berlin — seoul

Тёмное сеульское небо, запятнанное серыми тучами, нависает над покрытой снегом землёй, послезакатно хмурится. У Юнги и Хосока на будущее обещания, регулярный скайп, смс между парами и восемь часов разницы. В Берлине шесть вечера, счастливый Хосок в университетском общежитии и пылающее алым небо за стеклом. В Сеуле два часа ночи, разбитый Юнги и дурацкое «мы ведь справимся, хён? <З» на дисплее. Хосок такой беззаботный и окрылённый, влюблённый в Германию и своё дело, что Юнги даже немного ревнует, но абсолютно никакого права на это не имеет. Хосок искренне верит в то, что они сохранят местоимение «мы» и смогут не рассыпаться, не разойтись параллельными прямыми, которые ни в одной из вселенных не пересекаются. — Думай об этом, как о разводных мостах, — говорит Хосок за несколько дней до рейса в Берлин, — несмотря ни на что, они всё равно сойдутся в конце. Хорошо? Хосок обнимает его на прощание, и Юнги всеми силами удерживает на своём лице безразличную маску, которая боль притупляет, пока её не снимешь. Но потом он так отчаянно цепляется тонкими пальцами за куртку Хосока, что тот правда готов всё бросить и в этом мгновении замереть, терпеть ком в горле и глаза, что жалко щиплет. Шум аэропорта гудит задним планом, объявляется посадка на рейс, люди оживлённо галдят на фоне, и только Хосок замирает на месте с ручкой чемодана в руке, а Юнги не то что отпустить, вдохнуть не может — Хосок позволяет ему минутную слабость. Хосок ярко улыбается, прежде чем развернуться, а потом всё разом идёт на дно. Всё случается так банально, в лучших традициях отношений на расстоянии и Юнги даже немного жалеет, что позволил этому случиться. Первый месяц Хосок стабильно присылает фотографии, спрашивает, нормально ли питается Юнги, просит селфи и не пить много кофе. А потом их общение так медленно угасает, что Юнги даже не замечает этого за плотным дом-универ-студия-дом. Времени не хватает даже на пообедать, не то, что на разговоры, а учитывая разницу часовых поясов, они вообще не созваниваются толком, перекидываясь сообщениями. Юнги замечает, что всё на самом деле пошло по пизде, когда ловит себя на том, что игнорирует дежурные вопросы Хосока вторые сутки. И ровно в тот же день он встречает Чонгука. На самом деле, это Чонгук встречает его — догоняет у квартиры Юнги, такой раскрасневшийся и запыхавшийся, с рюкзаком на спине и телефоном в руке. — Ты… ты телефон забыл на кассе, — он пытается отдышаться, а Юнги смотрит на него устало и немного удивлённо, — я подумал, что нужно вернуть, только вот не знал, что ты так домой торопишься. — О, — выдавливает из себя Юнги, — я не торопился, просто. Задумался. Чонгук улыбается смущённо и протягивает телефон, поправляет рюкзак на спине и смотрит неловко, а ещё так, словно чего-то ждёт. — Спасибо, — кивает Юнги; размышляет с пару секунд, и поворачивает ключ в замке, — может, хочешь зайти? — Хорошо, — парень нахально улыбается, и протягивает руку, — Чонгук. Юнги не особо думает, а просто пожимает протянутую ладонь и бросает тихое «Юнги». Чонгук совсем не похож на Хосока, и Юнги ненавидит себя хотя бы за то, что их сравнивает. Хотя бы за то, что спустя пару недель представляет Чонгука на месте Хосока, потому что Чонгук так близко — его и обнять, и волосы растрепать, а Хосок за восемь с хуем тысяч километров и вообще ему в своей Германии хорошо и приятно. Чонгук не вмешивается и не переворачивает чужие вселенные, он всего лишь пьёт кофе Юнги, помогает с проектом, хотя сам в этой теме не понимает ровным счётом ничего, сидит на полу, пока Юнги курит в окно и валяется на диване с книжкой. Чонгук