький? — наконец, произносит он вслух, вспомнив, что видел этого странного чувака с детективами пару недель назад.
Не то, чтобы у него была феноменальная память, просто черты уж слишком примечательные: едва тот вошел в его лабораторию, Скорсезе сразу же бросился в глаза шрам от ожога на шее и, разумеется, взыграл профессиональный интерес — ему тут же захотелось прикоснуться к этому ожогу, понять от чего он, зачем сделан и как так вышло, что этот шрам так бесцеремонно портит обширную татуировку. Полностью увидеть ее не возникало возможности, потому что парень был в рубашке с глухим воротом, но и того, что Скорсезе мог увидеть было достаточно. Он сам всегда мечтал сделать нечто вроде этого — но не на шее, а, скажем, на груди, на лопатке, на запястье, может быть. Но даже на самую мелкую татуировку у него не хватало силы воли: нет, дело не в том, что это болезненный и кропотливый процесс, отнюдь. Просто…ему хотелось нечто особенное. А особенное должно ощущаться, но ни на одном эскизе из сотен пересмотренных его сердце не екнуло. Так что…до ныне Скорсезе просто смотрел и, к слову, иногда пытался повторить узор — пальцами, конечно же — на коже своих партнеров.
— Нас так и не представили, но…судя по всему, тебя взяли в отдел, так что… — Скорсезе нервно поправляет очки, чувствуя физически насколько легче ему становится с каждым словом, а новичок подступает еще ближе к свету (и к телу накрытому простыней, работать с которым он закончил еще пятнадцать минут назад), так что теперь можно разглядеть его большие беспокойные глаза, изломанные черты лица и чуть приоткрытые уста (они, на удивление почти идеальной формы и Скорсезе думает, что вероятно, этот кадр мог бы быть чертовски горячим если бы не поломанный нос и чуть косая, совершено не портящая общее впечатление челюсть), — Я думаю, мы будем иметь дело чаще, потому что, к слову, я здесь единственный судмедэксперт, пока что, так что…
— Круз.
Темноглазый насмешливо приподнимает брови, произносит свою фамилию в самом конце почти не слышного выдоха — и, почему-то, от этого мурашки по телу.
— Оу. — смущенно дергает головой Скорсезе и неловко поправляет очки (не то, чтобы они в этом нуждались, но руки внезапно становятся совершенно чужими и лишними, а сам он чувствует себя так, будто бы его выперли на сцену без трусов), —А я…
— Скорсезе. — кивает Круз, все так же тихо на выдохе уверенно роняя имя собеседника, — Как режиссер.
Скорсезе облегченно выдыхает и, наконец, отмирает, опустив глаза, в то время как собеседник продолжает его сверлить взглядом.
Своим темным, глубоким, рентгеновским взглядом.
— Я не очень люблю, когда меня с кем-то сравнивают и особенно не люблю, когда сравнивают с этим Скорсезе, просто потому что это…
— Хочешь быть особенным, да? — усмехается Круз, поворачивается боком, делая вид, что рассматривает окружающую обстановку, мягко ступает вдоль стола, а его пальцы, словно бы случайно скользят по блестящей холодной стали. Скорсезе кажется, его собственные подушечки пальцев как-то телепатически чувствуют эту прохладу.
— Нет, дело не в этом. — он приподнимает брови, тянется к папке с данными по жмурику, которые запросил этот новичок и, в то же время, менторским тоном поясняет: —Просто это до пиздеца бесит, как будто у тебя есть старший брат, которого надо переплюнуть и…да, вобщем-то, я хочу быть особенным.Так что там тебя интересовало?
Почему-то Скорсезе чувствует себя неловко под этим взглядом — он чувствует себя глупой мышкой под прицельным взором удава и, если честно, ему это нравится. Он думает, что его вчерашний партнер был немного неуклюж — собственно он был настолько неуклюж, что кончил едва начав (ну надо же, а подавал такие надежды). Теперь Скорсезе почему-то никак не мог отвести взгляда от тонких беспокойных пальцев гостя, скользящих по прохладному краю стола, и никак не мог прогнать мысль, что, вероятно, эти пальцы обучены очень умело сворачивать шеи, стрелять из пушки и…трахать всяких девиц. Круз вдруг тихонько хмыкает, обходит стол, сокращая расстояние, чуть щурит глаза — словно бы недоверчиво — и смотрит аккурат в глаза Скорсезе:
— Ты.
Это чем-то похоже на лай агрессивной уличной псины и Скорсезе, разумеется вздрагивает, не до конца понимая, что имеет ввиду Круз, дерзко вскинув подбородок, чуть склонив голову на бок и произнося это «ты» так рвано, словно бы предъявляя претензии.«Сколько ему?» — внезапно проскальзывает в голове — « Он же не на много старше меня, может года на три или…»
— Я? — неуверенно переспрашивает Скорсезе, но новичок молчит и своим молчанием лишь подтверждает, что это именно так.
