Васаби, грабли и космос

      Когда Юри услышал, что на дорогах полно пробок, он не знал, как это себе представить. И с удивлением думал о куче разных пластиковых кружочков от бутылок, усыпавших и без того плохой асфальт. Не понимал он также, почему эти кружочки так мешают машинам — пробки же маленькие, незаметные. Иногда воображение подкидывало кучу пробок от шампанского — эти вроде побольше будут, но Кацуки никогда не мог додумать до конца, что с ними происходит дальше. — Маленькие? — фыркнул Юра, услышав краем уха недоуменные реплики по поводу японских предположений, — Они просто огромные, особенно под Новый год.       И Юри представил огромную, во всю трассу, зеленую пробку, с засыпанными снегом краями. Она стояла и покачивалась, занимая собой почти всю ширину дороги, снег захлестывал в ее углубление и оставался там. Надпись на другой стороне уже покрылась инеем — так давно эта пробка мешала движению. Машины зло гудели зеленому чудовищу, но та не двигалась, и им приходилось нырять в сугробы, где они застревали, и все начиналось снова.       В машине пахло снегом, елками и зимой — на улице ничего из этого не наблюдалось, лишь деревья, отдаленно напоминающие елки, мало-помалу теряли свои пожелтевшие листья. На дворе стояло какое-то декабря. Огромные сугробы, как стены мощного здания, появились много позже — тогда же появилась и первая пробка, которую Юри, как ни силился, увидеть не смог.       Юрий поставил машину на ручник и уже отточенным движением вытащил из бардачка полуразгаданный кроссворд и что-то вроде карандаша, сгрызенного с той стороны, где должен был находиться ластик. Сам ластик признаков своего существования не подавал. Юри мало что смыслил в русских кроссвордах, поэтому молчал и пытался поймать хоть какую-то связь с обществом, но все было тщетно. Интернета не было, даже связь не пробивалась сквозь… Кацуки решил, что это из-за гигантской пробки.       Когда оказалось, что мозги совсем высохли, ведь пробка продвинулась вперед на два сантиметра, а в кроссворде красовалась одинокая закорючка, напоминающая букву туземского алфавита, Юрий принял решение звонить Виктору. Почему-то его телефон, такой же изнеженный айфончик, как и у Юри (но треснутый о стену уже раз пять за сегодня), связь преспокойно поймал, и вскоре в машине образовалось сборище знатоков «Что? Где? Когда?», только в минимализме.       Поздоровавшись с Юри, который тут играл роль статуэтки-совы, Виктор приготовился слушать вопрос. За время этих манипуляций пробка продвинулась еще на несколько сантиметров и застыла недвижимой статуей. Юра устал дергать туда-сюда ручник, поэтому одной ногой он держал педаль тормоза (видимо, чтобы не укатиться в голубые дали задом), а другую поджал под себя.       Юри рисовал на запотевшем стекле какую-то ерунду, которую при случае можно было принять за шедевр абстракции. Руки уже замерзли, но делать больше было нечего. Краем уха Кацуки услышал вопрос, поразивший его воображение: «Растение, которое все знает». Юри представил большое дерево, которое знает все-все на планете, потому что… потому что… Почему-то. Виктор помычал в трубку и уверенно заявил: «Хрен». Подошло.       В представлении японца русский хрен был готовой специей, произрастающей сразу в банках с наклейками, ну или в каких-нибудь тюбиках, чтобы его потом в эти банки выдавливали и расфасовывали. По крайней мере, растущий и колосящийся хрен он нигде не видел, а то, что Плисецкий как-то раз красноречиво пообещал показать, Юри и так почти каждую ночь наблюдал, да еще и в тройном экземпляре. Вообразить, что это где-то растет, да еще и все знает, Кацуки уже не смог.       Сзади в спину погудели — оказалось, пробка рассосалась (тоже очень непонятное выражение — Юри думал, что теперь эта зеленая громадина под влиянием неясно чего взяла и растаяла, освободив дорогу), и машины впереди проехали уже метров пять, а фигуристы все еще думали над вопросами. Хоть Юри и не отгадывал кроссворд, он тоже думал, представляя хрен. В его понимании это было таким низковатым деревом, напоминающим по внешнему виду кустик, но с шипами. Почему с шипами? Ну, все же кустики с шипами.       