в его жизни просто есть, и кроме этого сказать ничего не получается, потому что он не просит и не обещает; просто заваливается в квартиру в рандомное время. Юнги даже не знает, как его назвать, потому что они не друзья никакие, а из романтического их связывает разве что просмотр сопливых фильмов и последующий стёб над каждым персонажем. У них с Чонгуком общего мало и Юнги вообще не припомнит, когда они встречались за пределами его квартиры. Чонгук иногда так явно его провоцирует, что Юнги даже не может от смеха сдержаться — треплет младшего по голове и его возмущениями дышит. Хосок не знает о Чонгуке, Чонгук не знает о Хосоке, и всё вроде бы хорошо, только вот в своей лживой паутине Юнги — паук совсем неудачный, потому что если он на белёсой ниточке не повесится, то запутается уж точно и будет беспомощно барахтаться в одиночестве. Юнги от Чонгука прячется за ноутбуком, за столом и за тупыми фильмами, но знает, что бегать вечно не сможет (дыхалка слабая, а ещё). Он иногда случайно ловит взгляд парня, и взгляд этот совершенно не дружеский, но Юнги не может себе позволить, потому что он ещё не последняя мразь, но больше потому, что с Хосоком так поступить будет слишком. Чонгук младше Хосока и это откровенно заметно, он самовлюблённый самую малость и шутки у него детские, но что-то в этом так забавляет Юнги, что не он может — не хочет его вычёркивать. Пять месяцев пролетают как один, общение с Хосоком всё такое же напряжённо-редкое, но Юнги внезапно бьёт под рёбра мысль о том, что он соскучился. Просто блядски соскучился. Не в том плане, что ему слегка тоскливо, потому что не с кем перед сном пообниматься, а до ужаса пусто в грудной клетке. У Юнги батарейки не вечные, солнечные — а солнце его светит в Германии по студенческой визе. В голове радиотишина такая, что хоть самому кричать во всё горло, лишь бы вакуумом не давило на мозг. Хосок — это, без преувеличений, лучшая из всех мотиваций Юнги. А если совсем честно, то единственная. И если до этого он работал по инерции, благодаря мощному хосоковскому пинку, то заряд истратился и теперь окончательно по нулям. Юнги ощущает чуть ли не физическую потребность в тепле, не в чьём-то, а в определённом, и это расстраивает его сильнее всего. Он тратит полчаса, пытаясь написать Хосоку, что у него уже нет сил, он соскучился по нему, как пиздец, а ещё хочет в его объятья укутаться и сидеть так весь день. Получается сопливо, отчаянно, слишком не в его стиле, поэтому он ничего не отправляет. Юнги тратит ещё полчаса, пытаясь дозвониться по скайпу, и думает, что даже если у него не получится ничего сказать, то он просто будет давить улыбку и слушать хосоковский трёп, только бы почувствовать, что пусть мосты и разведены, но в итоге они всё равно связаны и одна часть другую бросить не может. Хосок не принимает вызов ни с первого, ни с пятого. Юнги утешает себя сигаретами, часовыми поясами и учёбой. Получается дерьмово, но. Раздаётся звонок в дверь. В глазке неизменно видна чонгуковская довольная морда, а в руках у него виски. У Юнги даже с виски вяжутся воспоминания о Хосоке, поэтому он с такой злостью смотрит на стеклянную бутылку, что Чонгук за спину её заводит, чисто на всякий. Юнги не хочет пить, не хочет думать о Хосоке и уж точно не хочет мелкого Чонгука, который весь вечер мажет своим взглядом, от которого хочется прикрыться. Смотрит не то чтобы в душу, но, наверное, близко. Юнги так не хочет, но пьёт из горла без запивки, передавая бутылку Чонгуку, думает о том, что Хосок слишком далёкий (теперь) и красивый (всегда), чтобы не найти кого-нибудь в ебаной Германии, а