i got my heart tied up

– Разве ты не должен бегать с ним? – спрашивает Мэнди. Позади нее Микки подпрыгивает, видимо, будучи слишком занятым созерцанием задницы Йена, чтобы заметить, что она сидит возле него уже как пятнадцать минут. Он кидает на нее быстрый взгляд, а затем демонстрирует сигарету: – Перекур. – Перекур во время пробежки? – усмехается Мэнди. – Звучит как оксюморон. – Оксю…что? Конечно. Она и забыла, что ее брат не закончил нормально даже долбанный четвертый класс. Она качает головой: – Забудь. Микки пожимает плечами и, медленно затягиваясь, продолжает смотреть на Йена, который нарезает круги вдоль дорожки. Они молча сидят несколько минут: Мэнди теребит край юбки и сдирает с большого пальца и без того уже прилично содранный голубой лак, пока Микки занимается тем, чем занимается. А именно, влюбленно разглядывает своего бойфренда. Мэнди закатила бы глаза на происходящее, если бы это, в какой-то степени, не согревало бы ей сердце. Но совсем чуть-чуть. Потому секс между ее братом и ее лучшим другом – все еще немного больная тема. Мэнди переключается со сдирания лака на откусывание кутикулы. Ее глаза преследуют Йена вдоль дорожки – его серая майка пропитана потом, а рыжие волосы приняли глубокий оттенок красного там, где прилипли ко лбу. Он выглядит так, будто сошел со страниц спортивного журнала. Кроме того, в последнее время он загорел, и зеленый подтон покинул его кожу, а веснушки стали выделяться больше. Ей всегда нравились его веснушки. – Мик, давай уже! – зовет Йен – дыхание не сбито даже после десяти кругов, сделанных без остановки. Микки изображает борьбу между нуждой докурить и желанием добровольно позаниматься, так что Мэнди решает за него, вырывая сигарету. Она усмехается над ним и жестом показывает идти и присоединиться наконец к его долбанному бойфренду. – Зараза, – бормочет Микки, но встает и спускается с трибун прямиком к Йену. Он едва успевает ступить на дорожку, как Йен уже оборачивает свое громадное тело вокруг него, а Мэнди позволяет себе момент ревности прежде чем улыбнуться – она пытается стать лучше, ну, или что-то типа того. Микки даже не колеблется, когда обнимает Йена в ответ, из-за чего Мэнди будет дразнить его потом. А сейчас она подносит к губам сигарету и с насмешкой наблюдает, как Йен целует Микки в щечку, а потом идет на новый круг. Микки дезориентировано смотрит ему вслед, прежде чем побежать за ним. Это глупо, правда, но долгое время она винила Йена за свой же эмоциональный багаж. За то, что он не любил ее так, как хотелось бы ей, за то, что вынудил ее трахнуть Липа, а потом влюбиться и в него. Это больно, и, может, так будет всегда, но хотя бы Йен любит Микки. Иногда Мэнди действительно ненавидит своего брата, потому что он козлина и полнейший придурок, но Микки любит Йена в ответ, и они оба этого заслуживают. Но в любом случае она все еще думает, что они глупые. А, может, храбрые. В последнее время сложно сказать, что к чему. -- Два часа ночи и Мэнди не может уснуть, так что она просто продолжает ворочаться в кровати, поправлять простыни и взбивать подушки, но мигающие цифры на часах безустанно движутся вперед. Такая тревожность не посещала ее уже долгое время. В детстве она свыклась с этим состоянием, засыпая и просыпаясь в зависимости от ритма летающих по дому вещей, который стабильно задавали ее родители. Они были настолько пьяны, что речь их была смазанной, и она никогда не могла понять, почему они ругаются. Сейчас она думает, что причиной было что-то совсем обыкновенное, типа: кто занюхал последнюю дорожку кокса или трахнул родственничка другого. Она принимает взвешенное решение встать с кровати, может, скурить сигаретку для успокоения или выпить текилы, потому что это дерьмо ее на раз вырубает. Но она не доходит до кухни, не доходит даже до коридора, потому что видит красную копну через щель в двери ванной, и ее сердце начинает колотить о ребра. – Йен… – произносит она, толчком открывая дверь. – Заткнись нахуй, – шипит кто-то, и она поворачивается, чтобы на полу увидеть Микки, который облокотился о ванную. Он многозначительно опускает взгляд на спящего Йена – его голова отдыхает на коленях Микки. Ее внимание переключается с расстроенного лица Микки на спящее Йена. Под его