________________________________________________________________________
Все, что Сиэль видит перед собой вот уже несколько дней — недель? — это желтый потолок в разводах, подтеках и трещинах, и как-то это до боли напоминает его собственную жизнь. Определенно нужен капитальный ремонт — и в первую очередь для насквозь дырявой крыши. Из развлечений у Сиэля здесь только этот потолок — в теории еще и окно, но два дня назад поверх окон четвертого этажа растянули какой-то баннер для доноров крови, так что теперь остается разве что пялиться в пустоту. Не то, чтобы она хотела пялиться в ответ. Две соседние койки пустуют уже дня два — тот, кто лежал у самой стены, кажется, откинулся, а второй наверняка на процедурах или еще где-то, какая вообще разница. Сиэль не фанат простого человеческого общения, особенно когда все, что ему могут сказать, это «Что, с собой пытался покончить? Ну ты и неудачник». Это ни разу не новость. В металлическом лотке на тумбочке — белые пилюли и, кажется, одна светло-зеленая. Даже таблетки кажутся омерзительно скучными. Сиэль протягивает руку и заставляет их перекатываться внутри тесного пространства лотка, греметь о металлические стенки, но пить их не торопится. У него вечно от них какая-то херня происходит — почти как приход, только удовольствия никакого, только видится всякое... разное. А еще постоянно хочется жрать. Или блевать. Иногда все и сразу. Когда в тишине — давящей, звенящей и слегка фонящей гулом лампы под потолком — раздается отдаленный грохот металлической тележки, Сиэль подскакивает на месте и садится, вцепившись в скрипящие больничные простыни. Начинается полуденный обход, и если кто-то увидит, что он опять не выпил таблетки, то он снова огребет. Так себе перспектива. Воды нет — он выпил ее вместо завтрака (перекуса и полдника), так что приходится глотать таблетки просто так. Такое чувство, будто в горло напихали маленьких сухих камешков, и Сиэль отчаянно глотает слюну, будто это может помочь. Какого черта этих таблеток так много, Господи. Когда он заканчивает, в горле не кошки скребутся — как минимум что-то лавкрафтовское. Сиэль откидывает голову назад, ударяясь о металлическую спинку кровати, сдавленно ругается и сползает пониже, чтобы притвориться, будто видит уже седьмой сон. На обед тащиться все-таки не хочется. Тележка грохочет все ближе и ближе. Судя по звуку, сегодня она останавливается у каждой палаты, и Сиэль не знает, кому молиться, чтобы про него чудесным образом забыли. Он пытается перевернуться на бок, спиной ко входу, чтобы было легче притворяться глубоко спящим, но стоит только пошевелиться — и комната начинает медленно вращаться, а лампа над головой гудит особенно сильно. Сиэль ненавидит эти таблетки. Они больше похожи на какое-то дурацкое орудие пыток. Ему все-таки удается перевернуться, но головокружение никуда не девается. Сиэлю кажется, будто он вдрызг пьян. Или обдолбан. И ему почему-то от этого не хорошо и не плохо, а вообще никак — в плане чувств. В следующий раз таблетки он просто выкинет или спрячет под матрас. Плевать вообще. Дверь в палату открывается почти бесшумно, но сквозняк, который врывается в помещение, заставляет Сиэля поежиться. Звук шагов по старой потрескавшейся плитке оказывается намного громче, чем обычно. Очевидно, дело в чертовых таблетках. Он старается дышать ровно, имитируя глубокий сон, но, когда на его плечо мягко ложится чья-то рука, деликатно, но при этом настойчиво заставляя повернуться, Сиэль заходится кашлем. Возможно, это та самая светло-зеленая пилюля, вставшая поперек горла. — Сиэль? — зовет его по имени чей-то голос, и Сиэль заставляет себя разлепить веки, уставившись куда-то в плывущее пространство, большую часть которого занимает силуэт человека. — Просыпайся. У человека белый халат и черные волосы, а еще комната вокруг превращается в карусель, и Сиэль со стоном зажмуривается снова. — Вы похожи на мой последний приход, доктор, — зачем-то говорит он и трет пальцами веки. — В смысле? — Хочу, чтобы вы поскорее оставили меня в покое и дали отдохнуть. Когда Сиэль снова открывает глаза, все приходит в некое подобие нормы — по крайней мере, его больше не укачивает. Человек в белом халате все еще стоит возле его койки, и Сиэль некоторое время разглядывает его, сложив руки на груди. Он не особо любит смотреть на людей снизу вверх, но еще меньше ему хочется испытывать на прочность резким подъемом свой вестибулярный аппарат. — Ты кто вообще? — наконец спрашивает он, осторожно приподнимаясь на локтях. — Доктор, — пожимает плечами человек. — Врешь, — фыркает Сиэль. — Вру, — соглашается человек. — Как ты узнал? — Тут все в синей форме ходят, а ты вырядился в белое, как чучело, — пожимает плечами уже Сиэль. — Так кто ты такой? Человек молчит. Сиэля вся эта ситуация начинает порядком раздражать, потому что неужели нельзя просто оставить его в покое хотя бы на несколько минут? — У меня есть для тебя интересное предложение. Сиэль кривит губы в ухмылке и полностью садится на кровати, наплевав на плохое самочувствие. — Таблетками приторговываешь? — хмыкает он. — Если да, то извини, у меня тут все деньги на входе отобрали. Или ты один из тех, про кого по новостям рассказывают? Предлагаешь людям свои органы продавать? Извини, я на чем только не сидел, у меня внутри все органы уже не очень-то товарного вида, наверное. — Нет, мне это неинтересно, — отвечает человек. Сиэлю почему-то даже мысленно не хочется называть его человеком. — Мне нужна твоя душа. На секунду в палате снова повисает тишина, и даже старая лампа перестает гудеть. А потом из груди Сиэля вырывается сдавленный смешок. — И на кой черт она тебе? Ты что, дьявол? Кажется, этаже на втором, в правом крыле, лечатся психи. Наверняка их клиент, — думает Сиэль. — Не совсем. Наверное, во всем виноваты таблетки, но Сиэля все происходящее чрезвычайно забавляет. Это похоже на какой-то комедийный скетч из тех передач с черным юмором, когда вроде бы и хочешь посмеяться, а вроде бы и совесть не позволяет. Совесть Сиэль, кажется, потерял примерно в том же возрасте, что и девственность — очень давно, — так что позволяет себе рассмеяться. — И что же ты, просто так возьмешь и заберешь мою душу? — спрашивает он, свешивая ноги с кровати и подаваясь чуть вперед. — Это работает не совсем так, — объясняет человек, пододвигает ногой к себе стул и усаживается на него — так, чтобы их взгляды оказались на одном уровне. У него глаза красные — не как у торчка или психа. Радужка красная. Сиэль на мгновение залипает. — А как это работает? — спрашивает он. Ситуация медленно, но верно перестает казаться смешной. — Ты можешь попросить у меня все, что хочешь, — говорит человек. — А взамен отдать свою душу. — Все, что захочу? — повторяет Сиэль, и человек перед ним медленно кивает. — Абсолютно все. А потом Сиэль снова смеется. — Послушай, дьявол — или кто ты там. Не важно. Ты не по адресу. — Сиэль закидывает ногу на ногу и скрещивает руки на груди. — Я тут недавно пытался покончить с собой. А до этого несколько лет сидел на всем списке запрещенных в этой стране веществ. Ты думаешь, я чего-то хочу? Он совершенно не замечает, как человек пододвигает стул ближе и оказывается так близко, почти вплотную. Сиэль бы даже