Ночь перед хаосом

Все думали, что на Новом свете начнётся новая жизнь. И Бен, и Киллиан, и Хьюитты… Все покидали Старый свет в надежде, что на Новом зеленее трава, чище воздух, ласковее солнце и благосклоннее судьба. Как опрометчиво. — Ты куда так рано? Разбуженный ходьбой и шуршанием одежды, Киллиан сонно моргает. Мрак, заполонивший комнату, густой, хоть ножом режь. — Надо сходить проведать овец. И посмотреть, есть ли у них корм. Киллиан улавливает в Шуме Бена живость духа и готовность встретить новый день. До боли хочется заткнуть себе уши, а лучше — отключиться. — Сейчас? — Да, — отвечает, словно это само собой разумеющееся и вообще вопрос до крайности глупый. — Ну, так в чём же дело? Разбудил бы мальчишку, это же он за овцами следит. — Ничего, пускай отдыхает. Мне же не трудно. — Бен? — Киллиан приподнимается на локтях. Теперь, когда глаза привыкают к темноте, в чёрном силуэте на фоне распахнутого окна угадывается Бен — одетый в одни лишь старые, вылинявшие джинсы, со взъерошенными волосами и рассеянной улыбкой на лице. — Не хотел тебя будить. Отдыхай тоже, день предстоит трудный. Если кто в Прентисстауне и сумел приручить свой Шум, так это точно Бенисон Мур — в нём, в Шуме, можно различить разве что мысли о сборе урожая кукурузы и пшеницы, о протечке в крыше сарая, о предстоящем взрослении Тодда… Да, самообладанию Бена позавидует любой, но Киллиан видит его насквозь — и тут дело даже не в умении распознавать в Шуме тщательно спрятанные ото всех истинные чувства и мысли. Они живут вместе Бог знает сколько времени — естественно, они изучили друг друга вдоль и поперёк, и нужды в Шуме нет, чтобы всё понимать. — Бен? — Киллиан будто нарочно игнорирует последнюю реплику. Бен опускается на край кровати с той стороны, где сейчас полулежит-полусидит Киллиан, кладёт локти на колени и свешивает голову. А в Шуме по-прежнему овцы, пшеница, крыша сарая… — Месяц, — тихо, почти одними губами, словно под окном шпионят люди Прентисса. Хотя, в этом городе возможно всё. — Эй, не надо, — Киллиан кладёт ладонь поверх руки Бена — она тёплая и жёсткая от ежедневных многочасовых трудов на ферме. — Мы не отдадим… — «…мы не отдадим Тодда Прентисстауну», — хочет сказать, но замолкает и усиленно думает о другом: в городе ещё есть те, кто в такое время бодрствует. — Всё будет хорошо. — Ты прав, — натянуто улыбается Бен и встаёт. — У нас ещё целый месяц впереди. — А я о чём. Переживать будем, когда этот день наступит. Вновь слышится шуршание — Бен наощупь ищет рубашку, потом, найдя, надевает её. — Я быстро. — Бен, — зовёт Киллиан, но так тихо, что Бен не сразу реагирует. — Что? «Как-то ранним утром, на восходе солнца, песню услыхал я из долины: «Не предай меня, не оставь меня, ах, не отпускай меня, любимый!» Киллиан хорошо помнит мотив этой песенки, слышал её, когда кроха Тодд был не в состоянии ходить без посторонней помощи, а Бен пел её ему перед сном. Славная песня. Особенно последняя её строчка… Бен долго стоит без движения, а потом подходит к кровати, низко склоняется, и Киллиан всего лишь на какой-то миг чувствует его губы на своих — лёгкое, мимолётное прикосновение, короткое и еле заметное, как движение век, но Киллиану хватает этого с головой. — Не оставлю, — обещает Бен. И Киллиан ему верит.