От себя не уйти

POV: Лева

Прижимаю тебя к стене, несколько грубо, не спорю. Ты рвано дышишь, покрывая поцелуями мою шею. Мои руки блуждают где-то в районе твоей поясницы. Я чувствую, как ты то и дело покрываешься мурашками, когда прикосновения доходят до эрогенных зон. Я провожу ладонью вдоль по твоему позвоночнику, задирая рубашку. Как же хочется сорвать её поскорее, чтобы, наконец, насладиться твоим телом, но, к сожалению, мы не можем: через пять минут на сцену. Длинный коридор дарит нам эти потрясающие минуты перед концертом, давая утонуть в своей интимной темноте. Вокруг - тишина. Все, что я слышу - это твои вздохи и тихие стоны, которые, неконтролируемые и искренние, срываются с твоих уст, подтверждая то, что мои действия тебе не безразличны. Ты всегда был чем-то вроде наркотика для меня. Я не помню, когда мы завели эту странную традицию, но знаю лишь одно: ни одна песня не будет написана, ни один концерт не будет отыгран, если перед этим я не наполнюсь тобой. Вдохновение, что ты несёшь в себе - это то, что я искал все то время, пока пытался определить самого себя в этом мире. Ты - моя муза, и я не могу представить жизни без тебя так же, как жизнь без музыки. Ты - мой допинг. Тайный стимулятор, действие которого даёт поразительные эффекты. Мы никогда не обсуждаем это, и мне все чаще хочется узнать, о чем же ты думаешь каждый раз, провоцируя меня. Да, о чем ты думаешь, когда внезапно валишь на диван, силой усаживаешь на стул или просто в порыве, понятном одному тебе, целуешь в губы, ожидая дальнейших действий с моей стороны? Ты - всегда провокатор. Но я- всегда доминант. Почему ты оставляешь мне это право? Каждый раз это - неопределенное "это" - так спонтанно начинается, и также спонтанно обрывается. Схема проста: твоя вспышка страсти, моя изобретательность, яркий финал; далее ты, как обычно, закуриваешь, и молча двигаешься дальше, словно минуту назад я не трахал тебя, а ты не выкрикивал моё имя столько раз, что оно звоном отдаётся в ушах после. *** Мы лежим на пирсе, доски которого пропитаны солью. Где-то в ногах шумит океан, легкий бриз то и дело пускает по моей груди волну мурашек. Пытаемся отдышаться, вдыхая морской воздух, наполняющий легкие чем-то светлым и меланхоличным. Вожу пальцем по твоим рельефным ключицам. Плотный концертный график измотал тебя - худое тело ещё не покрыто бронзой загара, а в сгущающихся австралийских сумерках оно выглядит совсем слабым. Даже здесь, на краю света, мы работаем, не покладая рук. Пока альбом не будет готов, ни один из нас не в силах будет вздохнуть полной грудью. Слава богу, есть такие ленные свободные часы совсем поздно ночью и ранним утром, когда мы в праве заняться самими собой. Или друг другом. Это как ты захочешь. Тянусь поцеловать твои слегка приоткрытые губы, но ты резко садишься, встаёшь и накидываешь на плечи футболку, с которой сыпется мелкий светлый песок. Зажмуриваюсь. Ты стоишь практически ровно надо мной, облокотившись о деревянные перила, за которыми - бесконечные темные воды, слегка подернутые багрянцем гаснущего дня. В руках у тебя - словно крохотный маяк - зажженная сигарета. Её ленивое оранжевое свечение то и дело вспыхивает белым золотом, что завораживает меня. Ты стряхиваешь пепел вниз, в набегающие волны, и говоришь слегка севшим тихим голосом, обращаясь, кажется, не ко мне: - Пора. Завтра рано вставать. Говоришь, кидаешь бычок вниз. Мой воображаемый маяк навеки гаснет. Слышу, как твои шаги, удаляясь, обрываются в шуме прибоя. Вот, ты опять ушёл, оставив меня одного. Какое-то время ещё лежу вот так вот, созерцая ситуацию. Океан что-то тихо рокочет совсем близко, что, кажется, стоит лишь немного напрячь слух - и разберёшь слова, познаешь Истину. Всерьёз обращаю все своё внимание, но, к сожалению, волны так и не приоткрывают мне то, что творится у тебя на душе. О чем ты думаешь прямо сейчас, сидя у себя в бунгало из пальмовых ветвей? Помнишь ли ты вообще, что был со мной, помнишь ли мои прикосновения, поцелуи? Мне кажется, что то был другой человек. Не ты. Словно