Скорсезе немного страшно от этого, потому что по сути это похоже на липкий, влажный сон: не то, чтобы он настолько переоценивал Круза или настолько недооценивал себя, просто столь откровенное заявление со стороны вечно угрюмого и пугающе-молчаливого брюнета совершенно не то, что можно было бы ожидать. По крайней мере здесь и сейчас.
Он отступает в то время, как Круз сокращает расстояние до минимума и подобно гепарду хищно щурит глаза, глядит на него так будто бы пытается понять, что же за мышка попалась в силки на этот раз.
— Я.эм.ценю этот интерес, но… — ладони Скорсезе внезапно становятся влажными и он, если честно, не может вспомнить ни единой мало-мальски весомой отмазки, не может понять, как на это стоит реагировать. Он недоверчиво опускает глаза на увитые венами, цепкие руки Круза и на четко-выделяющиеся очертания лучевой кости под кожей. «Худой.Какой чертовски-худой… Но я уверен, что сильный. Это обманка, да, Круз?» — лихорадочно скользят мысли и он нервно усмехается, неуклюже отступает назад и с грохотом напарывается на тот самый стол, с которого несколько минут назад соскочил. Стол пошатывается, задевает поднос с инструментами и они дождем осыпаются на местами потрескавшуюся древнюю плитку пола. Скорсезе накрепко зажмуривается, сжимает пальцами край стола, подпирающий его задницу и снова смотрит на Круза. Тот хмыкает и издевательски приподнимает брови, склонив на бок голову. Скальпель задерживается на краю подноса, опасно пошатываясь над полом, но ладонь Круза его ловко перехватывает и Скорсезе просто не может оторваться от того, как острое лезвие — самое острое лезвие в этом помещении — торопливо проскальзывает между тонких пальцев, не оставляя ни единой царапины: сначала вверх, потом вниз, затем замирает рукоятью в зажатой ладони.
— Но? — наконец лениво интересуется Круз, а Скорсезе не отрываясь смотрит на приближающийся к его лицо острый конец скальпеля.— Тебе понравилась моя татуировка.
— Шрам.—тут же исправляет Скорсезе на выдохе, —У тебя интересный шрам.
— Могу подарить тебе такой же, только другой формы, — Круз делает резкое движение рукой, в которой зажат скальпель и Скорсезе едва не подскакивает, торопливо смаргивает нахлынувший было страх.
— Не…стоит.
—Значит не так уж он тебе и понравился, да, Скорсезе? —черты лица новичка заостряются, накладывая на маску полного безразличия нечто очень похожее на злость.
— Нет-нет, не…дело не в этом. Просто…каждый шрам уникален и твой — он ведь от ожога? Ты пытался что-то выжечь, да? Скорпиона, наверное, ты же состоял в банде, — он имеет свою историю, свою ценность, свой смысл и потому он интересен, понимаешь?
Круз останавливается только тогда, когда носки его ботинок ощутимо сталкиваются с носками кроссовок Скорсезе и затем будто бы начинает сомневаться: он медленно опускает скальпель, затем почти соприкасается его кончиком к адамову яблоку Скорсезе и тот почти перестает дышать, поспешно закрыв рот.
— Вот как…—наконец, фыркает Круз, темные густые волосы падают ему на лицо и он чуть дергает головой, чтобы убрать их с глаз, но его рука по прежнему не движется и Скорсезе почти восхищен его выдержкой. Это восхищение пульсирует жаром на щеках и в солнечном сплетении. Круз чуть надавливает под подбородком, перевернув лезвие плашмя, вынуждает Скорсезе встать на носочки и затем подступает еще ближе, буквально вжимая его в металлический стол, а свободной ладонью опирается рядом с судорожно сжатой ладонью кудрявого.
— Где-то так, да…—шепотом отвечает он на совершенно не требующую ответа реплику и облегченно расслабляется, когда скальпель отодвигается от шеи, но опуститься на полную стопу не получается — Круз слишком плотно вжимает его в поверхность так, что получается полусидячее положение: как будто он соскальзывал со стола, но тут подоспел Круз. Жар от чужого бедра между ног чувствуется даже сквозь ткань джинсов, а Круз, победно усмехнувшись, опускает свободную ладонь на его бедро, отводя его в сторону, разводя его ноги так широко, как на осмотре у гинеколога (Скорсезе не был уверен, что это так, но доктор Хавьер показывал это именно так на прошлой неделе).
— Ты боишься? — едва слышно спрашивает Круз, толкается пахом в его пах и Скорсезе торопливо сжимает зубы и, зажмурив, глаза мычит нечто непонятное даже ему самому. Ноги сами по себе оплетают бедра новичка и Скорсезе уже не задумывается о том, что на соседнем столе лежит развороченный его собственными руками труп, что трахаться на рабочем месте строго запрещено и что Круз по прежнему держит в ладони скальпель.