испугался — когда-нибудь в другой раз. — Тогда, может быть, ты хочешь умереть? — спрашивает человек. Слово «умереть» он произносит так красиво, что на секунду Сиэль хочет кивнуть. — Уже не особо. — Он пожимает плечами и едва заметно подается назад. — Я что, непонятно сказал? Я вообще ничего не хочу. Ни жить, ни умереть. Ни-че-го. Сиэль даже не пытается врать — он и так давно обманывал сам себя, когда говорил, что вот эта доза точно последняя, что эта странная личность в его постели — последняя, что это лезвие, вгрызающееся в вены — тоже последнее, что он увидит и запомнит. О, лжец. — Так не бывает, — качает головой человек. Сиэль не знает, что он такое на самом деле, но одно знает точно — этот разговор ничуть не отличается от тех, что он вел в кабинете психолога, и от того, что пытались ему говорить другие люди. Так не бывает. Ты должен чего-то хотеть. Ты должен о чем-то мечтать. Иначе какой смысл вообще жить? Никакого. В этом-то вся фишка. — Ты сказал, что можешь все, да? — Сиэль растягивает губы в улыбке, но улыбаться ему совсем не хочется. — Совсем все? Человек кивает. — Миллиард долларов, абсолютное знание, власть над миром? — Скучно, но вполне в моей власти, — пожимает плечами человек. Сиэль прикусывает губу. — И все это за мою душу? Сиэль вообще сомневается, что душа существует. А если она и есть, то он сомневается в том, что у него она еще не атрофировалась за ненадобностью. Человек кивает. — Тогда найди мне причину жить или умереть, — говорит Сиэль, и почему-то слова так тяжело произнести — губы немеют, как от заморозки. — Найди мне смысл. И можешь забирать мою душу. Человек откидывается на спинку стула и окидывает Сиэля долгим нечитаемым взглядом. Сиэль чувствует себя нелепо, сидя вот так, перед незнакомцем с красными глазами, который предлагает продать душу за абстрактную идею — «Фауст» встречает авангард. Сиэль когда-то читал книги, так что знает, о чем говорит. Абсурд ситуации его забавляет. Может быть, во всем виноваты таблетки. Особенно та светло-зеленая пилюля, комом стоящая в горле. Человек улыбается, приподнимая правый уголок губ, встает с места и протягивает руку Сиэлю. — Идет. — Вот так просто? Сиэль с недоверием смотрит на протянутую руку. Этот «доктор» и правда похож на его последний приход. Правда, в тот раз все закончилось острым лезвием в руке и ванной, залитой кровью — и вот он здесь. Где он может очутиться в следующий раз, Сиэль предпочитает не думать вовсе. Ему ведь и правда нечего терять. Он ведь не хочет ни-че-го. Так какая разница, что случится в следующий момент. — Вот так просто. На секунду Сиэль видит перед глазами что-то серое, будто под рябью помех, а потом все исчезает. В конце концов, он сделал в этой жизни столько сомнительных решений, что еще одно не сделает хуже, чем есть. — Хорошо. И он протягивает руку человеку в ответ. У него теплые руки. У Сиэля ладони холодные и влажные, и от такого контраста пробирает до мурашек. Человек помогает ему встать, и на мгновение у Сиэля снова начинает кружиться голова — а вместе с ней плывет куда-то комната. Мерзость, мерзость. Больше никаких таблеток, это уж точно, ни сегодня, ни когда-либо еще. Человек тянет его вперед, в сторону выхода, и пару шагов Сиэль делает на автомате, абсолютно не задумываясь, зачем и куда, но потом все-таки останавливается и резко, до боли в суставе, выдергивает руку из хватки. — И что, просто так вот возьмешь и уведешь меня отсюда? — спрашивает он, показывая на свою тонкую больничную пижаму. — Вот в этих вот тряпках? Ничего не хочу сказать, но на улице зима. Человек на мгновение хмурит тонкие брови, а потом кивком головы показывает на кровать, и Сиэль почему-то не хочет поворачиваться, чтобы узнать, что там такое. Просто не хочет и все. Дурацкий и абсолютно иррациональный страх. Но все равно поворачивается. Одежда, которая аккуратной стопкой сложена на его кровати, почти и не отличается от того, что он мог бы носить — пару лет назад. Когда все еще было относительно в норме. (Смотря что считать за норму). Почему-то сам факт ее появления его совсем не удивляет, и какая-то часть сознания буквально вопит о том, что это все неправильно, и какого вообще черта, пожалуйста, давай расскажем обо всем доктору, я не хочу снова этих галлюцинаций. Что-что, а свой внутренний голос за долгие годы он научился затыкать мастерски. — Так и будешь смотреть, как я переодеваюсь? — интересуется Сиэль, стаскивая через голову пижаму и получая в ответ только кривую ухмылку от человека. Он зеркально повторяет ее и садится на кровать, копается в стопке одежды и извлекает из нее аккуратно сложенное нижнее белье. — Мог бы и помочь, раз все равно стоишь здесь, — говорит Сиэль, путаясь в пуговицах рубашки. Мелкие твари не хотят застегивать как полагается, и Сиэль теряет терпение — и замечает, что человек подошел совсем близко, почти вплотную, только в последнюю секунду. Позади — кровать, и отступать особо некуда. Сиэль и не собирается. — У тебя имя-то есть? — спрашивает он, наблюдая за тем, как человек ловко застегивает все пуговицы на рубашке и придерживает пиджак, чтобы Сиэль мог его надеть. Пуговицы застегиваются за какую-то долю секунды, он не успевает даже заметить. — Нет. Можешь называть меня как хочешь. — Человек пожимает плечами и расправляет складки на пиджаке, смахивает с него невидимые пылинки. Сиэль улыбается своему отражению в его глазах. — Будешь… Не знаю, Себастьяном, — говорит он, влезает в ботинки и завязывает шнурки, путаясь пальцами в узлах. — Устроит? — Вполне. Сиэль поднимает взгляд на Себастьяна и снова видит серую рябь помех, и почему-то не хочет вглядываться в то, что находится за ней. Во имя собственного душевного равновесия, — подсказывает внутренний голос, прежде чем совсем затихнуть. У Сиэля внутри весы душевного равновесия давно разобраны на винтики и сданы на металлолом. Он просто не хочет вглядываться, вот и все. — Ну что, веди меня к моему смыслу, Себастьян, — говорит Сиэль, поднимаясь на ноги и засовывая руки в карманы брюк. Так отчего-то комфортнее. Сиэль уже столько лет не носил костюмы, что почти и не помнит, когда был последний раз. И не уверен, что хочет вспоминать. Хотя все равно это лучше, чем больничная пижама, которую он комкает и швыряет поперек не заправленной кровати. Где-то глубоко внутри он еще надеется, что просто спит. Или ловит приход. Но не верит. Себастьян распахивает перед ним дверь, ведущую в коридор, и Сиэль ни минуты не колеблется, прежде чем переступить порог. Ему уже совершенно нечего терять, так есть ли какой-то смысл останавливать себя — даже от сделки с дьяволом? Сиэль видел вещи гораздо хуже. Так уж вышло, что большинство из них было родом из его собственного сознания. Они действительно просто берут и выходят. Их никто даже не пытается остановить, все будто специально смотрят куда угодно, но не на них, и на мгновение Сиэль чувствует себя всемогущим. Это очень приятное чувство. Себастьян тащит его куда-то по улице — на самом деле просто идет вперед, а Сиэль тащится позади, еле переставляя ноги и озираясь по сторонам. Он примерно догадывается, где находится, но не то, чтобы узнает эти дома и эти дороги. Он гораздо лучше смог бы сориентироваться, будь сейчас ночь. По крайней мере, раньше