Плисецкий прошипел себе под нос пару непечатных выражений и вдавил педаль в пол. Юри отбросило к противоположному окну, нехило так напугав. За окном пронеслись заборчики автомагистралей, фары едущих навстречу и габаритные огни машины. С точно такой же силой в пол была вдавлена педаль тормоза, Юри снова бросило, но на этот раз вперед. На этом американские горки закончились, и в машине воцарилась меланхолия.       Из-за неработающей печки в машине было ужас, как холодно, и стекла начали замерзать с внутренней стороны, подсократив Кацуки пространство для своего абстрактного творчества. Пришлось застегнуть пальто и попытаться абстрагироваться. Юрий и Виктор от скуки обсуждали способы, которыми они отомстят впереди стоящим машинам, начиная от закидывания снежками, до захвата мира и уничтожения всех «Лад Калин». И тут проснулось радио, которое, вообще-то, уже два года как не работало и только шипело на нежелательных персон.       «Положите на глаза половинки от шариков для пинг-понга, включите белый шум и ложитесь на диван. Вы испытаете галлюцинации, не совместимые с жизнью» — сказал диктор, после чего радио закашлялось, пошипело еще немного и затихло. Надо думать, уже навсегда. Юри, спавшему часа три за весь день, пластиковых шариков не требовалось, чтобы основательно заглючить. Во сне он видел оливье с испорченным сроком годности, которое на ножках-горошинах катилось к мусорному ведру и васаби, которое цитировало какого-то греческого философа, громко крича: «Я знаю, что я ничего не знаю!». Кривой, но очень шипастый хренокустик толкал васаби в зеленый бок и заговорщицки улыбался.       Когда Юри проснулся, все пробки уже были позади, в машине было холодно и весело. Поймалось радио, окончательно замерзли окна, а сам Юрий весело барабанил по педалькам и напевал «Одиночество — сволочь». От хаотичного сочетания «тормоз-газ-тормоз» Кацуки успел приложиться головой о стекло. Лед потрескался, но все еще крепко держался, зато отвалилось немного снега с крыши. Снег мелькнул перед стеклом черной тучей и исчез.       Фигуристов, наконец-то добравшихся домой в одиннадцатом часу ночи, первым встретил не Виктор, а грабли. Обычные железные грабли, модели «Деревня-Плюс» с деревянной палкой и механизмом катапультирования этой палки в лицо посредством наступания на железную часть. Именно это грабли и попытались сделать — прилететь в лицо Юри, но были пойманы Плисецким в почти что самый последний момент. Только после этого в коридоре показался Виктор. Увидев, что домочадцы с граблями уже познакомились, он поспешил заткнуть обоих всем-известным-способом, от которого Юрий еще больше разозлился, а Кацуки перестал иметь хоть что-то против.       «С новым-старым» — пробормотал Виктор, указывая на грабли. «Чтобы грести счастье» — подумалось Юри. «Чтобы огребать» — подумалось Юрию, и, надо заметить, было близко к правде. Вообще-то, грабли должны быть декоративными, и уж точно не должны валяться посреди прихожей, приветствуя случайных и не очень гостей, но это никого не волновало.       После трехчасовой поездки в ледяной, замерзающей изнутри машине, Кацуки показалось, что в квартире (с отоплением а-ля «умрите от жары, сволочи») он может растаять и растечься средних размеров лужицей прямо на полу. И русские, обнимающие его с двух сторон сразу, этому только способствовали.

***

— Ты куда? — В «Космос», за хлебом. Новый год на дворе, а у нас хлеба нет…       Юри лежал на мягкой кровати, смотрел в потолок слипающимися глазами и представлял, как Плисецкий отважно шагает по бескрайней невесомости с пакетом в руке, а рядом проплывают большие или маленькие батоны хлеба. Подмигивают звезды, проносится космический мусор и где-то в двух шагах от Земли собираются разноцветные бутылочные пробки…