Лунная ночь в июле

Виктор, эксперт по отношениям на расстоянии, перевез Кацуки Юри в Россию, и теперь все разговоры только об этом. Ушедший, наконец-то, на покой Никифоров тренирует Юри, Юра по-прежнему с Фельцманом, поэтому катаются они отдельно, но пересекаются все равно часто. Жан-Жак стойко выслушивает по Скайпу потоки ругани по этому поводу. Скрупулезно отвечает на каждое сообщение, поддразнивает; когда не знает, что ответить, пишет пошлости. Пошлости Юру успокаивают. Кацуки предложил ему снимать вместе квартиру. Ну, они же типа друзья? И так дешевле? Юрочка отреагировал в своем стиле — Виктор очень смешно рассказывал, показал в лицах. Жан-Жак тут неожиданно для себя стал общаться с Виктором. Им есть что обсудить. Виктор, конечно, велел своему японскому протеже не тупить и перевез его вещи из отеля к себе. Это было два месяца назад, и вещи эти так там и лежат. Вместе с Кацуки. Ну, Жан-Жак предполагает, что Юри, в основном, лежит, хотя кто знает, где там кончается святая невинность и начинается эрос. Жан-Жак был в России дважды: зимой и весной, на юрин день рождения. Они пересеклись на Чемпионате мира, где Юра взял золото, чему был настолько рад, что согласился после окончания сезона приехать к нему в Канаду. Потом он еще месяц использовал это как оружие: грозился отказаться от своих слов всякий раз, когда ему что-то не нравилось — но все же приехал. Жан-Жак, не слушая возражений и воплей про гостиницу, привез его к себе в квартиру, затолкал в кровать и не выпускал оттуда два дня. Водил к родителям, которым обещал ничего не рассказывать — вот, мама и папа, это мой друг из России — но, конечно, не выдержал и рассказал, взяв с них обещание не подавать виду — не привык скрывать от них такие важные вещи. Родители были рады — Юрочка такой милый, чемпион, так прекрасно говорит по-английски, тайком улыбаясь, наблюдали, как милый чемпион напряженно следит, чтобы Жан-Жак не оказался к нему ближе, чем на метр. Две недели с Юрой в Канаде промелькнули, как секунда. Жан-Жак просил его остаться подольше, Юра ответил, перебьешься, ты меня и так достал за эти две недели — но, прощаясь в аэропорту, поцеловал его прямо посреди терминала. Конечно, в Канаде никто на это не обращает внимания. Жан-Жак все равно был на седьмом небе от счастья. А потом, да, Кацуки переехал в Россию и стал жить вместе с Виктором. И Юра начал упоминать их чуть чаще, чем хотелось бы. — Я тоже могу увезти тебя в Канаду и жениться на тебе, — говорит Жан-Жак Юре по телефону. По Скайпу, наверное, не осмелился бы. Юра фыркает. Интересно, краснеет ли? — Что за хуйня, Джей-Джей? Предложение по телефону? Где, вообще, мое кольцо? — Это значит, что ты согласен? — Как тебе эти глупости в голову приходят? — В отличие от Никифорова, я действительно мог бы. У нас это законно. — Я не могу переехать в Канаду. — Значит, уже думал об этом? — Ой, захлопнись. Жан-Жак улыбается. — Кстати, ты до сих пор не сказал “нет”. — Нет, нет и еще раз нет! Так лучше? — Так, конечно, хуже, — скорбно изрекает Жан-Жак. — Подумай, как мы утерли бы нос Виктору с Юри. Они не могут пожениться ни в России, ни в Японии, а мы можем. — Они даже не знают про нас! Жан-Жак чуть не роняет телефон. — Юра, ты чего? Конечно, они знают. Я приезжал к тебе, ладно, первый раз более или менее тайком, но второй — в открытую. Про то, что ты был у меня в Канаде, знает даже Яков. Думаешь, если мы ни разу при них друг к другу не прикоснулись, они ничего не понимают? Странно, что “Ангелы Юрия” еще не