глазами залегли темные круги, а тело выглядит меньше, будто разрушившись под своим же весом. Она невольно думает о мальчике, который держал ее за руку в школьных коридорах, безбожно проигрывал ей в видеоигры и дарил зубастую улыбку. И, блядь, у нее никак не получается соединить того мальчика с этим. – Ох, – шепчет она, – черт. Извини. Она уже собирается закрыть дверь и продолжить поиски ликера, но ладонь замирает на дверной ручке. Несколько бессловесных моментов проходят между ней и Микки, а затем она садится, опираясь на противоположную от них стену – руки сами притягивают колени к груди. Внезапно ей кажется, что ей снова десять, и она пытается заглушить свои всхлипы, чтобы братья не дразнили ее плаксой. Но она заматерела с тех пор и уже не плачет так легко. – Он в порядке? – спрашивает она, приглушая голос так, будто эта тема священна. Хотя, так оно и есть. Он священен. Большой палец Микки очерчивает лицо Йена, и он вздыхает: – Я не знаю. – Это все таблетки? – Ага. Мэнди кивает медленно, так, будто понимает, но, если честно, многое ей непонятно. Она располагает парой расплывчатых воспоминаний, в которых Йен рассказывает о своей матери: о том, как она уходит и приходит в зависимости от того, принимает ли лекарства. Обычно она их не принимает, так что обычно ее нет рядом. Йен никогда не любил говорить о ней, выдавая информацию лишь тогда, когда не находилось сил сдержаться. Мэнди в своем роде понимает его. Она никогда не говорит о маме, за исключением тех случаев, когда слова сами рвут глотку, выбираясь на свет божий. Но Йен принимает свои таблетки. Всегда по часам. От них бывает так плохо, что большую дней он просто не может есть, а в другие он такой уставший, что встать с кровати – не вариант. Но он все равно принимает их – никаких жалоб – и это она может понять. Сломать шаблон. «Потому что никто не хочет проебаться по образу и подобию своих родителей». Она не уверена, что именно побуждает ее сделать это, но она все равно говорит: – Он поправляется. Микки поднимает на нее глаза, снова вздыхает, и начинает прочесывать пальцами пряди Йена. – Может, ему стоит… – начинает она, но позволяет словам повиснуть в воздухе, когда уголки губ Микки опускаются. Он знает, что она хочет сказать, потому что она уже говорила это, и тогда ему это не понравилось, а сейчас и подавно. Но ведь дело вовсе не в Микки. – Нам нужно… – Мик, мы не можем, – перебивает она. – Мы ничего об этом не знаем. Ты думаешь, сходил в библиотеку, погуглил, и теперь эксперт? Они знают, что делать. Взгляд Микки делается тверже. – У него есть таблетки, ладно? И он… ему становится лучше. У нас все получится. Мэнди опускает взгляд на свои ноги: ногти выкрашены в темно-фиолетовый, но выглядят, скорее, как свежие синяки. Это синяк, вся эта фигня, просто синяк. Синяки заживают. Но не здесь. Ничто никогда не заживает в доме Милковичей. – Ему нужно быть со своей семьей, – говорит она – голос едва громче шепота. Лицо Микки принимает гневный оттенок красного. – Он и есть сем… – Нет, я о его настоящей семье. Мы… Замена, вероятно. Суррогат. Йен потерян так же, как и остальные Галлагеры, и даже больше с тех пор, как все это началось, но в один прекрасный день он проснется и поймет это. Не то, чтобы они с Микки плохие люди… она знает, что он любит Микки, может быть, любит и ее, но любить кого-то и быть с ним на самом деле – две разные вещи. Мэнди и Микки – не то, в чем он нуждается двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Он уже достаточно разъебанный и без их пиздеца, который разъебет его еще больше. Лип довольно быстро это понял. Йен не тупее, он просто немного задерживается. -- Когда Йен проводил дни, свернувшись на дальней стороне кровати Микки в попытке дистанцировать себя от этой комнаты, этого мира, Мэнди чувствовала себя виноватой за…за все. Она вовсе не намеревалась делать это, пыталась дать Йену его пространство, но с полудня прошел уже час, а в доме так и царила мертвецкая тишина, и ее лицо болело от недавних ударов, и она нуждалась в Йене. Скучала по нему и нуждалась в нем, хотя и не хотела этого. Он молчал, когда она звала его по имени, молчал, когда она медленно открывала дверь, молчал, когда она залезала под его одеяло и клубочком сворачивалась