Не тот русский

      Пятая золотая ложится в коробку достижений уверенно и непринужденно. Виктор давно уже не корчит удивленно-восторженного лица, не тот возраст, не то положение. С высокомеринкой улыбаясь в камеры, он ловит себя на мысли, что хочет домой, и затыкает внутренний голос, ехидно подмечающий – стареет. Нет, не стареет. Достало это все просто. Когда ты пятикратный чемпион мира, сложно искренне восторгаться чем-то. Когда ты пятикратный чемпион мира, пресса уверенно сидит даже там, где ей не положено, запускает свои грязные пальцы во все уголки, выгребая все до крошки. А тебе приходится скалить зубы под видом радушной улыбки, быть обворожительным и вежливым, несмотря ни на что. Репутация, чтоб ее. Виктор уже привык виться как уж на сковородке, пытаясь сбежать, чтобы не сорваться, когда до темноты в глазах хочется крепко, по-русски послать.       На этот раз убежищем служит уборная. Глупо, но работает. В помещении пусто и тихо. Виктор идет к раковинам и выкручивает кран. Подставить бы под струю голову, смыть раздражение, но он лишь моет с мылом руки, заторможенно двигая пальцами и смотря в пустоту.       В мыслях царит приятное ничего. Вот бы это длилось подольше.       Там, за дверью, поджидают репортеры. Каждый из них готов изъебнуться по-страшному, но заполучить для своей редакции лакомый кусочек информации. Информация эта – сам Виктор, и такое бесчеловечное отношение болью отдается внутри. Каждый раз, когда эти беспардонные звери переступают черту, влезая в личную жизнь, у Виктора щемит сердце. За годы карьеры он так и не смог с этим справиться. И поэтому его внутренний конфликт беспрестанно разрастается.       Никифоров врос в лед давно и надежно, и от мыслей о том, чтобы покинуть его, крошится внутренний стержень, плавятся кости, исчезает смысл существовать. Но в то же время не покидает желание бросить все и уйти, скрыться от вездесущих глаз и грязных рук где не надо. Виктор настолько привык к этой борьбе, что получает удовольствие от сопутствующей боли. От этого хочется реветь белугой.       – До чего ж ты докатился, Витя?.. – горько вопрошает Никифоров и замирает, заслышав сорвавшийся всхлип за спиной. Обернувшись, видит, что одна из кабинок заперта, а в просвет виднеются чьи-то темные кроссовки. Нахмурившись, Виктор закрывает кран.       Кацуки Юри, до этого успешно давившийся унижением вперемешку со слезами в кабинке туалета, замирает испуганной мышью. Его сердце оголтело долбится в груди, голова разом пустеет, и он пялится на дверь, дышит разинутым ртом, чтобы его не услышали. Юри слишком шокирован, поэтому бездействует, изо всех сил надеясь, что человек по ту сторону двери сейчас уйдет.       Кацуки хорошо знает, кто стоит там. Не может не знать. Этот голос знаком ему с детства по многочисленным, засмотренным до дыр интервью. Голос Виктора Никифорова. Плевать, что тот бормотал по-русски на пределе слышимости. Юри все равно понял. И от этого его прошиб холодный пот.       – Эй, с тобой все в порядке? – Обеспокоенный голос Никифорова пугает Юри настолько, что перед глазами темнеет. От мыслей, что его кумир в минуте от того, чтобы застать его в туалетной кабинке с размазанными по щекам соплями, он готов отключиться.       Вселенная явно испытывает Юри на прочность. Иначе не объяснить столько потрясений, разом свалившихся на него. Смерть Вик-чана, до слез ужасный прокат программы, унизительное шестое место с огромным отрывом, истерика в туалетной кабинке и теперь это.       – Ты меня слышишь? – не унимается Никифоров.        Юри знает, что лучше он выйдет сам, пока не случилось что-то еще более постыдное. Японец наспех обтирает лицо рукавами, встает на негнущиеся ноги и щелкает замком. Дверь распахивается, и перед ним предстает сам Виктор Никифоров. Глаза у него усталые, но на дне все равно плещется триумф победы. Как только Виктор видит Юри, вежливо натянутая маска беспокойства перетекает в настоящую эмоцию. Лицо Кацуки расчерчивает горькая усмешка. До чего же жалок должен быть его вид, чтобы вызвать настолько искреннее сочувствие?       – Ты… – тянет Виктор. Его лицо говорит само за себя – пытается вспомнить. Не очень успешно.       – Кацуки Юри, – шепчет японец.       – Точно, – щелкает Никифоров. – Ты занял шестое место. У тебя запоминающаяся хореография, но квады совсем плохи. Не уверен в себе?       Кацуки рдеет. Внимание кумира смущает его, но гораздо ощутимее стыд за неказистость проката. Невыносимо от мысли, что такой великолепный талантливый человек видел его убогую программу. Словно от одного только взгляда он мог испачкаться, заразиться.       – Так почему ты здесь? Да еще в слезах? – напоминает Виктор. – Разочарован проигрышем?       Предположение бьет в яблочко. Юри не может держать лицо и кривится, в глазах снова плывет.       – Эй, эй, – одергивает Никифоров, – не начинай плакать снова, хорошо? Я не умею утешать людей!       Юри не слушает. Его колотит, на лице – стыдливо-униженная краснота, на подсохших щеках снова дорожки крокодильих слез. Виктор не понимает, почему суетится. Сейчас бы бросить пару притворно обнадеживающих слов и сбежать к покою, но как, если боль Юри внезапно отзывается в душе? Его слезы горечью встают поперек горла, и Виктор готов сделать все, лишь бы это прекратилось.       Никифоров поддается порыву, хватает Юри за плечо и тянет на себя, вынуждая сделать несколько шажков, ткнуться мокрым носом в свое плечо, и укрывает широкими объятиями. Кацуки перестает двигаться и дышать, точно каменеет. Виктор от своего не отступается, поглаживая жесткие, напряженные плечи, краем глаза замечая, что от шока из глаз японца перестает лить.       На душе у Никифорова вдруг становится спокойно. Треклятая пресса не такая уж проблема, если подумать. Усталость и раздражение отходят на второй план. Сжимая в объятиях этого эмоционального молодого мужчину, Виктор понимает, что рядом с ним сможет перенести все невзгоды и блистать на льду ярко как никогда. Что они вместе будут блистать. Уверенность захлестывает его с головой и облачается в слова.       – Не нужно тратить столько эмоций на страдание по неудаче, – шелестит Виктор. – Лучше брось эти ресурсы на то, чтобы стать лучше. А в следующем году встань на пьедестал вместе со мной.       Юри робко, неуверенно кивает в его плечо, полной грудью вдыхая морозный, терпкий запах. Он даже не слышит, что говорит ему Виктор, успокаиваясь от одного его уверенного, спокойного голоса. Японец начинает оттаивать: расслабляются плечи, выравнивается дыхание. Аура уверенности, силы и покровительства, исходящая от Никифорова, делает свое дело. Кацуки робко поднимает руки и обнимает в ответ. Ритм сердца успокаивается, словно подстраиваясь под Виктора.       – Вот так, умница, – хвалит Никифоров точно ребенка, поднимает лицо Кацуки за подбородок и, всматриваясь в глаза, убеждается, что заметил его не зря.