ещё о том, что Чонгук близкий (всегда) и красивый (сейчас). Пьяный Чонгук ещё распалённее и развязнее, и если бы Юнги был одинок, то он бы воспользовался случаем непременно, и если бы Юнги был трезв, то забрал бы у него бутылку и отправил спать, но. Пьяный Юнги по умолчанию магнитит дурацкие ситуации и совершает дурацкие поступки. Вот Юнги, глядя на смазанного парня, облизывает губы, а вот он уже сталкивается с его влажными губами, не сопротивляясь, не прерывая поцелуй. Запах Чонгука приглушается виски, Юнги закрывает глаза, неосознанно представляет Хосока напротив и тяжело дышит. В голове вертится столько всего, что когда Чонгук снова целует его, так медленно и пронзительно, всё взрывается большим душераздирающим взрывом и становится тихо. За исключением дыхания Чонгука над ухом. Чонгук стягивает с него футболку, руками водит по телу, царапая ногтями. Чонгук расстёгивает ремень на джинсах, кусает где-то в районе пресса. Юнги понимает, что станция пиздец и ему даже ничего не остаётся кроме того, чтобы обхватить его ногами за талию и отвечать на поцелуи, только вот каждый из них отдаётся жгучей болью. Или потому, что Юнги случайно прокусил губу, или. Глаза у Чонгука тёмные-тёмные, взгляд затуманенный, и Юнги не может — как бы ни хотел, не может — сопротивляться. На солнечного Хосока он и правда не похож, аура у него чисто пламенная, кроваво-алая, и Юнги в ней растворяется, тонет, распадается на молекулы, крушится на атомы. — У тебя такие ноги, хён, — Чонгук полурычит-полушепчет, но Юнги не слушает. Он жмурится до пятен на той стороне век, кусает губы. Пытается не всхлипывать, но Чонгук хватает его подбородок и. — Смотри мне в глаза, — нависает так, что у Юнги крышу сносит. Голову застилает томной пеленой. У Юнги перед глазами чёрные точки и взгляд не фокусируется, а потому он под конец стонет громко, чуть ли не кричит. И потом его трясёт мелкой дрожью от стыда и наслаждения так сильно, что он лишь краем сознания замечает, что выдохнул совсем не то имя. На следующее утро Юнги ненавидит себя так сильно, что готов оборвать все связи, сжечь мосты и повеситься на собственной паутине. Он не пускает в квартиру Чонгука, хотя тот знает, что Юнги дома, и они оба знают, что если кто и виноват, то это Юнги. Чонгук коротким криком уведомляет Юнги о том, что он мудак, бьёт кулаком по двери и гордо уходит. Юнги не спорит, ведь на дисплее высвечиваются сообщения от Хосока и вообще. Хосок пишет: я приезжаю на выходные завтра утром Хосок пишет: я так соскучился по твоей молочной коже Юнги всхлипывает, потому что «я тоже, хоуп» застывает в текстовой строчке с курсивом, который долго мигает, а потом скачет назад, стирая за собой все буквы. У Юнги руки трясутся, глаза красные и на теле чонгуковские отметины. И кожа у него от сигарет и кофе уже не молочная, а какая-то желтоватая, потому что у него нихуя не под контролём. Ему не то чтобы стыдно, всего лишь на душе отвратительно, и даже если с Хосоком всё будет хорошо, и мосты снова вместе будут, то никакого «долго и счастливо», даже мнимого, не случится. Ведь мосты регулярно разводят, но по одиночке они не лажают так, как Юнги. Бутылка виски напоминанием маячит с кухонной стойки. Юнги выливает заваренный кофе в раковину, дышит под размеренный счёт и покупает белую пудру. Пытается создать иллюзорный порядок и белилами скрыть все пятна, неровности. И в его фальшивом конце кожа всё ещё молочная, улыбки Хосока всё ещё солнечные, мосты возвращают в обычное состояние, но ни капли «в порядке» даже между строк не сквозит. Юнги совсем забывает, что даже о хосоковское солнце можно обжечься.