это у него получалось. Сиэль не помнит, как они оказываются в каком-то ресторане, потому что все вокруг похоже на быстро сменяющиеся картинки или даже на альбом, из которого кто-то шутки ради вынул несколько снимков. У Сиэля как-то вынимали целые страницы с неделями жизни — он знает это чувство и уже не боится. Так иногда происходит. — Это дорогущий ресторан, — как бы между делом бросает Сиэль, изучая меню и абсолютно не обращая внимания на подошедшего официанта. На столе — алая скатерть, а сиденье стула ужасно мягкое, даже больничная койка была намного тверже. Сиэль закидывает ногу на ногу и не глядя отдает меню официанту. — Я в курсе, — кивает головой Себастьян. — Что ты хочешь съесть? — Плевать вообще, — пожимает плечами Сиэль. — Закажи что-нибудь. Себастьян делает заказ за него, пока он вертит головой, рассматривая интерьер, но запоминаются только светильники, накрытые кружевной тканью, и потолок с мерзкими херувимчиками, которые больше похожи на какой-то метамфетаминовый кошмар. Сиэль кромсает салфетку — тоже красную — на мелкие кусочки, и к тому моменту, как официант приносит заказ, на столе и на полу уже красуется горка бумажек — по большей части все-таки на полу. Сквозняк. Сиэль даже не обращает внимания на то, что ест. Это просто еда, она горячая, соленая — возможно даже чересчур, — и от нее не хочется выблевать содержимое желудка. Нож с ужасающим скрипом проходится по тарелке. Плевать. Себастьян не ест ничего — просто сидит и смотрит, и пару раз, когда Сиэль поднимает глаза от тарелки, смотрит прямо на него, не мигая. У Сиэля кусок даже не думает застрять в горле. Пусть смотрит себе, раз так интересно. Ему не жалко. Сиэль съедает все, и даже эту мерзкую зеленую траву, которую выложили по краям тарелки, хотя она больше похожа на пластик. Пахнет примерно так же. Тарелку тут же уносят прямо из-под носа, заменяя ее небольшим десертным блюдцем с куском вишневого штруделя и шариком мороженого. Никакой фантазии. К десерту пыл Сиэля остывает, и он уже способен смотреть на Себастьяна дольше, чем пара секунд. У него правда глаза красные. Ржавые. Как гнилая вишня или запекшаяся кровь — и даже чуточку страшнее. — У меня денег нет, — радостно сообщает Сиэль, зачерпывая десертной ложечкой остатки мороженого. — Что планируешь делать? Себастьян одним неуловимым жестом достает из внутреннего кармана черного пиджака — почти такого же, как тот, в который одет сам Сиэль, — пачку денег, перехваченную посередине тонкой резинкой. — Этого хватит? — Себастьян кривит губы в ухмылке и достает еще несколько купюр из манжет рубашки, небрежно швыряет их, и они падают — куда-то под стол, на стол и даже в тарелку, прямиком в розовую смесь вишневых ягод и ванильного мороженого. Себастьян похож на площадного фокусника, только вместо разноцветных конфетти у него разноцветные банкноты, и Сиэль ловит себя на мысли о том, что, если бы у него было столько денег тогда, в ту ночь, он бы здесь сейчас не сидел. Кто знает, может оно и к лучшему. Себастьян смотрит на него, как собака, выучившая новый трюк. Ну же, похвали меня. Смотри, что я умею. Это выглядит странно и абсурдно. Сиэль всего лишь пообещал ему свою душу. А денег тут минимум на четверых таких, как он. И разноцветных таблеток на сдачу. — Нравится? — спрашивает Себастьян, быстро пересчитывая купюры в толстенной пачке денег и щелкая тонкой резинкой. — Хочешь тоже вот так швыряться деньгами и не задумываться об этом? Он улыбается так, как улыбаются стереотипные дьяволы из дурацких низкобюджетных фильмов — или со страниц Священного Писания, разницы никакой. Он протягивает руку с зажатыми в ней деньгами. У Сиэля в памяти вырванные альбомные страницы и фотографии пожелтели от времени, но старый сюжет с искушением он хорошо помнит. Ева из него откровенно херовая. Он берет со стола одну из упавших купюр — на нее можно жить где-то недели две, ни в чем себе не отказывая, — и подносит к лицу. Совсем новенькая. Пахнет чернилами — и через нее наверняка еще никто не нюхал кокаин. А потом он выплевывает в нее вишневую косточку — и кидает скомканную бумажку на пол через плечо. И улыбается Себастьяну в ответ. — Ненавижу вишню, — говорит он, отодвигая от себя тарелку с недоеденным десертом. — В следующий раз закажешь что-нибудь получше. Себастьян ничего не говорит, но Сиэля не покидает ощущение, что он все делает правильно. Возможно не совсем так, как от него ожидают — но правильно. Он даже и не думает задавать какие бы то ни было вопросы, потому что сейчас ему не нужны ответы. Ему все еще совсем ничего не нужно. Они уходят из ресторана — оставляя на столе и на полу все деньги, которые достал Себастьян. На них никто даже не оборачивается, когда дверь в ресторан открывается и закрывается, впуская порыв ветра, заставляющий разноцветные купюры вперемешку с мелкими обрывками салфетки разлететься в разные стороны.***
Они снимают комнату в каком-то отеле. Две комнаты, если быть точнее, и маленький коридорчик, и здоровенная ванная с джакузи, в котором можно устроить заплыв национальной сборной (на короткие дистанции) или утопиться. Сиэль предпочитает просто набрать воды чуть ли не доверху, добавить пену, включить сиреневую подсветку и расслабиться. После больничного омерзительного душа, который работал через раз, а если и работал, то едва пускал струйку тепловатой воды, это кажется пределом мечтаний. Но не настолько, чтобы сделать это мечтой всей своей жизни. Один из светодиодов начинает мигать, а потом и вовсе погасает. Сиэль раздраженно закрывает глаза и сползает чуть ниже, так, чтобы над поверхностью воды торчали только глаза и макушка. Вода заливается в уши. Гулко. Сиэль слышит, как бьется его собственное сердце, и немного этому удивляется. Огромное белое полотенце, которым он вытирается, мягкое и пахнет кондиционером для белья. Приятно, не более. С волос все еще капает вода, когда он заходит в номер, не потрудившись надеть хоть что-то, кроме нижнего белья, и застает Себастьяна, неподвижно застывшего у окна. Он страшный, страшный и темный, но Сиэль повидал в своей жизни достаточно страшных и темных вещей, чтобы не бояться. Он делает шаг вперед. — Так и собираешься показывать мне роскошные места и водить по дорогим ресторанам? Я вроде как ясно дал понять, что такие вещи меня не особо прельщают. Себастьян чуть приподнимает уголки губ, и, наверное, это должно называться улыбкой, но Сиэль слабо верит. — Это временно. Ты должен выспаться, прежде чем мы отправимся дальше. Сиэль садится на кровать и мнет в руках приятное на ощупь темно-синее покрывало. — Куда это? Ты купил билеты на самолет? И его абсолютно не волнует даже тот факт, что все его документы остались в больнице. В конце концов, он же разговаривает с человеком (не-человеком), который извлекает деньги из рукава и обладает странной, почти волшебной — смешное слово, — силой убеждения. — Нет. Мы отправимся другими путями. У нас нет времени на перелеты. Себастьян каким-то очень небрежным, человеческим жестом расправляет перекрученный шнурок, перехватывающий портьеры. За окном громко сигналит машина. — А на мой сон, значит, есть? — интересуется Сиэль, хотя говорит он это скорее по инерции. Вся эта ситуация с ее сюрреалистичностью и полной