шизофрения, раздвоение личности. Эмоции ушли, страсть потухла: пробуждается Шура, холодный и дерзкий, а его нежный двойник, жаждущий тепла и близости - двойник ли? - засыпает беспробудным сном глубоко внутри, погребенный под толщей безразличия. От собственных мыслей становится очень больно и тошно. Я перестаю слушать океан, встаю, поднимаю вещи и в задумчивости иду в свой прибрежный домик. Еще тёплый песок приятно хрустит под ногами, чайки носятся надо мной, крича тоскливо и одиноко. Поднимаю вверх голову, но не вижу их. Тянусь к ручке двери, ведущей в мою хижину, как вдруг слышу приглушённые голоса в куще растений, совсем рядом. Далее следует тишина, я до рези в глазах вглядываюсь в кромешную тьму зарослей, как вдруг меня ослепляет яркая вспышка фотокамеры, сопровождаемая характерным звуком. Далее я слышу спешно удаляющиеся шаги, а в голове проскальзывает лишь одна догадка: папарацци. Внутри неприятно дёргает, но я предпочитаю не думать о том, что они могли заснять помимо. В исступлении делаю самый что ни на есть красноречивый жест в сторону беглецов и, наконец, попадаю под крышу. Не зажигая света, ложусь в постель. Ночь окутывает меня дивными ароматами цветов, дурманящих голову и путающих мысли. *** - Шур, ты же понимаешь, что в этой ситуации ты виноват ровно настолько же, насколько и я? Послушай, мы все уладим. Сделаем вид, что нам все равно. Что этот буклет - желтая пресса... - Ле-воч-ка, этот "буклет" - ведущий австралийский журнал для русскоговорящих. И мы на обложке! Нет, куда ты отворачиваешься? Читай, красными большими буквами, да-да, прямо тут, ровно по центру: "КУРОРТНЫЙ РОМАН: ИНТИМНЫЕ ПОДРОБНОСТИ СВЕДЕНИЯ ДОЛГОЖДАННОГО АЛЬБОМА"! - Тычешь мне в нос пестрым еженедельником, в котором мы таки умудрились засветиться. Черт бы побрал этих журналистов! Нервно, раз, наверное, в сотый, вырываю у тебя из рук журнал и вглядываюсь в обложку: двое (интересно, кто же), в разных положениях и позициях. Целый коллаж из различного рода фотографий. И этот заголовок... Пролистываю. О нас тут целая статья, так с какими еще подробностями! Словно мы сами же дали интервью: тут, конечно, фантазия у них на славу поработала, сказать нечего. Но как же теперь докажешь, что все здесь написанное - ложь (все мужчины в моей семье - геи, женившиеся только ради продолжения рода; у Шуры есть татуировка в интимном месте с моим именем; во время "соития" - да, так и написано! - я выкрикивал не только имя Шуры, но и имена различных русских музыкантов; и ещё пять страниц всякой ереси). Все ведь подкреплено фотографиями, а, следовательно, вполне правдоподобно и будет подавать признаки жизни в качестве сплетен ещё долгие годы. Швыряю журнал в стену так, что он разлетается на отдельные листы. Слезы злости туманят взгляд. Смотрю на тебя: ты шагаешь прочь. *** Вот уже прошла пара месяцев с тех пор, как группа заморозила любую творческую деятельность. Мы не появляемся на людях, не светимся в прессе. Больше - ни слова о концертах. Больше - ни слова. Мы перестали общаться. Весь мир - он словно рухнул. Для меня. А для тебя? Опять загадки. Трещал-трещал по швам и вот, наконец, лопнул. Миражи рассеялись, и по голове ударила суровая реальность. Как я надеялся, что ты не оставишь меня... Но ты исчез из моей жизни так же, как, собственно, и эта жизнь сама. Единственное - мы не перестали спать. Ты приезжаешь ко мне - да, это, конечно, новшество, что ты теперь так делаешь - по первому своему желанию, зная, что я не в силах тебе противиться. В каком бы состоянии я ни был, главное - чтобы один и трезв (а со вторым в последнее время начались проблемы, которые я не хочу решать) - ты врываешься в моё личное пространство, наполняешь его собой, создавая иллюзию прежней жизни, и так же внезапно исчезаешь, оставляя после себя пепел и дым. И ты все так же не даёшь и слова сказать. Что ж, похвальная стойкость. Или тебе это просто не надо? Клянусь тебе, сегодня, если ты приедешь, а ты приедешь, я отчего-то уверен, я, если понадобится, силой усажу тебя перед собой. И скажу тебе