в курсе. — Но они ничего мне не говорили, — растерянным голосом произносит Юра. Жан-Жак уже не рад, что затронул эту тему, да еще и по телефону. Подобной наивности от феечки не ожидал даже он. — А чего им говорить? Мы взрослые люди, по крайней мере, условно, у нас все хорошо и по обоюдному согласию. Они просто не лезут в твою личную жизнь, вот и все. — То есть даже Яков знает? — жалобно тянет Юра. — Ну, мне так кажется. — Жан-Жак медлит, но со вздохом добавляет: — Юра, мои родители тоже знают. Я понимаю, что обещал не рассказывать, но я не сдержался. Да они и все равно бы догадались. Чтобы поехать на другой конец мира к “просто другу” просто так, надо дружить много лет, если не всю жизнь. Ну, и я, в отличие от некоторых, не снежная королева. У меня на лице написано, что я тебя люблю. Он не впервые пытается таким вот жалким образом вызвать Юрочку на ответные признания. Все-таки обидно ни разу не услышать теплого слова от того, кто тебе так дорог. Он знает и привык, что Плисецкий выражает нежные чувства, в основном, грубостями и руганью — ну и, кроме того, в постели его тело уж точно не врет, а в постели у них все прекрасно — но в девятнадцать лет пора бы и взглянуть правде в лицо. Вместо этого на Жан-Жака опять сыпется мат — английский и русский. Пиздец, Леруа, я же просил не говорить, охуенно, блять, теперь они думают, что я твоя невеста и, наверное, детей тебе нарожаю, ты еще деду моему расскажи, вот это сука сюрприз на старости лет, единственный внук пидорас, зашибись просто… Жан-Жак слушает, как обычно, молча. Хотя вот это последнее интересно: столь откровенное, пусть и вырвавшееся случайно признание собственной гомосексуальности, видимо, говорит о том, что Юра считает их отношения не ошибкой или каким-нибудь сбоем в его гетеросексуальной матрице, а вполне себе закономерностью. А еще это, наверное, означает, что у Юры могут быть другие парни. Которые не Жан-Жак. Которые живут поближе. Ну, теоретически. В будущем. Или прямо сейчас. Жан-Жак раньше как-то об этом не задумывался. — Ты меня вообще слушаешь, Леруа? — внезапно раздается в трубке. Наверное, он пропустил что-то важное. — Прости, Юрочка. У тебя такой сладкий голос, что я не выдержал и… несколько отвлекся от того, что именно ты говоришь. — Идиот. — Не хочешь заняться сексом по телефону? Что на тебе надето? — Джей-Джей! — Ты что-то спрашивал? — Я спрашивал, что сказали твои родители. — Юра, я тебя умоляю. Они ради тебя вылизали весь дом, зажарили гуся и испекли пирожки. — Джей-Джей, блять! — Они сказали “когда же Юрочка приедет к нам снова?” Не далее чем вчера. И неделю назад то же самое сказали. Так что насчет секса по телефону? — Ты не хочешь говорить со мной серьезно! — Мои ладони ме-е-едленно скользят под резинку твоих штанов. — Джей-Джей! — Ты ведь в штанах? — Прекрати! — В пижамных? — Я сейчас трубку повешу! — Приподними майку. — Зачем? — Приподними. Прикоснись пальцами чуть правее пупка. — Я не буду. — Что значит не буду, когда ты уже это делаешь? Две секунды молчания. — Откуда ты знаешь? — очень тихо спрашивает, наконец, Юра. — У нас прочная ментальная связь, — отвечает Жан-Жак. На самом деле, он просто пошутил. — Иди ты. — Дотронься под правым нижним ребром. Теперь под солнечным сплетением. Представь, что это я целую тебя там. — ...