нелогичностью, казалось бы, должна его хоть как-то вдохновить, хоть самую чуточку оживить, но это похоже на игру, которая наскучила заранее, а доиграть надо просто потому что. Под покрывало он все-таки залезает, откидывая голову на мягкие подушки. Присутствие Себастьяна в комнате он теперь может отслеживать исключительно боковым зрением. — Я не хочу, чтобы ты умер раньше, чем я исполню условия договора. Вот так вот просто. Не умирай пожалуйста, Сиэль, ты мне должен. По этой же поехавшей логике Сиэля как-то откачали после убойной дозы очередной дряни — год назад, кажется. Или этого не было, и это просто бред сумасшедшего. — У нас чисто деловые отношения, значит, — говорит Сиэль, чувствуя, как сами собой закрываются глаза. Странно. В больнице он только и делал, что спал, а усталость все равно наваливается душной подушкой на лицо, пока не отключишься окончательно — или не откинешь копыта. Сиэль расслабляется и позволяет сну приложить к своему рту хлороформовую тряпку. Вдыхай полной грудью. Выдыхай. Прежде чем окончательно заснуть, Сиэль замечает, как Себастьян идет в сторону двери — и замирает, не доходя до порога. Наверное, остается сторожить — как верный пес. У Сиэля когда-то была собака. Ее переехал грузовик. Сиэль закрывает глаза и засыпает. Он не знает, сколько времени, когда все-таки просыпается — видит только, что за окном темно, и черт его знает, вечер сейчас, ранее утро, или что-то пошло не так в мире, пока он спал. У Сиэля нет никаких проблем с тем, что просыпается он в дорогом номере отеля, а не в больничной койке, потому что с памятью у него все еще в порядке, а умение удивляться давно пропало куда-то вместе с другими очень важными вещами. Он воспринимает это, как должное. Себастьян тоже все еще здесь — поворачивается сразу же, когда Сиэль открывает глаза, и в руках у него поднос, накрытый той самой крышкой из дурацких фильмов про миллионеров — металлическая полусфера, в которой искажается в вытянутые полосы комната. Сиэль поднимается повыше, поправляет подушки так, чтобы не больно было опираться о спинку кровати, и расправляет одеяло на коленях. — Завтрак в постель? — спрашивает он, когда Себастьян без лишних слов ставит поднос ему на колени и снимает эту модную металлическую крышку. На подносе — яичница с беконом, парочка сэндвичей и миндальные разноцветные пирожные. Сиэль брезгливо поднимает одно из них с подноса и подносит к глазам. На прикроватную тумбочку Себастьян ставит чашку чая, которая мелодично звенит о тонкое фарфоровое блюдце. Вилка и нож тоже лежат на подносе. Сиэль вздыхает и начинает есть. — Где ты это взял? — спрашивает он, набивая рот едой и обжигая язык, потому что яичница еще горячая. — Подумал, что тебе не помешало бы подкрепиться, — уходит от ответа Себастьян, сложив руки на груди — и снова такой родной, человеческий жест, что Сиэль на секунду забывает о еде. Всего на секунду. Когда с едой покончено, Сиэль приступает к чаю, который как раз остывает до нужной температуры. Сделав глоток, Сиэль немедленно выплевывает чай обратно в чашку. — Это вообще что такое? — интересуется он, протягивая чашку Себастьяну. — Ты вроде бы говорил, что не хочешь моей смерти. — Что-то не так? — спрашивает Себастьян и делает чрезвычайно обеспокоенное выражение лица. Сиэль почти верит. — Сам попробуй, — предлагает Сиэль, вручая Себастьяну чашку и откладывая поднос на другую сторону постели. — А пока ты давишься и корчишься в агонии, я, пожалуй, схожу в душ. Сиэль оставляет Себастьяна один на один с омерзительнейшим чаем в его жизни — но не самым омерзительным напитком на его памяти, конечно — и действительно уходит в душ. На полочке возле раковины его ждет стопка новой одежды. Подходит даже по размеру. Сиэль почти доволен. Хотя то, что в душе внезапно слабый напор, и вода течет еле теплая, кажется вполне закономерным. Сиэль даже и не думает жаловаться. Когда он возвращается в комнату, то ни чая, ни подноса не обнаруживает — только Себастьяна, который стоит абсолютно неподвижно возле двери, словно приглашая следовать за ним. Сиэль не знает, почему так и поступает. На автомате, как и большинство вещей в своей жизни. Себастьян открывает перед ним дверь, и Сиэль делает шаг в коридор, но оказывается отнюдь не там, где ожидал. Он точно не помнит у них в коридоре мощеной улицы, низких домов, облицованных камнем, и ночного неба. Красных фонарей там тоже не было, это точно. Себастьян стоит позади и ободряюще кладет руку на плечо. Что-то ни черта это не ободрение. Сиэль почти шокирован. Но только почти.***
Себастьян, должно быть, просто издевается, потому что они заходят в красивое и стильно оформленное помещение, больше похожее на приемную в дорогой компании, и их тут же усаживают на мягкий кожаный диван, приносят кофе и предлагают несколько журналов. Приветливая девушка в черном платье что-то бодро говорит на незнакомом языке, но, встретив полное непонимание во взгляде Сиэля, переходит на английский. — Вот, вы можете выбрать, — говорит она, настойчиво предлагая ему журнал, и поначалу Сиэль не понимает, зачем ему вообще предлагают листать какие-то журналы, пока не осознает, что никакой это не журнал, и «Каталог» — это отнюдь не название очередного модного глянца. Это каталог проституток. С первой же страницы на него смотрят самые разные мужчины — цены тоже разные, как он успевает подметить. И услуги тоже разные. Названия некоторых он вообще не понимает — даже несмотря на то, что вся информация продублирована на английском. — Ты куда меня вообще привел? — он поворачивается к Себастьяну, который с невозмутимым лицом листает рекламный проспект, на котором счастливые люди демонстрируют блестящие квадратики презервативов. Девушка в черном платье тут же меняется в лице. — Если вам нужен женский каталог, то это соседнее помещение. Не волнуйтесь, отсюда тоже можно пройти — вот через эту дверь! Пару секунд Сиэль открывает и закрывает рот без слов, как будто кто-то внезапно поставил его на беззвучный режим. — Нет, думаю, мой друг хочет остаться здесь, — говорит Себастьян, и вдруг очаровательно улыбается — не так фальшиво и нелепо, как совсем недавно в номере отеля. Он все-таки умеет. На секунду Сиэль забывает о своем возмущении. — Это элитный голландский бордель, — объясняет Себастьян, вновь повернувшись к Сиэлю. — Можешь выбирать любого, кто тебе понравится. — Это, конечно, очень любезно с твоей стороны, — откашливается Сиэль. — Но я как бы не горю желанием. — Это не важно. — Себастьян наклоняется к нему совсем близко и понижает голос до шепота: — Потому что это тоже часть сделки. Так что просто иди и сделай это. Сиэль невольно подается назад и едва не падает с дивана. В глазах Себастьяна — цвета гнилой ненавистной вишни — он видит слабое подобие угрозы, но и этого хватает, чтобы прочувствовать всю серьезность намерений. А еще Себастьян ухмыляется — так, словно говорит ему бежать, потому что он всего лишь безнадежный наркоман без будущего, который способен бездарно спустить в унитаз даже возможность что-то изменить в этой жизни. Сиэль беспомощно стискивает кулаки и открывает каталог на первой попавшейся странице и тычет пальцем наугад. — Вот этот, — говорит он и даже не смотрит. Пусть это будет сюрприз. Охренительный такой