Я хочу нас

Как люди могут так спокойно и беззаветно доверять друг другу, растворяясь и исчезая в чужом человеке полностью? Естественно, спустя какое-то время они платят бешеные деньги всевозможным мозгокопателям, лежа на их идеальных кушетках в стерильных кабинетах, заглушая тонюсенький голосок здравомыслия, указывающий на бессмысленность всего происходящего. Но Хейс Моррисон, никогда не считающая деньги, не такая. Зачем платить человеку с дорогим маникюром, который попытается своими холеными пальцами залезть тебе в голову и собрать рассыпавшийся на мельчайшие детали паззл, который ты сама рассыпала, решившись довериться другому человеку? Ни к чему это. Ведь на деньги за один прием можно спокойно купить билет от Нью-Йорка до Чикаго, организовать недельную вечеринку с алкоголем и наркотиками. А для того, чтобы сказать, что спать с милашками официантиками, даже не спрашивая их имен — плохо, у Хейс есть брат. Это ее ходячая и зудящая до оскомины совесть. Он же непробиваемая стена между Хейс и матерью, и он же — та самая подушка безопасности, что не дает им ранить друг друга. Именно Джексон может сдержать «безудержную» первую дочь. Вот и сейчас он говорит и Хейс знает, что брат прав и ему надо верить, и она верит. Ведь никто другой так не понимает и не знает её, никто — разве что окружной прокурор Коннор Уоллес. Джексон точно знает, что сделает сестра, если Уоллес скажет: «Хейс, я хочу тебя, я тебя всегда хотел». Конечно она сначала приложит тыльную сторону ладони к его лбу, чтобы удостовериться в наличии сильного жара, и от этого станет понятен тот бред, что несет окружной прокурор. Убедившись, что жара нет и серые глаза, что сейчас выжидающе смотрят на нее в надежде получить разумный ответ, не лукавят — Хейс попытается отшутиться в своем едком стиле, сказав что-нибудь типа: «Ты все-таки забрал мой кокс из полицейского участка?». Естественно она тут же купит билет на ближайший рейс подальше от Нью-Йорка и пропадет в алкогольном угаре на одном из островов, радуя папарацци новыми фото в стиле «Первая дочь зажигает на нудистском пляже». Но в понедельник она вернется как ни в чем не бывало. Высокий каблук — ведь так издалека слышна ее уверенная походка. Строгое платье, полностью подчеркивающее ее достоинства и отводящее глаза от недостатков, которых у нее, кстати, нет, — если не верите, спросите Уоллеса. Яркая помада и невинный взгляд темных глаз, глядя в которые вы простите Хейс Моррисон всё. Снова не верите? Тогда точно спросите у Уоллеса. Ведь он, по мельчайшему прищуру этих глаз может сказать, когда Хейс врет, а когда нет. По звуку ее каблуков легко догадается, в каком она настроении. Глубина декольте на платье расскажет, насколько она расстроена. Именно он знает миллион и один способ заставить ее рот не язвить, а на выдохе шептать его имя. Он читает ее так же спокойно, как «Нью-Йорк Таймс» за завтраком. Но даже он не может сказать, что сейчас происходит и к чему это все приведет, ведь впервые Хейс Моррисон решила не бежать, но и позволить кому-то принимать за нее важные решения она тоже не может. Именно поэтому она сейчас стоит в его кабинете и он видит, что ей страшно, страшно до ломоты в висках, до судорожно сжимаемых за спиной пальцев. И он понимает, что в эту секунду, она послала весь мир к черту, перед тем как неуверенно сказать: — Я хочу нас. Тебя и меня, по настоящему. И потом глядя в его всегда спокойные глаза спросить: — И что теперь? И он, окружной прокурор, который практически одним своим уверенным «виновен», выигрывал дела в суде, убеждая присяжных не сомневаться в его правоте, улыбается и растерянно произносит: — Понятия не имею.