Ладно. — Ладно? Юра, тебе надо лучше стараться. — А что я должен сказать? — Ну, что-нибудь типа “ах, Джей-Джей, мне так хорошо, скорее сними с меня одежду, я так тебя хочу”. — Я тебе даже вживую такого не говорю. — Я снимаю с тебя штаны. — Джей-Джей. — Веду языком по внутренней стороне твоего бедра. — Ты еще трусы с меня зубами сними. — А тебе бы этого хотелось? — Джей-Джей! — Юра. — Что? — У тебя виза еще действует? — А что? — Мне вдруг очень захотелось провести языком по внутренней стороне твоего бедра. И по внешней. Юра молчит не меньше минуты. Наконец: — Действует. — Жан-Жак выдыхает. — Меня Яков не отпустит. — Отпустит, — обещает Жан-Жак. — Он же знает, как важна для спортсмена здоровая половая жизнь. — Что в ней, блять, здорового? — ворчит Юра и бросает трубку. Жан-Жак очень надеется, что от избытка нежности. *** Жан-Жак сжимает желанное бедро уже через несколько дней. Шторы раскрыты, июль, ночи лунные, его квартиру заливает свет. Юра устал, у него слипаются глаза. Он прилетел в семь, в восемь они были дома, а сейчас уже заполночь. Жан-Жак собирался вести его в ресторан, собирался гулять с ним по старому Монреалю, а вместо этого задрал сзади его толстовку, когда он отвернулся, чтобы положить рюкзак, поцеловал родинку под лопаткой, стиснул в объятиях, не позволяя вырваться. В конце концов, по Монреалю они в прошлый раз уже гуляли. Хотя тогда тоже начиналось с этого. Юра предпочитает, чтобы с ним обращались властно. Он колотит Жан-Жака кулаками по спине, когда тот взваливает его на плечо и тащит в спальню, но не слишком сильно и практически молча, и совсем затихает, когда Жан-Жак резко шлепает его по заднице. И если бы все ограничивалось только постельными играми, Жан-Жак был бы счастлив — он привык доминировать и ему нравится играть. Но Юра такой во всем. В аэропорту Жан-Жак насильно обвивает его ладонь вокруг стеблей белоснежных роз и шепчет ему на ухо, что если Юра их выкинет, то он дотащит его на руках до самого такси на глазах у всех — и букет не летит в сторону; даже в такси, отчаянно краснея, Юра продолжает прижимать цветы к себе, несмотря на то, что срок угрозы уже истек. В Санкт-Петербурге Барановская кричит на него — кто знает, какими угрозами пользуется она — заставляет делать балетные пируэты — и Юра делает. Так он снимает с себя ответственность. Так он может говорить: меня заставили. И Жан-Жак мог бы сказать что-то вроде: если ты не признаешься мне в любви, между нами все кончено. И Юра признался бы. И думал бы: меня заставили. Жан-Жак пытается убедить себя в том, что ему не нужно признаний. Он и без того знает, что Юра его любит. Но так было раньше. До того, как Виктор перевез Юри в Россию. До того, как Жан-Жак начал ему завидовать. В свете луны юрина кожа кажется болезненно белой. Он прерывисто дышит, мокрые волосы разметались по подушке, и Жан-Жак знает, что вряд ли что-то еще выжмет из него сегодня, но продолжает целовать бедро, гладит пальцами острую косточку. Все-таки Юра слишком худой для фигуриста, откуда что берется. Как он прыжки делает? Как у него вообще с тренировками? Даже не спросил. — Юра, — говорит Жан-Жак. — У тебя все нормально? — В каком смысле? — Юра глядит на него настороженно. — В смысле, ну, как тренировки? Барановская не достала еще? Юра, осознав, что, видимо, с сексом покончено, молниеносно вытягивает из под Жан-Жака одеяло и накрывается им до самой шеи. Это он всегда так делает. Жан-Жак вздыхает. Ему нравится смотреть на Юру. — Да в порядке все. Ты к чему вообще? А Барановской нет. — Нет? — У меня в этом сезоне другой хореограф будет. Как говорит Виктор, надо постоянно удивлять. — Юра усмехается. Жан-Жак напрягается. — Что за другой хореограф? — Да так, ты не