сюрприз. Он отшвыривает каталог куда-то в сторону Себастьяна и встает с дивана, слушая, как девушка что-то быстро говорит по телефону. Она кладет трубку и обещает, что сейчас все будет в лучшем виде. — Желаете понаблюдать? — будничным тоном интересуется она у Себастьяна, и сердце Сиэля стремительно летит куда-то вниз. — Нет, благодарю, — отвечает Себастьян, погружаясь в чтение проспекта о средствах для интимной гигиены. Сиэль даже не удивляется ничему. Закрой глаза и думай об Англии. О смысле жизни — которого нет. О мерзких глазах цвета гнилой вишни. Его приводят в небольшую комнату с кроватью и окном, которое выходит прямо на кирпичную стену. Красота. На полу какой-то мягкий пушистый ковер, на стенах приглушенно светят лампы в оболочке из матового стекла, и прямо напротив кровати висят небольшие копии картин Ван Гога. Сиэль мало что знает об искусстве, но даже он находит какую-то больную иронию в том, чтобы трахаться напротив репродукции «Кресла Гогена». Кровать достаточно широкая для того, чтобы на ней уместилось хоть трое, а матрас приятно пружинит. Хорошее место. Вторая дверь, которую Сиэль сначала и не заметил, открывается, и в комнату заходит человек. Обычный такой человек в обтягивающей белой футболке, коротких черных шортах, босой. У него темные волосы и загорелая кожа. Прямой нос. Глаза какие-то светлые — отсюда не разглядеть. Обычный такой человек. И с порога интересуется, нравится ли Сиэлю быть сверху, или он предпочитает быть снизу. И акцент у него ужасный. — Я могу и то, и другое, — очаровательно улыбается он, и Сиэль обреченно вздыхает. — Молодец, — бормочет Сиэль, как-то без особых намеков поглаживая одеяло, которым заправлена кровать. — А можно как-нибудь без этого? Улыбка этого самого обычного человека становится еще шире, и Сиэль сам не очень понимает, как тот оказывается перед ним на коленях и тянется к ширинке. Любопытное зрелище, но возбуждающего мало. Сиэль даже хочет попросить прекратить, но в конце концов решает просто промолчать. Было бы смешно сейчас усадить этого человека на кровать и просто поговорить с ним о жизни — обсудить последние новинки кинематографа, спросить про любимый вкус мороженого или про то, как он докатился до жизни такой. Так бывает в каком-нибудь третьесортном кино, где главный герой какой-нибудь обаятельный красавчик, а второй главный герой — очаровательная красавица. На красотку из них никто не тянет. «Меня отправил к тебе потрахаться дьявол, которому я продал душу», — тоже так себе аргумент. Сиэль закрывает глаза и опирается руками на пружинящий матрас. Ему все еще никак. Себастьян встречает его в холле и не говорит ни слова — просто открывает дверь и предлагает выйти, не обращая внимания на сотрудницу борделя, предлагающую им визитки, буклетики и проспекты. Дверь за ними закрывается с легким перезвоном. Они не попадают ни в какое новое место, вопреки всяческим ожиданиям Сиэля — просто улица, подсвеченная красным, и где-то вдалеке едва слышный шум толпы, для которой только начинается ночная жизнь. Сиэль прячет руки в карманы брюк и плетется как-то нехотя. Себастьяну приходится подстраиваться. — И что это было вообще? — спрашивает он, разглядывая свои новенькие ботинки, начищенные до блеска, в которых отражаются ярко-красные огни улицы. — Хотел найти мне смысл жизни в любви? — В сексе, — пожимает плечами Себастьян. — Ты же в любовь не веришь. — Откуда ты вообще это взял? — Сиэль замирает на месте и смотрится в одну из ярких витрин, за которой хорошенькая женщина в кружевном белье призывно выгибается. Не сейчас, милочка. Вдруг у него там все мысли на лбу написаны, а он ходит тут, светит наружу своим внутренним миром. — Покопался у тебя в мыслях. Мне же надо как-то отслеживать процесс. Себастьян говорит это так просто, будто прогноз погоды зачитывает. Сиэль надеется, что поток нецензурной брани в его голове Себастьян тоже прекрасно слышит. — А теперь свали нахуй из моих мыслей, — вслух говорит Сиэль. — Только тебя там не хватало. Он не идет по улице — почти бежит. Или ему это только кажется, потому что через какое-то мгновение Себастьян снова идет рядом и даже не напрягается. Когда они выходят на главную улицу, внезапно снова светло, а вокруг — толпа людей, и вывески повсюду усыпаны иероглифами вперемешку с английскими названиями. Сиэль останавливается и краем глаза косится на Себастьяна, для которого такие вещи, видимо, абсолютно нормальны. Почти наркотический трип. Сиэль улыбается такой удачной шутке и замечает, что Себастьян ухмыляется тоже. Прочь из моей головы.***
Сиэль смотрит в огромный экран, висящий на площади, по которой они неспешно прогуливаются, и читает огромную — к счастью для него — бегущую строку, дублирующую новости на английском. Что-то про политику, криминальные группировки, торговлю людьми и труп в бухте. Все как у людей. Словно и не уезжал никуда из дома. На мгновение Сиэль останавливается, как вкопанный, и думает о том, что, может быть, и правда не уезжал никуда. Что это все проклятые таблетки, что он умудрился стащить какую-то наркоту у врачей и сейчас ловит самый головокружительный приход в своей жизни. Или лежит в коме. Там он еще ни разу не был. Интересный опыт. Сиэлю очень страшно. Он не может пошевелиться или издать хоть какой-нибудь звук, а вокруг так шумно и людно, и внезапно даже нечем дышать, и незнакомая речь на незнакомом языке, и Себастьян куда-то исчез. Кто-то толкает его в плечо, и Сиэль едва не падает под звуки чужой речи — очевидно, бранной. Кажется, его только что послали к какой-то там матери. Сиэль шумно вдыхает воздух. Себастьян появляется рядом. — Я думал, что ты меня тут бросил, — кривит губы в ухмылке Сиэль. — Обними меня? Это вообще ни разу не вопрос, на самом деле. — Прошу прощения? — На лице Себастьяна появляется эмоция, отдаленно напоминающая недоумение. Сиэль цепляется за его рукав. — Возьми свои дурацкие руки, положи их мне на плечи и прижми к себе на пару секунд. При этом руки желательно оставить в плечевых суставах, — выходит из себя Сиэль, но в следующий момент Себастьян уже прижимает его к себе. Сиэль утыкается носом в его рубашку и думает, что выглядят они, должно быть, по-дурацки. Сердце постепенно успокаивается, и Сиэль думает еще и о том, что хочет, чтобы этот приход побыстрее кончился. А если это все-таки кома — чтобы он из нее так и не вышел. Потому что а в чем смысл вообще? Они оказываются в каком-то подпольном клубе, и тут здорово: несколько этажей, танцпол, неоновая барная стойка и полно народу даже несмотря на то, что на город еще не опустилась тьма. Музыка заливается в уши и так там и остается. В этих битах можно утонуть. Красиво, но так скучно. Сиэль уже видел все это. Себастьян ведет его в вип-зону, к мягким креслам и круглым столикам, говорит что-то подошедшему официанту, и тот, кивнув, исчезает. Возвращается, впрочем, почти мгновенно. Сиэль хочет умереть прямо сейчас, или чтобы Себастьян перенес их куда-нибудь в ебаную Антарктиду. У официанта в руках поднос. На подносе — шесть дорожек кокаина. Официант шепчет что-то Себастьяну и уходит, а Сиэль ничего этого не видит — у него мир сокращается до долбаных шести дорожек на металлическом подносе. Ровных. Белых. Нет, просто нет. Себастьян протягивает