за его спиной, оставляя лишь крошечный промежуток между ними. Его грудная клетка размеренно расширялась и сжималась, так что он, должно быть, спал. Это почти что успокаивало, сама мысль, что он смог взять перерыв, хотя бы ненадолго. Йен этого заслуживал. Йен заслуживал всего. – Эй, – шептала она, пальцами прослеживая контуры его лопатки. На мгновение она задержала дыхание в надежде, что он ответит, но он просто продолжал дышать. Прежде чем она смогла понять, что происходит, она уже исходила слезами, всхлипы скручивали ее тело, пока одна рука сжимала плечо Йена, а другая прикрывала рот в попытке задушить звуки. Картинка перед ее глазами размылась, но она не закрыла их, вперив взгляд в спину Йена – рука вцепилась в его плечо так, будто он якорь, а свет из окна заставлял его кожу светиться. Блядь, он не должен быть здесь, не так: застряв в кровати, застряв внутри своей головы, совсем один, боже, Йен всегда был одинок, как она могла этого не замечать? – Мне так жаль, – пытается сказать она. – Мне так блядски жаль, – но слова покидают ее рот глухими всхлипами, и она не может остановить этот пиздец ни на одну долбанную секунду, не может сказать Йену, что любит его, и что все это – ее вина. Что она должна была сделать хоть что-то. Она и не знала, что он всерьез, не верила, что он пойдет на это. Не потому что думала, что он струсит, а из-за того, что думала, что он придет в себя и вернется домой. Она была так зла на Микки за то, что он ничего не сказал, когда сама не была способна выдавить из себя хоть что-то. «Останься», будто это так блядски сложно, будто она не знала, что Йену просто нужен кто-то, кто не побоится вывернуть душу ради него. Быть может, это бы и не помогло, но Йен просто не мог подорвать себя в семнадцать и… блядь, она не должна была позволять ему даже пытаться. Все эти недели она знала, где он, и они стабильно продолжали обмениваться вереницей сообщений, которые изо дня в день становились все более расплывчатыми… за все это время она и слова ебанного не сказала. Просто смотрела, как Микки становится сертифицированным алкоголиком, и притворялась, будто ничего не имеет значения, пока она пытается переболеть блядского Липа Галлагера. По каким-то причинам, о которых она даже не могла тогда думать, Лип затмил ее лучшего друга. Теперь она понимает: Лип любил ее так, как Йен был не способен, и она все еще злилась на него за это. По ощущениям, слезы отступили только спустя часы, и все, что осталось от них – дорожки туши, расчертившие ее лицо. Она убрала руку с Йена и стала рассматривать полумесяцы, оставленные ее ногтями на его коже, легко касаться их указательным пальцем, старясь разгладить отметины. – Я должна была сделать хоть что-то, – признается она тишине, и это первый раз, когда она произносит это вслух. Она позволяет словам впитаться, позволяет им обернуться вокруг ее легких, ее живота, ее сердца, и тревожно сжимать их до тех пор, пока не чувствует, будто разрушается изнутри. Но она заслужила это, до сих пор думает, что заслужила и худшего, потому что подвела его. Иногда ей кажется, будто она состоит лишь из запекшейся крови да синяков. -- Она зашивает дыру в своей рабочей униформе, когда перед ее носом на кухонный стол падает книга. Она смотрит на название, а затем на энергичную улыбку Йена, возвышающегося над ней, и едва сдерживается, чтобы не рассмеяться ему прямо в лицо. – Что это за хуйня? – говорит она. Улыбка Йена не тускнеет, когда он садится слева от нее. – Скоро начинаются занятия, и я хотел на них записаться. Можем сделать это вместе. – Получить ебанную справку об окончании школы? – недоуменно спрашивает она. – Нет уж, спасибо. – Почему бы и нет? – Потому что это тупо? Йен вздыхает и откидывается назад в кресле, скрещивая руки на груди и смиряя ее взглядом. Она не может объяснить этот взгляд, просто знает, что он заставляет ее чувствовать себя обнаженной, помещенной под микроскоп, но в то же время так, будто кому-то не все равно. Это то выражение, которое она не видела уже давно. В течение какого-то времени его глаза всегда казались безжизненными, а губы были растянуты в дрожащей улыбке, которую – Мэнди знает – он носит для того, чтобы показать, что все в порядке. Но это не так, и ни для кого это не