Часть 1
4 января 2017 г. в 21:39
Примечания:
Other Lives - Black Tables
Очень советую слушать во время чтения. :з
Если бы меня попросили запомнить маму такой, какая она сейчас, а потом попросили бы словами описать её образ, я бы не задумываясь рассказала о её пшеничных, уже ломких волосах. Как она стягивает их на затылке тугой резинкой или закалывает тёмной заколкой.
Рассказала бы, какого цвета её глаза. Глаза цвета увядающей зелени, с едва-едва заметным пятнышком в радужной оболочке правого глаза. Его невозможно разглядеть издалека, только если сесть совсем близко к маме и долго смотреть на неё. Кроме красоты в них можно разглядеть бесконечную тоску и усталость.
О её запахе.
Мама всегда пьёт крепко заваренный чёрный чай с мятой. Без сахара. Она любит нюхать свежие листочки мяты, принесённые с огорода.
Мамины руки пахнут землёй. Они почти всегда вымазаны в грязи. Под ногтями у неё скапливается грязь после того, как она полдня проведёт в саду. Это был сад моей покойной бабушки. Потом мама, уставшая, идёт в ванную и моет руки с мылом. Мыло это пахнет лавандой и ещё долго хранится на её узких холодных ладонях.
Мама очень худая и сутулая.
У неё впалые щёки и острый прямой нос.
Длинные тонкие пальцы и костлявые запястья. Как-то я обмолвилась, что мне очень нравятся её руки. Она лишь тепло улыбнулась мне и прикрыла глаза.
Я очень хорошо знаю свою мать. Все привычки. То, как она говорит. Тон, интонация. У неё хрипловатый голос. Будто простуженный. Вечно простуженный. Знаю каждую морщинку на её красивом лице.
Если бы меня попросили рассказать о своём отце… я бы, наверное, растерялась. Не знаю.
Я понятия не имею, что он за человек. Я не видела его глаза, не слышала его голос. Не знала, как он смеётся. Как говорит. Какой у него любимый цвет и какую музыку он слушал.
Мама не говорит о нём.
Совсем.
Тусклый образ отца в моей голове стал более чётким, когда дедушка Костя рассказал мне о нём больше.
Но я никогда его не узнаю.
Я солгу, если скажу, что скучаю по папе.
Это не так.
Когда я думаю о нём, сердце сжимает в тиски. От тоски. Просто потому, что я никогда не смогу почувствовать присутствие родного отца.
Не смогу забраться к нему на колени и заснуть на тёплой груди. Не смогу вложить свою маленькую руку в его широкую ладонь и пройтись по парку, который так любит дедушка Костя. Не смогу сесть с ним за общий стол, выпить чёрный чай с корицей и съесть печенье с кокосовой стружкой.
Я не смогу рассказать ему, как встретила парня, который понимает меня, который подарил мне кучу книг и полевые цветы, которые вскоре завяли и теперь покоятся на первых страницах моего дневника. Там же хранятся стихотворения, написанные от руки корявым почерком. Я бы рассказала папе, как парень обнимает меня и как горячо его рука сжимает мою.
Но я не могу.
Потому что у меня нет отца.
Мама больше не плачет. Дедушка Игорь говорит, что так бывает. Уверяет, что раны уже затянулись, что теперь будет легче. Потому что до этого был сущий ад. Настоящая пытка.
До шести лет меня воспитывали дедушки. Нет, мама, безусловно, принимала в этом участие, но её было так мало в моей жизни, что я часто плакала у себя в комнате и просила папу вернуться, чтобы он утешил её. Я не знаю, откуда в моей маленькой головке возникла такая мысль. Но мне страшно хотелось, чтобы мама перестала убиваться.
Мне нужна была мать.
Я понимала, как ей плохо. С возрастом поняла. Но её не было со мной, когда я дрожащими руками прокалывала себе крыло носа, когда вся ванная была в моей же крови. Когда я ревела и размазывала тушь по своему лицу из-за того, что парень, который сильно нравился мне, начал встречаться с лучшей «подругой». Её не было со мной и тогда, когда я подралась с этой самой «подругой» и сломала в этом «бою» два пальца.
Но я ждала свою маму ровно столько, сколько нужно было.