ему купюру номиналом в сто долларов, и это просто блядский ужас и клише. Купюра новенькая и хрустящая. Себастьян сам сворачивает ее в трубочку для него. Сиэль смотрит на него так, будто в этих мерзких глазах цвета гнилой вишни и загноившейся раны может найти ответ на свой немой вопрос: «За что?», но это вряд ли. Себастьян улыбается так же умело, как тогда улыбался девушке из борделя. Красиво. Многообещающе. Даже если Сиэль думает, что это все — один большой сюрреалистический сон агонизирующего разума, то даже во сне заключать сделку с дьяволом — это очень плохая идея. Думать, что дьявол не раскусит тебя почти сразу же — идея еще хуже. «Ну же, Сиэль», — читается в его глазах. Кто он такой, чтобы противостоять искушению. — Только одну, — говорит Сиэль, принимая свернутую купюру из рук Себастьяна. — Только одну, и я... Он приходит в себя в каком-то незнакомом месте, и ему нужно несколько мгновений, чтобы понять, что это что-то, похожее на гостиничный номер — или просто чужую очень аккуратную и безликую спальню. По старой привычке Сиэль пытается протянуть руку и нашарить на прикроватной тумбочке или на полу хотя бы следы своих вещей, но ничего не находит. Видит он по-прежнему хреново, и все расплывается перед глазами, а в голове будто бы сидит маленький человечек с огромным таким молотом, которым от души хреначит по мозгу — если там вообще что-то от этого мозга осталось. Сиэль чувствует подступающий приступ тошноты и едва не падает лицом в пол, пытаясь встать с кровати, чтобы найти ванную. Он находит ее за первой же дверью слева от кровати. Его долго выворачивает желчью и сдавленными хрипами, и это так жалко и мерзко выглядит, что Сиэлю противно от самого себя. Какой же он отвратительный. Когда он слышит чьи-то шаги позади, то даже не оборачивается. — Что, доволен? — спрашивает Сиэль, опираясь рукой о холодный кафельный пол, чтобы не упасть. — Нашел мой смысл жизни? Себастьян молчит. Сиэль даже начинает думать, что никакой это не Себастьян, и на самом деле ничего этого не было и все приснилось, и даже больница приснилась, и он просто пролежал в отключке несколько дней, провел время с пользой за просмотром ярких мультиков родом из подсознания и синтетической наркоты, а теперь вот очнулся, а сзади стоит какой-нибудь очередной дилер. Или кто-то гаже. — Так вот, поздравляю тебя, ушлепок, ты сделал только хуже, — говорит Сиэль. — И я надеюсь, что не нужно объяснять, почему, потому что ты в любой момент можешь залезть ко мне в голову и хорошенько там поковыряться. Так что вперед, смотри. Сиэль пытается подняться, вцепившись рукой в бачок унитаза, и дрожащие ноги не подводят — он может встать и даже разогнуться. Тошнота подступает с новой силой. Зачем дальше искать смысл жить, если все, чего он хочет сейчас — это умереть? В дверном проеме стоит все-таки Себастьян. Сиэль не знает, радоваться ему или плакать. Ни на то, ни на другое, он не способен. Он пытается оттолкнуть Себастьяна, но как-то неловко и слабо проходится рукой по его груди и едва не впечатывается рукой в дверной косяк. Поэтому, когда Себастьян хватает его руками за плечи и по прямой ведет обратно в комнату, прямиком к кровати, Сиэль даже и возразить ничего не может. Но очень хочет. Сиэль падает на подушки и заползает под одеяло, но его все равно знобит. Кто-нибудь, выключите кондиционер и закройте окно. — Зачем тебе все это, Себастьян? — спрашивает Сиэль, вжимаясь затылком в подушки и слушая, как оглушительно стучит что-то внутри собственной головы. — Кто ты вообще такой? Ты дьявол? — Не совсем, — безразлично доносится откуда-то слева. — Не совсем дьявол или что? — Да. — Что да? — почти воет Сиэль, до побелевших костяшек сжимая край одеяла. — Я не дьявол. Не черт. Не демон. Возможно, я чуть ближе к вашему понятию ангела, но я не совсем ангел. — Пиздец, — констатирует Сиэль и смотрит в потолок, потому что голову повернуть не может. — Ангел. Ангел предложил мне долбануть кокса в каком-то клубе посреди Гонконга. — Я же сказал, что я не совсем ангел, — поправляет его Себастьян. Сиэль фыркает. — Окей, сути дела это не меняет. А Бог одобряет твое поведение, или ты из тех самых, нелюбимых его детей, которых в детстве с Небес вниз головой роняли? — Богу нет до этого никакого дела, — говорит Себастьян, и это звучит как мысли тысяч людей, высказанные в самой решительной форме. — Бог умирает. Сиэль невольно ухмыляется. Возможно, это все злорадство. Нашел Бога в кокаине и впустил его в свои сердце и легкие. — И как дальше быть, если он умрет? — спрашивает Сиэль, хотя ему на самом деле не так уж интересно. Не то, чтобы Бог когда-то о нем заботился. — Нужен будет новый. И я претендую на это место. Себастьян говорит об этом так просто, будто снова про прогноз погоды. Сиэль перебарывает себя и свою ужасную головную боль и поворачивается на бок. — У вас там что-то вроде выборов что ли? — От случайно вырвавшегося смешка голова начинает болеть еще сильнее. — И ты типа ходишь по миру и собираешь с людей подписи за желания? Совсем как наши политики, только это какой-то новый уровень. — Я собираю души, — пожимает плечами Себастьян и делает несколько шагов вперед. Сиэль замирает. — Чем больше соберу, тем ближе я к месту Бога. Богом становится тот, кто поведет за собой больше всего душ — добровольно пошедших за ним. Такой Бог лучше всего знает, что нужно людям. Он может вывести их в новую эпоху. — И сколько длится эпоха этого Бога? — Сиэль вцепляется руками в одеяло, словно оно может защитить его от надвигающегося Себастьяна. — Чуть больше ста лет. Он лучше всех умел читать в сердцах людей, поэтому и стал тем, кто он есть. Но его время пришло. Я хочу занять его место. Себастьян двигается грациозно и осторожно и так же осторожно садится на краешек кровати. Сиэль хочет отодвинуться подальше, но не может. — И сколько вас там таких, желающих? — спрашивает он, проглатывая слюну. — Тысячи. Но я ближе всех. И между ними повисает невысказанное, и Сиэль понимает, что почти наверняка Себастьяну остается одна душа. Всего одна душа отделяет его от места Бога. От самого Бога. — Тогда ты проебался как никто другой на этом свете, Себастьян, — говорит Сиэль. В этот раз улыбаться почти не больно. — Ты нашел человека, который не знает, чего хочет, и не получишь необходимую душу до того, как перелопатишь стог сена, в котором, возможно, и нет никакой иголки. Когда Себастьян касается прохладными пальцами его щеки, у Сиэля не остается никаких сил, чтобы отстраниться. Но ему все же немного страшно. Самую чуточку. — Почему я, Себастьян? Почему из всех людей именно я? — Ты звал меня, и я пришел. — И этот ответ звучит так отчаянно и глупо, но больше конечно отчаянно. Горько. Себастьян в этот момент кажется почти человеком. А в Сиэле что-то ломается. — Тогда ты очень, очень долго шел, Себастьян, — говорит он, и головной боли словно бы больше нет. Теперь болит все — и в первую очередь, наверное, та самая душа, которая очень нужна Себастьяну. — Потому что если я и звал на помощь, то очень давно. Я молился о том, чтобы меня спас хоть кто-нибудь, и не важно, какой ценой — я хотел, чтобы это просто закончилось. И если бы ты пришел тогда, то получил бы мою душу сразу же. Мгновенно. Я бы отдал ее тебе просто так. Но ты опоздал. Сиэль отворачивается в сторону окна, завешанного тяжелыми портьерами, игнорируя головокружение и подступившую тошноту. — Теперь мы оба будем мучиться. Он чувствует, как Себастьян встает с кровати и слышит тихие шаги по комнате, а потом что-то стеклянное ставится на прикроватную тумбочку, а рядом с шуршанием опускается что-то пластиковое. Стакан с водой. Блистер с обезболивающим. И вокруг снова тишина. Сиэль проваливается на несколько часов в спасительный сон, в котором нет совсем ничего, кроме размытых силуэтов, странных иероглифов и костяной фигуры человека без лица и с черными крыльями.***
