desculpa me.

      - Ваня, подними свою ебучую задницу с кресла и шагай сюда, - фотограф вздрогнул, услышав резкий крик из соседней комнаты. Как обычно: только он садится работать, так всем что-то от него надо.       - Иди нахуй, Фёдоров, я занят. Если тебе что-то надо - подойди сам. Вскоре с недовольным выражением лица в комнате появился Мирон. Евстигнеев крутанулся на стуле так, что голова закружилась, а его стало подташнивать, и остановился лицом к Миру.       - Итак, что ты хотел? - произнес Ваня, немного улыбаясь: на этот раз Фёдорову пришлось послушаться его и прийти самому. В конце концов, Евстигнеев не служанка и не рабыня, чтобы появляться по первому требованию “господина”.       - Ничего уже, блять. Захотелось с тобой полежать, поболтать, а ты, сука такая, не пришел. Итак постоянно пропадаешь черт-пойми-где, а дома работаешь, - Мирон явно был недоволен, лицо его сохраняло обиженное выражение. Именно такое выражение Фёдоров делал всякий раз, когда его что-то не устраивало. И именно на это выражение Ваня не мог долго смотреть так, чтобы не возникало безудержное желание обнять Мирона, прижав его голову к груди. Этот раз не стал исключением: Евстигнеев подъехал к Миру, смешно отталкиваясь ногами от пола и ударяясь о предметы, наполнявшие и без того тесный кабинет. Подъехал и уткнулся щекой в живот, ища удобное положение: ребра то и дело упирались в лицо.       - Ну, прости, прости. Виноват. Но ты же понимаешь - мне надо доделать три последние фотосета, итак уже два месяца лежат, - оправдывался фотограф, виновато смотря на любимого снизу вверх.       - Ладно, делай, не буду тебе мешать, - Фёдоров надул и без того пухлые губы, отстранился от фотографа и отправился в комнату, оставив Ваню в смешанных чувствах сидеть на стуле посреди комнаты. До слуха Евстигнеева доносилось только шарканье тапочек по полу, как и всегда, когда Мир был расстроен и обижен. Мирон плюхнулся на большую кровать, параллельно вытаскивая телефон и заходя в твиттер. С одной стороны он прекрасно понимал, почему Ваня начал отстраняться от него. В конце концов, именно Фёдоров виноват в пиздеце, произошедшем около недели назад. Ему еще повезло, что очередной маниакальный период начался в туре - лишняя энергия и ускорение речи ему неплохо помогли справиться с бессонницей и последними концертами - но вот теперь ему становилось по-настоящему хуево. Вот и тогда, когда он наорал на Рудбоя и кинул в него табуреткой, его накрыло волной гнева просто из-за того, что Ваня приперся в два часа ночи бухим, хотя это было вполне нормально для них обоих. Тем не менее, это сильно взбесило Фёдорова. Взбесило до того, что он выгнал парня за дверь, параллельно швыряя в него попадавшиеся под руку предметы.       - Больше, блять, не возвращайся, уебок, мне шлюха в доме не нужна, - заорал вслед уходящему фотографу Фёдоров, захлопывая дверь. Захлопнул и остался один в разгромленной квартире, в окружении обломков мебели и осколков фарфоровых статуэток, привезенных из Франции. Стоял и смотрел в зеркало, не понимая, что произошло с его лицом, откуда взялся этот черный отблеск в глазах. Потом он будет долго извиняться перед Рудбоем, поглаживая и целуя фиолетовые кровоподтеки на теле последнего, готовить каждое утро его любимые оладушки и кофе, привезет блок Lucky Strike, купит какую-то крутую и дорогую дотерскую хуйню. Но он чувствует, что Ваня до сих пор старается проводить дома как можно меньше времени, избегая встреч с ним. Откинувшись на подушку, Мирон попытался выкинуть из головы все эти неприятные мысли, усиленно концентрируясь на твиттере. Вскоре у него это получилось, и лицо рэпера украсила легкая ухмылка: еще в туре Фёдоров создал еще один аккаунт в твиттере, с которого подписывался на фанатов и следил за их мыслями. Если бы они знали, кто скрывается за очередным ником… Ему в голову пришла мысль, что никто и не подумает, что он страдает такой хуйней, он же серьезный, взрослый человек. Ага, конечно, - улыбнулся про себя Мирон, листая ленту, - серьезный, да, да. Особенно ему нравились твиты, где фанаты искали в его собственных и ваниных записях скрытые послания, выделяя отдельные буквы в словах. Вскоре он уже специально ставил слова в таком порядке, чтобы буквы складывались в компрометирующие фразы, наподобие “Я гей” или “Мы пидоры”, и радовался, как ребенок, когда их обнаруживали. Эта игра вносила хоть какой-то позитив в его существование в последние месяцы перед туром, немного отгоняя депрессию. Мир уже совсем погрузился в чтение ленты, как услышал скрип, что заставило его оторвать голову от мягкой кровати и повернуться к двери. Ваня уже стоял возле кровати, печально смотря на него. Вот блять, теперь он еще и заставил Рудбоя чувствовать себя виноватым. Какая же ты сука, Фёдоров, - пронеслось в голове. Тем временем Ваня уже опустился рядом с ним на покрывало, прикоснувшись к плечу прошептав:       - Ты не против? Вместо ответа Мир отложил телефон, повернулся к Коту - да, у него Ваня тоже ассоциировался с котом - и накрыл его губы своими, сливаясь в поцелуе. Это продолжалось секунд десять от силы, но Мирон попытался вложить всю свою боль и страдания в момент, словно показывая свою вину и горечь сожаления.       - Ваня, - неуверенно отодвинувшись, сказал рэпер, - Порчи на кухне?       - Да, а что такое? - Рудбой был немало удивлен таким вопросом, равно как и столь скорым завершением столь приятного момента.       - А если он увидит? - взгляд Фёдорова беспокойно перемещался по лицу Вани, цепляясь то за подернутые легкой пеленой серо-голубые глаза,то за припухшие приоткрытые губы.       - Ты видел, что вчера в туалете семнашки происходило? Нет, - ответил сам на свой вопрос фотограф, заметив недоуменный взгляд Мира,- а я видел, так что поверь мне, - продолжил он с легкой, пьянящей разум Фёдорова, улыбкой, - Порчи ни слова не скажет, даже если увидит нас голыми в одной кровати. Мирон явно хотел что-то еще возразить, но не успел: он уже сидел на бедрах Евстигнеева, а руки его сами собой снимали с Вани футболку, оголяя кожу, испачканную чернильными надписями. Фёдоров невольно провел пальцами по ребрам, все-еще хранящим следы его недавнего безумства, и снова почувствовал себя последней мразью и скотиной. Он замер, уставившись на фиолетово-синие пятна, так выделяющиеся на фоне белизны остального тела. Ваню такое положение дел не устраивало, so он потянул Мирона к себе, параллельно стягивая с него черную толстовку и с ужасом замечая, как сильно похудел Фёдоров за время последнего приступа психоза. Он прижал Мира к себе, и контраст между вечно холодной кожей Фёдорова и горячим телом Рудбоя наконец вывел первого из транса, глаза его на миг прояснились и тут же снова подернулись дымкой возбуждения и желания. Рэпер впился сухими потрескавшимися губами в шею своего бэк-МС, оставляя всё новые и новые отметины на коже, которые к утру явно нальются синевой и начнут дико саднить, но Ване это было только в кайф, он обожал это ощущение тягучей ноющей боли в местах вчерашней ласки. Мирон тем временем уже спустился ниже, обводя языком замысловатый чёрный узор на груди Евстигнеева, то и дело задевая следы от ударов и вызывая этим новую волну дрожи. Обычно он [Ваня] не был так чувствителен, но две недели без прикосновений Фёдорова сделали своё дело: его поцелуев и холодных влажных полос на рёбрах уже было достаточно, чтобы заставить Евстигнеева изгибаться и сжимать покрывало в руках на грани экстаза. Португалец уже час сидел за столом, тупо уткнувшись в телефон, попивая чай с теплыми булочками. Внезапно его транс прервал писк сообщения и выскочившее уведомление. Писал Мамай. “Порчи, эти два пидораса мне не отвечают. Хватай их и пиздуйте на студию, дело есть.” Вздохнув, Дарио поднялся со стула и направился в кабинет Рудбоя. Там никого не оказалось, и удивленный португалец пошел в единственную оставшуюся комнату. Порчи приоткрыл дверь и уже хотел начать ругаться, но, увидев происходящее действо, замер в проеме. Через пару секунд, на лице его заиграла теплая улыбка, и он на цыпочках незамеченным выскользнул из комнаты, тихонько прикрывая дверь.       - Надо бы отправить сообщение Мамаю, что приедем примерно через час, - мелькнуло у него в голове, за секунду до того, как телефон снова звонко пиликнул, извещая хозяина об очередном указании Ильи: “И пиздюлей им вставь, чтобы телефоны при себе держали”       - А как же ты? - участливо поинтересовался Евстигнеев.       - В другой раз. Будет считать это моим извинением за косяки последних двух недель, ладно?       - Тогда ты безоговорочно прощен и помилован, - хрипло рассмеялся фотограф. Они лежали в тишине ещё минуты две, просто лежали и обнимались, задумавшись каждый о своём.       - Я люблю тебя, Вань, - тихо сказал Фёдоров, тревожно и заглядывая в серо-голубые глаза, ища там отблески происходящего, - будь рядом, хорошо? Этого вполне достаточно для счастья.       - Конечно, - так же тихо отозвался Евстигнеев, - конечно, - задумчиво повторил он. Они лежали в тишине, задумавшись каждый о своём. Вскоре Фёдоров задремал, мило посапывая на плече любимого. А Евстигнеев смотрел в потолок, словно играя с ним в гляделки, словно именно потолок высказывал ему все накопившиеся в нем сомнения и переживания.       - Только он понимает, что мне нужно и когда, а это ли не есть счастье? - думал Ваня, успокаиваясь. И ему было абсолютно похуй, что подумали бы малолетние фанатки, узнав о них, что сказали бы окружающие. Главное, что им было хорошо вдвоём. Так хорошо, как не было никогда.