Безумие

Это было безумием. С самого начала и чистейшей воды. Это было безумием. Безумной, обреченной на провал с самого начала авантюрой: каждое слово его якобы-теории, призванной успокоить предчувствие, иглами впивающееся в сознание, было ложью. Как, впрочем, и якобы-научный интерес этого якобы-безобидного эксперимента. Это было безумием. Никто из смертных обывателей не может получить власть над Бездной, заставить ее работать на себя. Руфус Барма прекрасно это понимал, лучше, чем кто-либо, но все равно стоял перед тяжелыми золотыми вратами в подвале своего поместья, все равно использовал Додо, чтобы призвать обратно одного-единственного человека. Зачем? Да какая разница – ничего ведь все равно не получится. Просто не может получиться… «Что с вами, герцог?» - губы, такие знакомые, тонкие, всегда в липкой алмазной россыпи карамельной крошки и присыпанные сахарной пудрой, двигаются – но с них не слетает ни звука. «Неужто вы меня… Боитесь?» Первым из памяти Руфуса Бармы стерся, как ни странно, его голос. Все медовые переливы, скрипящие старой рассохшейся дверью нотки, резкие, как взрывы хлопушек, смешки – безвозвратно утеряны. Руфус Барма злился на себя, силился вспомнить хоть что-то, хоть одно слово: но ни хриплого шепота, ни стального ядовитого привкуса – ничего. Словно специально кто-то подтер из практически идеального архива знаний столь важную вещь. - Это безумие… Кроваво-алый глаз щурится, – неясно, довольно ли, подозрительно ли – на дне расширенного зрачка плещется что-то наркотическое, что-то непонятное и далекое, словно бы… Словно бы сама Бездна оставила в нем кусочек себя. - Шэрил, ты уверена? – рыжеволосый герцог хмурится недоверчиво, поджимает бескровные губы, наблюдая за маленькой девочкой в розовом платье, скачущей вокруг мужчины-альбиноса и что-то увлеченно ему рассказывающей. – У него глаза убийцы. - Не нужно волноваться, Ру, не нужно волноваться, - нараспев тянет пожилая леди, не прекращая улыбаться и аккуратно размешивать сахар в чае. – У него взгляд потерянного, но очень верного пса. Моей внучке не помешает такой. - Это безумие… Совершенное безумие… А он смеется, заливается беззвучным хохотом, немного истеричным и страшным в своей искренности, запрокидывая голову и до побеления костяшек, до крови впиваясь длинными тонкими пальцами в чужие запястья. Руфус Барма в каком-то животном ужасе вырывается, пятится прочь, наступает на полы собственного плаща и рушится на пол подкошенным карточным домиком (его смех только громче и счастливее). И только бормочет срывающимся панически голосом: - Безумие… Это безумие… Все это… «Верно, мой герцог. Безумие - Безумного Шляпника», - оно неожиданно останавливается, проводит кончиками пальцев по губам, размазывая кровь, облизывается и улыбается шире. Придвигается, подается вперед, целует, – дежурно, без чувств, просто доказывая свое существование – оставляя на языке горькую солоноватость железа. – «Ваше безумие, Руфус Барма. Теперь – ваше». Грудь – в области сердца – обжигает каленым железом, а мир вокруг качается, расцветает всевозможными красками и угасает, обращаясь во тьму. И только алый, алый-алый-алый глаз смотрит прямо в душу, выпускает туда всю свою внутреннюю Бездну. Вместе с безумием безысходности. - Уже?.. – только и выдыхает, откашлявшись, Зарксис Брейк, когда распускается пурпурная роза печати, поглощая, ненасытная, все на своем пути. Поднимается кое-как на ноги, опускает меч, расправляет плечи – судьбу нужно принимать с достоинством. – Какая жалость… Улыбается, обводит жаровню битвы насмешливым взглядом, склоняется в шутовском поклоне. Оглушительно воет Безумный Шляпник, распахнув свой глаз куда-то ввысь, раскрыв свои крылья-полы; уходит второй раз в Бездну его контрактор, исчезает без следа – будто и не было вовсе. Но не для кого было стараться: никто не заметит врат Ада, когда Ад сам поднялся на землю. А тот, кто заметил – все равно видит насквозь, пусть и прикрывает раздраженно глаза: «Клоун – клоун до конца». «Вы ведь так хотели видеть своего Шляпника, герцог…» И пепел, и боль, и свечение в тонкой радужке, и отчаянье, и мрак, и все кружится в хороводе с запахом гари. И крови. И – безумия. «Что ж…» Обнаженный мужчина-альбинос заключает рыжеволосого в объятия, сидя на холодном каменном полу подвала в неверном свете факелов, гладит успокаивающе по голове, как малое дитя, улыбается почти нежно и шепчет неслышно: «Я скучал, мой герцог… А вы?»