На следующее утро что-то неуловимо меняется, и дело даже не в том, что в этот раз Себастьян приносит ему к завтраку нормальный чай и помогает одеться, потому что голова болит, а руки слабо трясутся. Что-то перестает быть прежним — навсегда, возможно. Очень странное ощущение. Сиэль начинает понимать, что они с Себастьяном в одной лодке. Оба подложили себе свинью и теперь не знают, что с этим делать. Это было бы даже забавно, если бы не было так обреченно грустно. Сиэль думает, что для того, кто собрал больше всех душ и умеет лучше всех читать в сердцах людей, Себастьян слишком странно себя ведет, в нем слишком мало человеческого. А потом Сиэль вспоминает, сколько человеческого он видел в людях за последние несколько лет, и все становится на свои места. Себастьян отлично вписывается в условия меняющегося мира, которым правит умирающий, гниющий Бог. Они выходят из номера и заходят в лифт — огромный, с зеркальным потолком, и Сиэль какое-то время разглядывает свое бледное, осунувшееся лицо и темные круги под глазами. Себастьян смотрит только перед собой. Когда двери лифта с мелодичным звоном разъезжаются, Сиэль уже не удивляется, увидев за ними не холл отеля, а шумный восточный рынок. Земля кажется серой, и небо серое тоже, высокое и затянутое облаками, вода в огромном речном канале отливает мерзкой зеленью, и длинные лодки, медленно плывущие по течению, серые тоже. Яркие ткани, фрукты и люди кажутся просто дурно отредактированными вкраплениями на черно-белой фотографии, и Сиэль ждет, что в любой момент пленка начнет зерниться, а потом таять и обугливаться, растекаясь прямо на глазах. Позади гремит звонок велосипеда, и Сиэль шарахается в сторону, едва не влетев в прилавок с красными апельсинами. Пожилой азиат в грязной темно-серой рубахе пытается показать цену за фрукты на пальцах. Сиэлю вообще не интересно. — А это что должно означать? — спрашивает он и крутит головой в поисках Себастьяна. Тот оказывается слева, вертит в руках огромный апельсин и протягивает продавцу купюру. — Это водный рынок в Бангкоке, — говорит Себастьян, как обычно игнорируя прямой вопрос. Сиэль медленно выдыхает, стараясь держать себя в руках, и Себастьян протягивает ему только что купленный апельсин. — Держи. Апельсин — это никакой не символ первородного греха и тому подобного. Иногда апельсин — это просто апельсин. Сиэль забирает его из рук Себастьяна и долго вертит в ладонях, чтобы они пропитались горьким терпким запахом цедры. По реке вслед за длинными лодками, усыпанными самыми разными товарами, плывут цветы, и это действительно очень красиво — похоже на фотографии с разноцветных страниц журналов про путешествия. Небо все еще серое и очень-очень высокое. Воздух — теплый до удушья. Сиэль медленно идет вдоль лавочек с фруктами, пряностями и тканями, и бесконечный людской поток огибает его — совсем как вода огибает камни. Поэтичное и немного грустное сравнение. Себастьян плетется где-то позади. — Я не понимаю, — говорит Сиэль, поддевая ногтем кожуру апельсина. — Что это должно значить? Что я должен найти здесь? Он разворачивается и смотрит Себастьяну в глаза, и они все еще того же цвета гнилой вишни — или развороченных внутренностей кровавого апельсина. Себастьян не говорит ничего, и это, по-видимому, такое молчаливое предложение угадать самому, но Сиэлю не сдались эти чертовы шарады. С тем же успехом он мог лежать на больничной койке и продолжать пытаться размышлять о смысле жизни и о своем предназначении. Он не за этим пообещал Себастьяну свою душу. Пусть ему просто дадут готовый ответ. Он устал искать его сам. Он слишком сильно давит ногтем на кожуру апельсина, и тот предательски брызгает соком прямо в глаз. Сиэль кривится и морщится, трет чистой рукой глаз, пытаясь прогнать жжение, а когда открывает глаза, оказывается совсем не там, где был, и из прежнего остается только Себастьян, стоящий ровно на том месте, где Сиэль помнит. Вокруг бежевые стены в пару метров высотой, и мраморные колонны, и высокие цветные витражи, и деревянные полированные скамьи в два ряда. Через огромный витраж над алтарем — там, впереди, — льется солнечный свет, и вокруг все такое яркое, радостное и прекрасное. Смех Сиэля эхом раздается в помещении, отражается от стрельчатых сводов и мраморных колонн, стелется по полу и прилипает к цветным витражам. — Это самое нелепое из всего, что я когда-либо видел, — говорит Сиэль, задыхаясь от беззвучного — истерического? — смеха. — Ты сам сказал мне, что Бог умирает. Что ангелы заключают сделки с людьми за их души. Себастьян, я не верю в Бога — во всех смыслах этого слова. Мне нечего делать в его храме. — Это храм другого Бога, — терпеливо объясняет Себастьян. — Он был много сотен лет назад, а они до сих пор строят в его честь храмы и молятся ему. Церкви мертвого, давно ушедшего Бога. Неудивительно, что молитвы не срабатывают, и что, сколько бы ты ни плакал, никто не придет на помощь. Разве что нелепый ангел-демон, который за твою душу исполнит всего одно желание. — Это бессмертие в камне. Это величие. Слова Себастьяна звучат слишком громко. Сиэлю кажется, что свет начинает медленно тускнеть. — Ты хочешь этого, Сиэль? И это снова выстрел в молоко, и давящий груз на душе — той самой, которая обещана за какую-то эфемерную идею смысла жизни — становится еще тяжелее. Нет, это все не то и не так, и ему правда следовало бы тогда резать запястья сильнее и глубже, рвать их зубами, хоть что-нибудь, потому что так больше невозможно. — А ты? Глаза Себастьяна загораются опасно красным, как солнечный свет за алыми витражными стеклами, и на секунду Сиэль перестает чувствовать свою боль — и его накрывает в тысячу раз сильнее, так, как не накрывало еще ни разу, даже от самой омерзительной дури. Так его не ломало еще никогда. Он понимает, что это на самом деле не его чувства, что это чужое, мерзкое, противное — и вокруг все медленно теряет краски. Они облетают, как шелуха, оставляя после себя серый камень, и серый свет, и серые витражи — и серые кости рук Себастьяна, его серое тело, похожее на скульптуру из кости, его гладкое, абсолютно пустое лицо — и черные огромные крылья. Все исчезает так же быстро, как и появляется. Снова светит солнце через витраж. Откуда-то сверху льется органная музыка. Сиэль опускается на деревянную скамейку и кладет рядом с собой апельсин, истекающий красным соком. — Нет, — говорит Сиэль. — Я этого не хочу. Себастьян как-то сам собой оказывается рядом, садится на скамейку и устало прячет лицо в ладони — и этот жест абсолютно точно человеческий, потому что такое отчаяние свойственно только людям. Высшая ступень