Поверьте, всё то, что я рассказала, не сравнится с тем, что она сделала для меня позже.
У меня обнаружили железодефицитную анемию. Я часто падала в обмороки. Нехватка воздуха. Постоянные головокружения. Мама держала меня за руку, когда я открывала глаза, она бегала со мной по врачам и говорила, что я поправлюсь. Тратила бешеные деньги на лекарства.
Потом под машину попал мой друг Симон. Кот. Я плакала и винила себя. Мама в тот же вечер налила в термос горячий чай и повела в парк. Мы лежали на траве и смотрели на звёздное небо, передавая друг другу обжигающий напиток. Много говорили. В том числе и об отце.
При ней я никогда не употребляла таких слов, как «папа» или «отец». Не знаю, почему так вышло. Эти слова имели горький вкус, каждый раз, произнося их, мне хотелось сплюнуть слюну, которая наполнила рот.
Рот, полный горечи.
Кроме того, что я носила его имя, у меня были его глаза. Большие, синие глаза. И губы. Всё остальное у меня, пожалуй, было от мамы. О характере я стараюсь не думать, но дедушка Костя часто твердит, что в этом плане я копия отца. Спокойная, с чувством юмора и тягой к жизни. Насчёт последнего лет до тринадцати я была не уверена. Всё меняется.
— Он умел плести косички и делал это даже лучше, чем я, — с трепетом говорила Женя. Я слушала её очень внимательно. Она говорила о папе. — Мы танцевали в магазине, играли в карты и много говорили. Знаешь, это очень важно. Слушать друг друга. И он слышал. Рисовал он так, что у меня кружилась голова. Мы слушали одну музыку. Много гуляли. И…уверена, ты стала бы его лучшим другом.
Возможно. Мне хотелось верить в то, что, если бы папа был жив, мы бы с ним были очень близки. Если судить по рассказам мамы и дедушки Кости, он был замечательным человеком. Я не замечательный человек. Но мама говорит, что мы с ним похожи.
В десять лет я ударила своего одноклассника за то, что тот посмел обсмеять меня при всех из-за того, что моя мама не пришла на праздник в школу. Я была одна, мне было плохо и одиноко. А когда я ударила того мальчика, все чувства испарились, и я весело плясала под детские песни.
В двенадцать у меня появилась подруга. Самая лучшая подруга. Мы собирали коллекцию наклеек, гуляли с утра до ночи, вместе сидели за одной партой и поедали конфеты на уроках математики. В тринадцать эта подруга испарилась так же быстро, как я начала красить ресницы тушью. В этом же возрасте я встретила парня, который разбил мне сердце. Они сделали это вместе, когда взялись за руки.
В четырнадцать я, как вы уже знаете, проколола (пыталась проколоть) крыло носа. У меня ничего не вышло, зато крови было море. Но я не плакала. Просто сидела на краю ванной и прижимала трясущимися пальцами кусок туалетной бумаги к носу.
В этом же возрасте я впервые попробовала курить и поняла, что больше никогда не возьму эту дрянь в рот. Точка.
В пятнадцать я, сидя на каменной ограде возле библиотеки, встретила парня, который был так похож на меня, что мне стало страшно. Мы много гуляли, ели кучу всякой вредной пищи и читали книги. Я засыпала на его плече, когда он читал вслух. Я засыпала на его коленях и его груди.
Сейчас мне пятнадцать. Почти шестнадцать.
И я понимаю, что такое любовь.
Я любила маму, любила своих дедушек. Но это была другая любовь. Не такая.
Я трогала его тёплые руки, его каштановые волосы. Глазами изучала его веснушки и родинки. Осваивала его гибкое юношеское тело. Он был живой и горячий. Мой. А я была его. И он часто это повторял, перебирая пальцами мои волосы.
Мама привыкла к тому, что я так рано повзрослела. Она привыкла и к тому, что у меня есть друг (терпеть не могу слово «парень»).
И, по её словам, она очень гордится мной.
А я горжусь своей мамой. Она самый сильный человек, которого я знаю. Сколько в ней мужества, сколько упорства. И в то же время я вижу в ней море тепла и доброты.
Она мой дом.
Она моё всё.