секрет, это было видно по тому, как прыгали его глаза, а тело никогда не знало покоя. Жизнь в постоянном движении. Но вот этот взгляд вновь. Тот, за который Мэнди привыкла ударять его по руке, тот, который она так чертовски рада видеть сейчас. Она выдыхает так, будто все это время задерживала дыхание в ожидании Йена. – Я имею в виду, я-то припизднутый, но ты не должна… – начинает Йен, вытаскивая ее из ее же мыслей. Она прерывает его, качая головой. – Я ушла по своему желанию, – говорит она ему. – Нужны были деньги. Она пожимает плечами и сосредотачивается на протаскивании иглы сквозь порванную ткань. – Да и скорее всего, я бы в любом случае не смогла закончить. – И я, – грустно отвечает Йен. – Я конкретно заваливал тригонометрию и физику. Мэнди смеется. – Я все заваливала. – Да, но не потому что ты тупая, – говорит Йен, звуча так чертовски уверено. – Ты никогда не ходила на занятия. Все, что нам нужно будет сделать – сходить на пару подготовительных курсов и пройти тест, а потом мы сможем зарегистрироваться на занятия в муниципальном колледже. Ее сердце замирает, и она отвлекается настолько, что укалывает себя иглой. На кончике пальца выступает кровь, и она кладет его в рот его, используя в качестве предлога для того, чтобы не отвечать. Честно говоря, она даже не знает, с чего начать. Йен говорит «мы», будто Мэнди – часть его плана, его будущего, будто она ему нужна. Она знает, что он хочет, чтобы и через десять лет Микки был рядом, потому что между ними что-то типа глубокой, странной любви, но сложно представить, что он хочет видеть рядом и ее тоже. Мэнди не знает, где она окажется через десять лет, не знает, где окажется завтра. Скорее всего, она пойдет на работу, прикончит пачку сигарет, а может быть, купит дешевого вина в магазинчике за углом, которым впоследствии накачается. Это ее самый подробный план из возможных. Но Йен говорит «мы», и сердце Мэнди расширяется до космических размеров. Она ничего не говорит, но все же пододвигает книгу поближе, а Йен улыбается ей так, будто это лучшее, что он видел за весь блядский день. Да уж, она не может винить Микки за то, что влюбился в него. -- Микки приходит домой с работы как раз тогда, когда Мэнди стягивает свои уродливые синие колготки и потягивает пиво из банки. Он бросает куртку на диван и пинает обувь по направлению к шкафу. Мэнди отслеживает траекторию полета ботинок, пока они не ударяются о пол, прямо возле шкафчика с оружием. Шкафчик закрыт, но она знает, что внутри псевдоаккуратные ряды ручного оружия, за которым следует полуавтоматическое, за которым следует АК-47 и так далее. Хотя, в углу спрятались ножи: большие и острые охотничьи перемешаны с тупыми ножами для масла, которые Микки насобирал на кухне. «Для ребенка так безопаснее» объясняет он, доставая из-за пояса пистолет и с чувством удовлетворения закрывая дверцы шкафа за ним. С точки зрения собственного эгоизма Мэнди благодарна. Первый раз за все время ее существования ей не придется убирать смертоносное оружие, перед тем как воспользоваться любой твердой поверхностью. Но это не останавливает боль от того, что Йену приходится спрашивать, почему он не может найти нож, чтобы просто приготовить еду, а Микки виновато рассматривает свои руки, пожимая плечами. – Поздно начала, – замечает Микки, кивая на пиво в ее руке. Мэнди отрывает взгляд от шкафчика и фокусируется на насмешливом выражении лица Микки. Она демонстрирует ему средний палец. – Ну, прекрасно, работа к хуям сбила мой график принятия алкоголя. Не все мы трудимся, окруженные бесплатным бухлом. Микки усмехается и исчезает на кухне. Он возвращается в гостиную с пивом и пакетом с чипсами и падает на диван рядом с ней. Он крадет пульт прямо из ее рук, традиционно будучи скотом, и зарабатывает удар по предплечью, но все равно включает свой тупой дерьморестлинг. На самом деле, Мэнди не особо возражает, учитывая, что обычно она просто часок попереключала бы каналы, прежде чем отрубиться, но это ебанное дело принципа. – Это то, что вам с Йеном по кайфу? – спрашивает она, когда одному парню удается оседлать лицо другого и потереться о него членом. – Заткнись, сучка, – с полным ртом чипсов говорит Микки. – Чуваки, пихающие члены в чьи-то лица – скорее твой вечер