Спой мне о ней...

Ночь нынче холодная и огонь едва тлеет в очаге, но Джейми сжигает другое пламя. Впрочем, кроме себя, винить в этом некого. Не надо бы ему бродить как тень за Клэр Бичем. Старый Алек и Мёрта в два голоса бранят его за это, да и другие косятся тоже. Здесь, в замке Леох он и так ходит по лезвию ножа, и едва ли стоит еще больше осложнять себе жизнь, высматривая чужестранку в зале или стараясь подсесть к ней за обедом. Задерживаться взглядом на ее лице, восхищаться грацией ее тела, когда она проходит мимо. Впрочем, Джейми всегда был отчаянным малым. Ему нужно дышать полной грудью, жить, а не выживать, желать чего-то большего, чем боль и скорбь, которые и так пребудут с ним до последнего вздоха. И вот появляется она, миссис Клэр Бичем, со своими тайнами и ясным взором, и умелыми руками, которые врачуют его раз за разом, даже когда она распекает его на все корки за непроходимую глупость. Однако сегодня она не корила его. Напротив, пошла следом, не опасаясь остаться с ним наедине в четырех стенах комнаты, где хранила свои травы и снадобья, будто не чувствовала хмеля рейнского вина Колума — а может, и чувствовала, но просто доверилась ему. Джейми нравится думать, что она доверяет ему. Что и говорить, не так уж много у нее причин верить людям здесь, в этом замке, и все же ему она смогла довериться. Эта мысль, пряная и сладкая, согревает его сердце. Он закрывает глаза, чтобы яснее припомнить Клэр, улыбающуюся ему в свете очага, то молчаливое внимание, с каким она слушала его сегодня. Он нечасто встречал таких, как она — тех, чье молчание это дар, приглашение к исповеди. И если бы вечер на том закончился, он бы, верно, не пылал сейчас как в огне. Но на его беду это было только начало. «Дай-ка я посмотрю», — сказала она. И умелые пальцы легли ему на шею, развязывая платок, добираясь до обнаженной кожи. Вспомнив об этом, Джейми прерывисто вздыхает, все еще чувствуя теплое прикосновение на затылке. Клэр сама дотронулась до него, а он не мог дать себе волю, стоя как вкопанный, всеми силами пытаясь не шевелиться, старательно отводя глаза, упрямо влекущиеся к ее лицу, очерчивая высокую скулу и линию шеи. Ему оставалось только смотреть на нее, ловить ее взгляд, который она пыталась и не могла отвести от него, и спрашивать себя, а что, если бы… если… Он чувствует себя виноватым, потому что негоже это, вот так думать о Клэр, когда она все еще оплакивает своего мужа, и все же он хочет ее, просто сгорает от желания. Хочет ее рук на своей коже, хочет мягких губ на своих губах. Хочет вплести пальцы в шелковые кудри, расстегнуть каждый крючок, развязать каждую ленту, вызволяя ее тело из тенёт одежды, пока не обнажит до последнего дюйма лилейную кожу. Думать так не достойно. Даже грешно. Но не все искушения едины, и некоторым Джейми готов поддаться. Со вздохом он стягивает через голову нижнюю рубашку, и, бросив ее на пол, снова устраивается среди одеял, вздрагивая под лаской стылого воздуха на обнаженной коже. Он обхватывает ладонью член, и с губ его срывается стон удовольствия, смешанного с облегчением. Сейчас он и сам не знает, почему отказывал себе в этом, не решаясь ласкать себя медлительно и томно, думая о женщине, которую хочет. Его окатывает душной жаркой волной, когда он представляет, что подумала бы Клэр, увидь она его сейчас, навзничь простершимся на кровати, скользя рукой по вздыбившейся плоти. При мысли о ее синих глазах горячечная дрожь пробирает Джейми от макушки до кончиков пальцев, опаляет, как огонь, жадно пожирающий сухой хворост, выжигающий все на своем пути… Дорого бы он дал, чтобы она вошла сюда сейчас, в той самой тонкой белой сорочке, в которой он впервые ее увидел, но не напуганная, не замерзшая, не грязная, а спокойная и безмятежная, с копной темных волос, спадающих на хрупкие плечи, проскользнула бы в комнату и остановилась в футе от кровати, глядя на него, раскинувшегося перед ней, не таящего ни единого из своих желаний. И будь она в самом деле здесь, Джейми просто посмотрел бы на нее и выдохнул: «Клэр…». А она сперва ничего не ответила бы, просто смотрела бы и ждала, позволяя ему доводить себя до безумия, а потом подошла бы к постели, так близко, что рукой можно дотянуться. «Давай-ка посмотрим», — в конце концов сказала бы Клэр, наклоняясь над ним, касаясь пальцами шеи, прижимаясь губами к губам. Джейми кончает от одной этой мысли, выплескивая в ладонь горячее вязкое семя, захлебываясь хрипом и стоном, и разум его сейчас пуст и чист, как незамаранная страница. Он не враз приходит в себя, не открывая глаз, мало-помалу восстанавливая дыхание, и все его тело блестит от пота. Наконец, он с усилием разлепляет отяжелевшие веки, бездумно улыбаясь стропилам. Его мать часто сетовала, что беды и напасти слетаются к нему как мотыльки на огонь, и едва ли эти слова были когда-нибудь ближе к истине. Но в отличие от всего прочего, выпавшего на его долю в недавние годы, он ни на лепту не раскаивается в том, что желает Клэр, какие бы тяготы и невзгоды не сулила ему эта страсть в будущем. Есть разные способы обжечься. Какие-то ты выбираешь сам, а какие-то — Джейми начинает верить в это — уготованы тебе свыше. Как Sassenach, явившаяся бог весть откуда, наделенная даром раз за разом спасать его, и еще более чудесным даром — делая это, доводить до помрачения рассудка. Он не может заставить себя сожалеть об этом. Он нимало не жалеет о том, что Клэр здесь, и еще менее — о том, что хочет ее. Он таков, каков есть. И все же невольно он вспоминает, как она смотрела на него сегодня, как тянулась взглядом к его лицу, будто не могла совладать с собой, и в этом взгляде ему чудится обещание и предвкушение большего. Нынче он изгой, преступник в бегах, пробирающийся по извилистой тропе меж распрями своего клана и травлей красных мундиров, отчаянно желая женщину, которая все еще скорбит по покойному мужу. Но если удача пребудет с ним, если он достоин своего будущего, быть может, всё изменится, когда придет время.