все. Возможно, ты промолчишь. Возможно, накричишь на меня. Последнему варианту я был бы несказанно рад. Я так долго ... Звонок в дверь. Ставлю стакан с виски на стол нарочито громко, так, что кубики льда стукаются друг о друга. Это отчего-то придаёт мне решимости. Прохожу в коридор, распахиваю дверь. Вижу тебя. И сердце уходит гулять куда-то вниз живота. Теперь мне хочется хотя бы для начала просто рассмотреть тебя. Я адски скучаю, если бы ты только знал... Но ты, агрессивно глядя мне в глаза, переступаешь порог, хлопаешь дверью. Сбрасываешь кожанку. Хватаешь меня за плечи и буквально вгрызаешься в шею. Я, тая, отвечаю на твой порыв и уже было веду тебя в спальню, как вдруг мысли резко встают на свои места, и я замираю, как вкопанный. Ты отстраняешься и непонимающе глядишь, убирая волосы в низкий хвост. - Шура, иди на кухню. - Ты стоишь, с вызовом глядя мне прямо в глаза. Рот кривит ухмылка. Не отрывая взгляда, поднимаешь кожанку и, кажется,уже готов её надеть обратно, как я с уже большим нажимном почти что кричу: - Нет, даже не думай. Ты сейчас же пройдёшь на гребаную кухню, сядешь за стол. И выслушаешь меня, мать твою. Я больше пальцем к тебе не притронусь, если ты не дашь мне хотя бы выговориться. Иди на кухню или убирайся прочь! Мгновение ты колеблешься, ненавистно глядя исподлобья, словно я враг народа (хотя, наверное, так и есть), но делаешь шаг в сторону кухни. Я уже сто раз успел пожалеть, что надавил на тебя: если честно, я всегда немного побаивался такого твоего состояния. А теперь ещё это... Сев за стол, ты залпом допиваешь мой виски. Да я и не против. Встаю напротив тебя, оперевшись о кухонную тумбу. Скрещиваю руки на груди - так как-то спокойнее - и начинаю на одном дыхании: - Что же с тобой происходит, а? Столько лет общения, столько лет... - сглатываю, не желая использовать слово "отношений", - и теперь ты сидишь напротив меня, словно чужой человек. Ты помнишь, когда хоть последний раз со мной разговаривал, а? Я что, прошу чего-то невозможного? Ты вообще хоть раз задумывался, каково мне? Какое ты вообще право имеешь винить одного меня в случившемся, кидая меня, оставляя на растерзание произволу судьбы? Что ж ты за урод, а? - Тут я вижу, как тебя всего передергивает. Испепеляющая маска на секунду исчезает, сменяясь маской грустного удивления. Продолжаю: - Думаешь, твой игнор хоть как-то помог? Да ни-хре-на! Все и так пронюхали о том, что случилось в Австралии. Какой же ты идиот, господи, я не могу... Хотя, о чем это я? Я сам идиот не меньше: не могу отказать тебе, ни разу не смог, потому что слишком ... хочу тебя. - Горькая правда едва не срывается с языка, но я вовремя ловлю себя, вставляя нужные слова. Судорожно перевожу дух. Ненависть вперемешку с отчаянием кипят во мне. На это ты тихо рычишь: - А я тебе скажу: ты не мужик, Лев. Я ждал от тебя любых действий, а ты сел, сложил ручки и дал группе распасться. Дал мне от тебя замкнуться. - Чем вводишь меня в состояние шока. Да я... *** Не знаю, дал ли что наш диалог. Ты только что ушёл. В комнате ещё стоит дым твоей сигареты, а запах на моих руках - твой одеколон - никак не желает выветриваться. Кажется, ты все ещё здесь, в этой комнате, со мной. Но реальность не столь милостива. Я лежу, разглядывая потолок. Рыжие блики фонарей с каждой минутой тускнеют, а комната окрашивается первыми цветами нового дня: брезжит рассвет, с каждым мгновением расцветая в своём великолепии. Каждый раз, когда ты вот так уходишь, мне кажется, что ты уносишь с собой часть меня. И никогда не возвращаешь назад. Я постепенно опустошаюсь, гасну. Все внутренности заполняет болезненное вдохновение, которому никак не прорваться наружу. Приподнимаюсь на кровати, влезаю в джинсы. Подхожу к большому платяному шкафу, в котором отражается зелёная полоска рассвета. Открываю дверцу, протягиваю руку вовнутрь. Глажу ее глянцевую поверхность, провожу вверх-вниз, слушая тихий звук, похожий на свист. И, наконец, достаю привычным, но уже начинающим забываться движением: моя родная, моя гитара. И сколько я уже не