пятницы. Мэнди закусывает губу, пока не чувствует привкус крови, а затем вливает в себя остатки пива и бьет Микки прямо по ребрам. – Что за хуйня? – орет он, но она повторяет то же снова и снова, пока не знает наверняка, что оставит синяки. Лопающиеся кровеносные сосуды и ломающиеся кости – ее естественные спутники. – Серьезно, блядь, остановись уже, – говорит Микки. Он обхватывает рукой ее лодыжку и удерживает одну из ее ног, зажимая другую между его спиной и диваном. Какое-то время она борется с ним раздраженная и злая и в двух бутылках пива от той степени опьянения, в которой она могла бы с этим справиться. – Ты нихера не знаешь, – сердито выплевывает она. – О чем? – спрашивает он голосом полным недоумения. Мэнди свирепо смотрит на него. – Обо мне. Она снова пытается его пнуть, но он упрочняет захват, пока она не издает низкий стон и не сдается. Он отбрасывает ее ногу в сторону, и она трет лодыжку, намеренно избегая его взгляда. Напряжение, наполняющее воздух, могло бы задушить. Мэнди ненавидит такие моменты. Обычно она немедленно сдается, но на этот не она ломает тишину. – Что-то случилось? – неуверенно спрашивает Микки, наблюдая за ней уголком глаза. – Я не шлюха, – говорит она. Ее голос звучит низко и угрожающе даже для ее собственных ушей. Микки пробегает глазами по ее лицу в поисках чего-то, что она, наверное, не может ему показать. – Хорошо, – не задавая вопросов, говорит он и разворачивается к телевизору. Она таращится на экран невидящими глазами, пока все изображения размываются между собой в голубое пятно. Мэнди и не осознает, что плачет, пока не трет глаза и ее пальцы не становятся черными от размазанной туши. Она начинает понимать, что все это дерьмо никогда не покинет их жизни. Оно застревает под их ногтями, в морщинах их лиц, цепляется к ним, как бы они ни пытались его оттряхнуть. Мэнди может пытаться очистить себя, но всегда будут люди, называющие ее «Шлюхович» за ее спиной, медицинские записи, рассказывающие обо всех ее абортах, и девка, ставшая овощем из-за нее. Такие пятна не отмываются. -- Йен, может, и умеет пользоваться настоящим оружием, но, когда дело касается видеоигр – все идет прахом. Он прибегает к коварной тактике, пытаясь толкнуть Мэнди так, чтобы она потеряла прицел, но за плечами Мэнди годы тренировок с ее братьями, поэтому она успешно противостоит этому дерьму. Она с удвоенной силой пихает его в ответ и трижды простреливает грудь персонажа Йена. – Что за хуйня, – говорит он, звуча так, будто все его надежды и мечты только что испарились. – Быть может, однажды ты победишь меня, – изрекает она, выстреливая в него самодовольной улыбкой, – но не сегодня, сучка. Йен смеется и толкает ее снова. Мэнди закусывает губу и рассматривает Йена уголком глаза. Он замечает это и посылает ей сияющую улыбку. Ее ошарашивает то, насколько эта улыбка напоминает ей о ленивых летних деньках и о том, как она обкуривалась в школьном туалете, и просто о каждом счастливом воспоминании, завернутым в одно. Йен не улыбался ей так уже какое-то время. Она не может не думать о том, что он притворяется…просто ожидая, пока она отвернется, чтобы забросить это представление. Мэнди пытается бороться с этой мыслью, но продолжает время от времени искоса поглядывать на Йена. Просто, чтобы быть уверенной. Она готовится к следующему раунду, обводя своего персонажа вокруг разрушающегося здания, когда слышит стук в дверь. Она стонет и останавливает игру, а потом отправляется открывать. Она не готова к тому, как сердце попытается выпрыгнуть из груди, или капелькам пота, которые выступят на ее шее, или к тому тупому выражению, которое, скорее всего, появится на ее лице и в очередной раз выдаст ее. Лип может читать ее как открытую книгу, даже когда она из-за всех сил пытается сделать бесстрастное лицо. Это то, как ему удалось пиздец как качественно ее сломать. Он прочищает горло: – Привет, – говорит он. Она не отвечает. Не может. Язык становится свинцовым. Они продолжают смотреть друг на друга, хотя ей это не кажется правильным, и встречать его взгляд совсем не хочется. Все это ощущается как копия эмоции: мятая, разорванная копия, которую кто-то пропустил через шредер. Она не знает, чем ее наполняет это: грустью или облегчением. Лип