Шёпот во тьме

Поезд. Мой кашель раздается на весь вагон. Его можно услышать, даже не прислушиваясь, через стену, в соседнем купе. Лизель и мама уже спят, и мои глаза тоже неспешно закрываются. Сильно хочется спать, но я понимаю, стоит мне закрыть глаза, и они больше не откроются. Лизель и мама не увидят больше в них тех задорных ноток веселья, которые могут поднять им настроение. Веки тяжелеют, и я засыпаю. Я чувствую его присутствие. Он пришёл не за мной, не за моим телом, а за моей душой. Я готов. Я готов пойти с ним, пойти за ним. Мне хватило времени, хоть его и было очень мало, в этом мире. Если я сейчас не уйду, я буду для Лизель и новой Мамы обузой, от которой будут мечтать избавиться. Я уйду по собственному желанию, но буду рядом с дорогой сестрой и оберегать ее. Лизель... Как много всего в одном имени... Годы шли, Мемингер взрослела. И, когда я считал в поезде, что Лизель для меня больше, чем просто девочка или сестра, я ошибся. Она не только такая для меня. Она такая для всех. Для всех тех, кто ее любит и ценит: Мама со своей вечной "свинюха, свинух", Папа со своим аккордеоном, еврей-драчун по имени Макс, Руди Штайнер, мечтающий быть таким же, как и Джесси Оуэнз, и мальчик, которому она готова подарить свой поцелуй теперь, Фрау Хольцапфель, которой Лизель читала постоянно книги на ее кухне, жена бургомистра, Ильза Герман, женщина, постоянно оставляющая окно в библиотеке открытым для девочки. Ее любили все без исключения на Химмель-штрассе. А я был всегда рядом с Лизель. И те видения в библиотеке отнюдь не были выдумкой. Я ей появлялся, чтобы вразумить ее. Но эта девчонка ударила меня однажды так сильно по колену, что я ещё долго на нее таил обиду. Я был с Лизель в каждую минуту, и особенно в страшные для нее секунды. Я старался ее поддерживать, чтобы она двигалась дальше и не сдавалась. Помните тот вечер, когда была бомбежка на Химмель-штрассе, все погибли, а Мемингер выжила? Я, почувствовав что-то плохое, ее той ночью разбудил. И книжная воришка отправилась в подвал, дальше писать свою историю, ничего не подозревая. Я услышал, как пошел на улице дождь, дождь из бомб. В ту ночь сирены опоздали. Я пытался разбудить ее Маму и Папу. Но никто не проснулся. В других домах тоже было без результата. Только юный Оуэнз пошевелился, я уже обрадовался, что все получится, но бомба упала на дом Штайнеров. Я опоздал. Эта мысль билась в моих висках. Я опоздал. Я не спас мальчика с волосами лимонного цвета. Вернувшись к Лизель, я увидел, что все разрушено, а подвал, в котором сидит книжная воришка, завален. Я должен был спасти ей жизнь. Как я ей скажу, что бы она меня услышала? Не знаю. Но пробовать надо было. Стучи карандашом. Лизель сидит, прижавшись к холодной стене и обнимая книгу в черном переплёте. Стучи карандашом. Она смотрела прямо на меня, но не видела. Лизель что-то чувствовала, но молчала. Стучи карандашом!!! Уже более громко, и она услышала. Она поняла. Лизель начала спасать себя. Когда ее вытащили, я старался держаться от нее подальше, чтобы не видеть всех тех страданий. Я видел, как она убивалась по мне, поэтому тогда Он и разрешил моей душе остаться тут и помогать Мемингер. Все считают Его злым, с косой и с черепом вместо головы. А он ведь несчастнее многих из нас. Мы, по крайней мере, можем умереть и не видеть ничего, а Он нет. Сейчас я не был готов вновь видеть ту боль и горе в глазах сестры. Я не выдержу. А мне нужно ей помочь. Пока Лизель разговаривала с трупами, прощаясь с родными и целуя Руди, я старался убрать ее черную книгу дальше от нее. Книжной воришке нужна будет новая жизнь, а её книга ей не даст забыть все то, что было на Химмель-штрассе. Даже не притупится та боль. Когда Лизель сидела в новом ее доме, у бургомистра, я не выдержал. Тихо подошел к ней и приобнял. Она приняла меня за прохладный ветерок, но я знал, что в ее голове промелькнула и верная догадка. Лизель взрослела, а я следил за ней, помогал и поддерживал ее. Макс, Алекс Штайнер, Ильза Герман и бургомистр - те, кто напоминали ей о её прошлой жизни. Те, кто помогали ей пережить все потрясения. Когда пришло время Лизель, Он пришел за ней, а я следил, спрятавшись. Стоило их разговору закончиться, и я вышел из своего укрытия. Книжная воришка увидела меня и заплакала. Души не плачут? Врут. Она ещё не ушла до конца, мы уйдёт вместе. Я ей покажу тех, кто ей был дорог. Тех, кто был на Химмель-штрассе. И наших Маму и Папу. Мы ушли с ней на закате, когда ярко-красное солнце одаривало всех своими последними лучами, которые были лимонного цвета волос мальчишки. И книжная воришка помнила Его последние слова: Меня обуревают люди.