знаешь. Тоже из балетных. Но там совсем другой стиль. Тебе понравится. — Мужчина? — Ну, да. А чего? Жан-Жак представляет себе что-то невообразимое. Как какой-то незнакомый статный танцор держит Юру под то самое бедро, которое он только что целовал, у балетного станка растягивает его в шпагате, невзначай прижимаясь пахом к его ягодицам; разворачивает спиной к тому же самому станку, кусает жаркими поцелуями фарфоровую шею, а Юра сопротивляется так же, как с ним, с Жан-Жаком — слабо и неубедительно. А может, все иначе и чертов хореограф сумел растопить ледяное сердце, и Юра ходит с ним в кафе и там держит его за руку и не посылает на хуй по десять раз в день. — Джей-Джей, ты чего? — снова спрашивает Юра. — Ничего. — Жан-Жак, наконец, сглатывает. — Почему ты раньше не рассказывал? — Просто разговор об этом не заходил. Я пить хочу. — Сходи на кухню. — Мне надо одеться. Жан-Жан моментально перегибается через него, сгребает охапку юриной одежды с пола, запихивает в свою тумбочку и запирает ее на ключ. — Эй! — Иди так. — Принеси мне тогда! — Только если выйдешь за меня. Юра возмущенно сопит, но выбирается из-под одеяла и поднимается на ноги. Жан-Жак тут же хватает его за талию и упирается лицом в живот. — Джей-Джей, я правда уже все, — вдруг как-то жалобно говорит Юра. — Я реально пить хочу, и мне больно, я ходить не смогу завтра. Жан-Жак тянет его на себя, Юра валится обратно на кровать, сверху на него, Жан-Жак переворачивает его, снова накрывает одеялом. Целует в шею, пытаясь различить чужой запах. Идет, наконец, на кухню за водой. Он наливает стакан, выпивает его сам, наливает еще один и, упершись ладонями в подоконник, стоит и смотрит на улицу. Пока на его плечи не ложатся руки. Мягкие. Теплые. Юра так редко трогает его по собственному почину, что Жан-Жак почти забыл, как сильно его прикосновения не похожи на его резкие, колющие слова. Он накрывает юрины руки своими ладонями, чуть сжимает их и разворачивается. На Юре нет никакой одежды, несмотря на то, что ключ остался в замочной скважине тумбочки. Жан-Жак кладет руки ему на пояс, хочет держать на расстоянии, чтобы видеть лицо, но Юра обнимает его за шею, приподнявшись на цыпочки, сам целует в уголок рта, куда-то в щеку, в висок. Жан-Жак трется скулой о его подбородок, и Юра неожиданно ласково шепчет ему на ухо: — Если хочешь трахнуть меня на столе, я не против. — Ну зачем ты все портишь? — разочарованно тянет Жан-Жак. — Ты что, не хочешь трахнуть меня на столе? — Блять, конечно, хочу! Но я и других вещей хочу! — Например? — Например, чтобы тебя не лапал какой-то ебаный хореограф, о котором я, блять, первый раз слышу! — Джей-Джей, ты что, ревнуешь? — И не смей называть меня “Джей-Джей”! Это имя-индикатор, когда ты его используешь, я понимаю, что ты на самом деле на меня не сердишься! А я тут тебе скандал пытаюсь устроить, между прочим! Юра смеется. Жан-Жак балансирует между счастьем и отчаянием. Иногда ему кажется, что он живет для того, чтобы смешить Юрочку. — Джей-Джей. — Юра снова кладет руки ему на плечи. — Джей-Джей, Джей-Джей, Джей-Джей. Ты никогда не сможешь устроить мне скандал. Ты слишком добрый для этого. Это, наверное, первый комплимент, который он слышит от Юры. Жан-Жак изо всех сил старается запомнить этот момент получше. — И не ревнуй меня к этому старому хрычу, — продолжает Юра. — Пиздец, как тебе вообще могло в голову прийти? Он старше Якова. Опыт колоссальный, правда, у меня очень крутая новая программа будет, подожди, скоро увидишь. Но он