эволюции, существующая только для того, чтобы испытывать эту страшную и сложную эмоцию. Себастьян выглядит так, будто молится. Он точно не похож на ангелов с витражей. Сиэль этому даже рад. Он кладет руку на плечо Себастьяна — нерешительно, словно боится, что сейчас вернется это пугающее видение, но все остается прежним. Сиэль и хотел бы чем-то помочь — но он даже самому себе ничем помочь не может, и это так жалко. Органная музыка успевает закончиться и пойти по второму кругу. Когда Себастьян встает и помогает встать Сиэлю, вокруг них больше нет церкви, света и витражей. Сиэль даже не удивляется. Вокруг только горы — бесконечные, высокие, отливающие синим и белым в сумеречном свете, и над головой раскидывается бесконечное серо-голубое небо. У Сиэля моментально замерзают пальцы и кружится голова, как только он прикидывает, на какой высоте они находятся. Снег хрустит под ногами, когда Сиэль неловко переминается с одной ноги на другую, но не решается сделать шаг вперед, потому что боится провалиться. Снег под Себастьяном, кажется, не примят совсем. — А теперь что? — спрашивает он, оглядываясь вокруг, и его слова съедает и уносит куда-то далеко колючий порывистый ветер. Горы повсюду, куда ни глянь, и это так красиво, что в сердце Сиэля что-то даже отзывается на секунду, но искра настолько слабая, что тут же угасает. Ее тоже уносит с собой ветер. — Что это, Себастьян? Хочешь соблазнить меня путешествиями? Хочешь показать мне, что я могу быть на вершине мира? Сиэль сам не знает, почему это звучит как обвинение, потому что он ничего такого не имеет в виду. Но это звучит правильно. Зачем все это? К чему? Себастьян же был у него в мыслях, и наверняка читает их и сейчас. Сиэль не хочет ничего: ни этих долбаных гор, ни кровавых апельсинов, ни денег, ни бессмертия в камне. Возможно он хочет снюхать еще пару дорожек кокаина — пару дюжин, — и сдохнуть наконец, как ему и положено. Да он даже этого не хочет. На кой черт вообще нужна была эта сделка, если даже сам ангел — или кто он там, вообще плевать, — не может помочь. — Зачем вообще это все? И горы медленно тают. Изображение будто растекается, сползает вниз, как потекшая краска со стеклянной поверхности, и синий смешивается с белым, и откуда-то еще берется черный, и все это льется вниз, смешиваясь в единый водоворот, а Сиэль стоит на месте и не может пошевелиться. Себастьян стоит рядом. В следующую секунду их чуть не накрывает огромной волной, и Сиэль делает шаг назад, едва не поскальзываясь на огромном куске скалы. Море с шумом разбивает очередную волну в паре метров от него. Где-то в небе — темно-сером, низком — надрывно хрипят чайки, будто бы в агонии. Руки против воли сжимаются в кулаки. — Хватит, — говорит Сиэль. — Прекрати. И Себастьян не говорит ничего. — Неужели ты не видишь, что все это бесполезно? Отведи меня туда, где все началось, и дай спокойно умереть, потому что мне больше ничего не остается. И почему-то, только сказав это вслух, Сиэль понимает, что не хочет, чтобы так было. А как все исправить — не знает. И Себастьян не знает, и это правда какая-то ловушка, из которой нет выхода им обоим. Когда Себастьян подходит к нему почти вплотную и становится перед ним на колени, Сиэль даже не может ничего сказать. — Пожалуйста, Сиэль. — Сквозь ревущий шум прибоя едва слышен его голос. — Пожалуйста, помоги мне. Он бы и рад — видит полусгнивший Бог где-то там, на своем смертном одре — но не знает, как. Себастьян утыкается носом ему в живот, и это снова слишком человечно. Может быть, в этом все дело. Себастьян такой же человек, как и он сам, а потому не может помочь даже себе — не то что другому. Запуская пальцы в его темные волосы, Сиэль думает, что же вообще может ждать мир, в котором будущие Боги так беспомощны. За его спиной разбивается еще одна волна, обдавая брызгами. Мысли в голове Сиэля разбиваются точно так же — на мелкие-мелкие осколки. Себастьян поднимает голову и смотрит прямо на него. — Послушай, Сиэль, — говорит он, и радужка у него как красные витражные стекла. — Я знаю, как тебе помочь. И Сиэль не верит своим ушам. — Я могу найти для тебя смысл жизни. И он станет твоей сущностью, и целью, и причиной. Я знаю, как. Море на мгновение затихает. Сиэль снова слышит крики чаек. — Но ты должен довериться мне. Довериться ему? Странному существу без лица и без истории жизни в человеческом мире, странному ангелу, который скупает человеческие души, чтобы добраться до Бога и занять его место, который знает все о человечности, но почему-то не всегда спешит ее показывать? Разум Сиэля кричит ему остановиться, но этот протестующий вопль заглушает новая приливная волна, раздробившаяся об острые скалы. Следующая волна заглушает тихое «да», но Себастьян умеет читать по губам — потому что он понимает, и поднимается на ноги, и протягивает руку Сиэлю. Это до боли напоминает тот день, когда Сиэль встретил его впервые, подумав, что это очередной наркотический бред. Он, наверное, до сих пор в это немного верит. Самую чуточку. Иначе почему он без колебаний протягивает руку в ответ? Как только его пальцы касаются прохладных пальцев Себастьяна, их обоих накрывает огромной приливной волной, и все вокруг окутывает тьма.________________________________________________________________________
Себастьян делает последний шаг. На самой вершине он распрямляет плечи, и это, наверное, самый счастливый миг в его жизни — и в то же время это миг, окрашенный в странные оттенки красного, синего и серого. Над ним — зеленовато-серое небо, все в прожилках густых облаков, а прямо, на каменном высоком троне — Бог, который ловит свой последний вдох иссохшими остатками губ. Себастьян тянет к нему костяные руки почти с любовью, смыкает их на хрупкой, готовой вот-вот переломиться шее и поднимает Бога, отрывая от трона. Откуда-то снизу слышатся крики боли, отчаяния и ликования, и это воистину дикая смесь, которая звучит как надрывный вопль умирающего зверя. В его мечтах все было абсолютно так же. Старый Бог летит вниз, ударяясь ссохшимся телом о ступени, пока не оказывается у самого подножия, где все серые костяные фигуры накидываются на него с остервенением, рвут его на части и в клочья, пока не остается и напоминания о прошлом. Себастьян проводит рукой по подлокотнику трона и долю секунды ждет, прежде чем сесть — и увидеть раскинувшийся золотой сеткой мир прямо перед глазами. Бесконечный, прекрасный, новый мир, в котором он — новый Бог. Его время пошло. Он готов. Сиэль открывает глаза почти сразу же, и почему-то вокруг все абсолютно другое, и это странно в самом тревожащем из смыслов, и поначалу есть только надрывный вопль и хруст костей, а потом Сиэль видит. Видит костяные фигуры, тысячи фигур, и черные крылья, и пустые лица, и огромную пирамиду из тусклого золота, где на самой ее вершине — которая безмерно далека от подножия — сидит Бог. И Сиэль чувствует. Чувствует непреодолимое желание добраться до нее и скинуть Бога вниз, свергнуть его и самому занять его место, потому что в этом теперь его предназначение, в этом цель, и смысл, и сущность. Глядя вниз, на свои окостеневшие руки, Сиэль мысленно улыбается сам себе. Его время пришло. Он готов. Старый Бог уже начал умирать. Скоро придет время нового Бога.