первым нарушает тишину: – Хорошо…ммм…я Йена ищу. – Ох, – говорит Мэнди. Вот только это совсем не то, что она хочет сказать. Она тяжело сглатывает. Боже, она такая глупая, ну почему Лип делает ее такой глупой? – Просто я не видел его какое-то время, колледж, все дела, ну, ты понимаешь. Подумал, что должен. Так мы можем… – он прерывается и прочесывает волосы рукой. Он выглядит так, будто каждое слово для него подобно удару заточки, – наверстать, – заканчивает он. Она опускает голову и кивает. Конечно, разумеется он пришел не ради нее. И нет никаких причин для того, чтобы чувствовать блядское разочарование. – Йен, – зовет она – голос звучит тщедушно, почти так же, как себя чувствует она. – Привет, – говорит Йен на удивление близко к ее уху. Она слегка подпрыгивает и сворачивает шею, чтобы посмотреть на него. Но он не смотрит на нее, уставившись на Липа – его глаза затуманивают мириады осколков эмоций. – Привет, – отвечает Лип. Мэнди мечется взглядом между этими двумя еще несколько секунд и сглатывает комок в горле. Внезапно она чувствует себя препятствием, заполняющим тесное пространство дверного проема. Она скучает по их троице: она, Лип и Йен, но больше они не совместимы. Либо разбиты по парочкам, либо все по одному. Она без единого слова обходит Йена и по-турецки усаживается на диван. Дверь тихо закрывается, и все, что она может слышать – приглушенные голоса, иногда сменяющиеся вскриками. Она едва может расслышать отдельные слова, просто знает, что частенько всплывают два имени: «Милкович» и «Моника». Все это как какой-то сомнительный ритуал, который кажется ей пиздец каким бесполезным. У них все будет в порядке, Липа и Йена, у них всегда все в порядке. Словно они заключили какое-то негласное соглашение, что если жизнь пойдет по пизде, они преодолеют все, чтобы вновь быть вместе. Это то, как функционируют Галлагеры. Она и не осознает, что слишком увлеклась жеванием ногтя, пока не чувствует вкус крови. Дверь открывается чуть позже, звуки шагов приближаются к дивану. Йен устраивается рядом с ней – его теплое тело прижимается к ее боку. – Ты в… – начинает она, но Йен кивком прерывает ее. – Все хорошо, – говорит он. А затем коротко смеется и качает головой. – Ну, не совсем, не хорошо… но ты знаешь. – Ага. Несколько минут они сидят в тишине, пока она не срывается. Нахуй Микки, она скажет это, она объяснит Йену, что играть в семью с Милковичами – ошибка. Конечно, если он хочет, то может выстроить в своей голове фантастический мирок с Микки, в котором они будут постоянно трахаться, завтракать вместе и смотреть фильмы по ночам, но тогда ему будет куда больнее, когда придется столкнуться с реальностью. Она знает об этом не понаслышке. – Тебе нужно идти домой, – на одном дыхании выпаливает Мэнди. – Что, я тебе надоел? – шутит Йен. Мэнди даже не улыбается. – Ты знаешь, о чем я. С лица Йена сползает улыбка, губы складываются в тонкую линию, а лоб рассекают морщинки. – Я постоянно хожу домой. Я просто…по-настоящему там никого нет, знаешь. Каждый разгребает свое дерьмо, и там так тихо, – он пожимает плечами, – наверное, здесь мне нравится больше, – он говорит это так, будто бы это простейшее заявление в мире. Мэнди давится словами, взамен выкрикивая их в своей голове, потому что она никогда не сможет прокричать их Йену. Она любит его, конечно, любит, но кто в здравом уме выберет их жалкое подобие жилища в качестве дома? Галлагеры – ее персональный журавль в небе, ее влажная мечта. Если быть очень, очень честной, то, скорее всего, доброй половиной причины ее отношений с Липом было то, что она хотела быть там… с Галлагерами, в жилище, которое по-настоящему является домом, а не просто четырьмя стенами, приютившими тебя на ночь. Она знала, что однажды для нее все закончится. Но не должно заканчиваться для Йена. Он выжидающе смотрит на нее, словно готовит себя к предстоящему спору. А она не может ничего из себя выдавить. Не тогда, когда он так близко, а ее одолевает такая жадность. – Хорошо, – говорит она. А затем наваливается на него, обнимая руками за талию и зарываясь лицом в плечо. Йен может оставаться так долго, как хочет. Серьезно, Йен может оставаться навсегда. Но когда в конечном счете он уйдет, то лучше бы ему взять ее с собой.