играл? Шур, думаю, ты знаешь ответ. Мягко опускаюсь на скрипящий матрас, параллельно подкручивая винты. Она... готова. Вновь задумываюсь. Пальцы сами находят струны, которые начинают издавать звуки одна за другой: сначала совсем медленно, неуверенно, руки словно привыкают к забытым ощущениям, и спустя минуту "Серебро" наполняет комнату. Внезапно я вздрагиваю от неожиданности и нереалистичности ситуации: я вижу тебя. Рука непроизвольно скользит вверх по грифу гитары, струны издают громкий лязг, песня обрывается. Да, это в самом деле ты. Стоишь в дверном проёме моей спальни, опершись о косяк. И давно ты так? Взгляд - глубокий, слегка потерянный и невероятно грустный - скользит от гитары к окну, переходит на пол, далее - на постель. Ты задумчиво оглядываешься, минуя лишь мои глаза. А я жажду пересечься с тобой. Ну же, посмотри на меня. Дай мне утонуть. Я желаю этого. Желаю. И тут это случается: ощущение, похожее на разряд тока, но где-то внутри. Я откладываю гитару, приглашая тебя сесть. Ты отталкиваешься плечом, ловишь равновесие и аккуратно опускаешься совсем рядом. Теперь мы сидим, смотря на отражение друг друга в дешевом платяном шкафу из икеи, а над нашими головами за окном, подавляя своим величием, разливается малиновый рассвет. Облака, словно осколки, разметались по всему небосводу. Завораживающее зрелище. Но я не вижу всего этого: я гляжу лишь в одну точку. Я гляжу тебе в глаза. В глаза твоего отражения... - Почему ты вернулся? Что-то случилось? - Нет, я не умею делать равнодушный тон: голос предательски дрожит. - Просто понял, что если уйду сегодня - то уйду навсегда. После твоих слов я никогда уже не смог бы вернуться. - Говоришь и кладёшь голову мне на плечо, делая едва заметное движение, словно зарываешься лицом мне в шею. Пока что лишь намёк на это. А я сижу, словно парализованный. Ворот твоей кожанки приятно щекочет голое плечо. О чем ты? Что ты имеешь ввиду? Я опять должен читать сквозь строки? Каких действий ты ждёшь от меня? Заместо ответа ты легонько касаешься моей руки, ложась на кровать. Я следую за тобой. Теперь мы лежим совсем рядышком, так, что кончики пальцев касаются друг друга. Я рассчитываю на большее. В порыве чувств сгребаю тебя в охапку, зарываясь носом в копну волшебно пахнущих волос. Ты поворачиваешься ко мне, раскрывая ответные объятия. Слышу твой сдавленный тихий смех откуда-то из глубины, и, клянусь, мгновенно становлюсь самым счастливым человеком на свете. Так мы лежим, пока солнце не поднимается над горизонтом, обсуждая, кажется, все темы на свете. Не помню на чем мы остановились, но, немного поменяв положение затёкших рук, я ещё раз вдыхаю полной грудью твой запах и проваливаюсь в сон. Ты - следом. *** - Скажите, а когда ваши чувства перестали быть дружескими и стали обретать более романтические черты? Переглядываемся, смеёмся. Накрываешь мою руку своей. Я говорю: - Я всегда знал, что чувствую к Шурику что-то особенное. С самого начала... Мне немного трудно об этом говорить.... - Ну, а вообще, как-то так. - Перебиваешь и тянешься ко мне, целуя в губы, запускаешь руку в волосы. Зал ахает, раздаются аплодисменты. Слышно, как совсем рядом подъезжает камера на рельсах, снимая нас крупным планом. Ведущая прокашливается: - А ты, Шура, что скажешь? - А что мне сказать? Главное, что сейчас мы счастливы. Главное, что все недомолвки позади, а впереди - светлое будущее. Жаль фанаток, конечно. Девушки, в группе ещё четыре привлекательных мужика, не отчаивайтесь! - В зале вновь взрыв свиста, визга и аплодисментов. - Шура, то есть ты хочешь сказать, что твои чувства были не всегда такими уверенными, как сейчас? У тебя были другие отношения с мужчинами помимо Лёвы? Вообще, тяжело было принять осознание того, что ты гей? - А кто говорит, что я гей? - Нервный смешок разносится по залу. - Я просто Шура, который любит, - заговорщицки смотришь мне в глаза, - Леву. - А я лишь Лева, который любит Шуру. Выглядим как два идиота, тупо и влюбленно улыбаясь. Мы ещё никогда так открыто не признавались друг другу в чувствах.