развалина, даже руку не мог бы поднять, чтобы меня лапать. К тому же, вряд ли его это интересует: он был женат три раза, у него куча детей. Если тебе так надо к кому-то ревновать, обрати внимание на Виктора — вот уж кто любит пообниматься по поводу и без. — Я бы ревновал к Виктору, — отвечает Жан-Жак, едва дыша, — если бы не знал, как сильно он любит Юри. — А я люблю тебя, — говорит Юра. В глаза не смотрит, опять прячется за поцелуями. Да какая разница. — Так что прекрати страдать хуйней и трахни уже меня на этом столе. Жан-Жак ухмыляется, легко отталкивает его, берет все еще стоящий на подоконнике стакан и вручает ему. — Сначала воды, — приказывает он. — Еще помрешь от обезвоживания, а мне от тела избавляться. Юра выпивает половину и выливает остатки ему на голову. Жан-Жак преувеличенно громко рычит, держа под мышки, приподнимает его над полом, Юра пытается обхватить его ногами, слишком низко, неудобно, Жан-Жак поднимает его выше, перехватывает, поддерживая за ягодицы. Они целуются, кусаются, облизывают друг друга. — Джей-Джей, резинки, — бормочет Юра. Жан-Жак сажает его на стол — какой классный стол, прямо по росту, а ведь не выбирал специально — выдвигает ящик под столешницей и благодарит свои грязные мысли, которые посоветовали ему распихать презервативы везде, где только можно. На всякий случай. Юра отбирает у него презерватив, пытается разорвать упаковку зубами, не получается, Жан-Жак смеется, открывает сам, торопливо надевает резинку на свой член. Тянет Юру на себя за бедра, тот ахает, освещенный луной живот подрагивает от судорожного дыхания. Жан-Жак прижимает головку к его входу и спрашивает: — Точно? Ты же сказал, что завтра ходить не сможешь? — Блять, Джей-Джей, ты заебал, зачем мне ходить? Я буду весь день лежать, а ты будешь мне приносить все, что я попрошу. И отсасывать, когда попрошу. — Договорились, — отвечает Жан-Жак, осторожно толкаясь вперед. Юра охает и сдавливает ладонями его плечи. На столе все же не слишком ловко. Стол бьется об стену и шатается; ко всему прочему, Юрочка вдруг решил показать невиданную доселе страсть — из последних сил громко стонет, царапает плохо остриженными ногтями спину, толкается бедрами ему навстречу — из-за чего Жан-Жак никак не может найти нужный темп. Впрочем, он не то чтобы не ценит эти усилия. К тому же, его почему-то дико возбуждает тот факт, что у его феечки так мало опыта. Сосредоточившись на ритмичных движениях, которые совершает его правая рука, сжимающая юрин член, сам он движется мягко и медленно, терпеливо дожидаясь момента, когда спина под его ладонью напряжется, а колени сожмут ребра, и, когда этот момент наступает, нагибается ниже и шепчет в порозовевшее ухо: — Я тоже тебя люблю, — целует в висок, укладывает на спину на стол, одновременно ускоряясь, рукой перехватывает юрино бедро, размазывая по белой коже его собственную сперму. Тело Юры совсем обмякло, глаза закрыты. Жан-Жак торопится, кончает, с силой насаживая его на себя, и наклоняется, целует в губы. Юра тихо вздыхает ему в рот и говорит: — Оставь меня здесь. Я не могу двигаться. Принеси одеяло только. И подушку. И попить еще дай. Жан-Жак смеется, тащит его обратно в спальню, приносит стакан воды, пытается поить изо рта в рот, но Юра слишком устал для этих развлечений — даже не ругается, только вяло отворачивает голову. Тогда Жан-Жак ложится рядом и накрывает их обоих одеялом. Одеяло у него предусмотрительно одно. Впрочем, теперь он не уверен, что Юра стал бы возмущаться на этот счет.