Право на выстрел

«Из праха вышли и в прах возвратимся». Да, думаю, именно эти слова я хотел бы увидеть на своей надгробной плите. Какие-нибудь нелепые «он был хорошим человеком» или «мы будем скучать по нему» оставьте себе. Пожалуйста, не вспоминайте обо мне и не вздумайте даже скучать, когда я стану прахом. О прахе не грезят. Я не уверен, почему вот так вдруг начал размышлять о смерти. Я даже не уверен, когда это началось. Косые взгляды, шорохи, ощущение присутствия – даже не человеческого и не страны, а чего-то куда более жуткого, инородного. И этот взгляд, будто кто-то смотрит на меня, просвечивает невидимым рентгеновским лучом, изучает все мои внутренности… Вначале я думал, что это просто обострившаяся по осени паранойя. Если бы у меня были соседи, я мог бы сделать вывод, что это их проделки. Или секретных служб, которых вдруг заинтересовал ветхий домик на отшибе страны. Однако, чёрт побери, мне даже не приносили почту! И чем дальше, тем больше я понимал, что это не только игра света и тени в углах и не просто моё больное воображение. С каждым днём я всё больше боялся. Я подскакиваю теперь от любого звука – будь то безобидное кошачье мяуканье за окном или колокольчик моей козы. Пальцы трясутся, да что там – меня всего колотит. Рука выверенным движением тянется к самозарядному пистолету на поясе. Впервые в жизни я жалею, что никогда не курил. Мне кажется, что иногда я даже получаю некое извращённое наслаждение от этой игры. Вовремя увернуться, ввернуть что-то едкое, рассмеяться в лицо кошмару. Но долго ли это будет продолжаться? Возможно, мне не стоило играть с той спиритической доской? Это был просто до уныния скучный вечер, и я хотел занять себя хоть чем-нибудь. То, что у меня что-то получилось, я понял только спустя время. Кто же за мной следит, чей тяжёлый взгляд сопровождает каждый мой шаг внутри моего собственного дома? Кто посмел взять роль моего молчаливого надзирателя? Скажите мне, если можете ответить, – кто? Пусть это всё окажется сном, пусть я проснусь как можно скорее, пойму, что опаздываю на какую-нибудь важную конференцию в Берне, подорвусь в спешке и забуду об этом кошмаре, забуду навсегда! Но взгляд не отпускает. Он цепкий, как когти кошки, и липкий, как прошлогодний мёд. Он преследует меня; иногда отдаляется – с едва слышными, но тяжёлыми шагами, и тогда пол и стены сотрясаются от инородного тела, которое им приходится сокрывать; а иногда – нависает прямо надо мной, давя на психику, на нервы, на саму мою сущность. В такие моменты мне бывает трудно даже дышать. Я чертовски промахнулся. И, наконец, он проявил себя: он повёл себя как настоящий полтергейст. Я уже не мог чувствовать себя в безопасности, потому что в любой момент в меня мог полететь столовый нож или, скажем, люстра. Ни за что не прощу тебя, нежеланный гость, за то, что ты разбил любимую чашку Лихтен. А моя домашняя козочка от ужаса сбежала. Что ж, винить бедное животное не за что. О, нет, кто-нибудь может сказать: Швейцария, приятель, ты свихнулся от трудоголизма и теперь тебе что-то мерещится, сходи, отоспись! А может, он и будет прав, а может, это всё только слишком яркий сон? Но даже если это сон, я не позволю ни одной мерзкой твари ворваться в моё личное пространство! Прочь, прочь! Всё, чего я хочу – побыть наконец в одиночестве. Заняться своими делами в своём доме. Приготовить завтрак, вымыть посуду, почитать книгу, насладиться звуками музыки. Отдохнуть. Отдых… Вероятно, я больше никогда не узнаю, что это. Очевидно, я мог бы плюнуть на всё и уехать прочь отсюда. Но невидимый гость ограничил моё передвижение по дому и не давал мне ни шанса покинуть его. Ловушка захлопнулась. Иногда я мечусь по дому и кричу что-то; не знаю, что именно, кому или зачем. У меня никогда не было воображаемых друзей, но теперь я почти постоянно бормочу что-то – то самому себе, то невидимому спутнику, который – я чувствую – становится всё сильнее, питаясь моими страхами и переживаниями. Я называю его Врагом – именно так, с большой буквы. Должен заметить, что до этого никто ещё не удостаивался подобного с моей стороны. Я прикоснулся к безумию. Я больше никогда не буду прежним. Однажды мне показалось, что Враг прямо передо мной, и я закричал – не то от гнева, не то от страха – и сделал несколько выстрелов. Тогда пули угодили в стену и ночник, и я отшатнулся, лишь на миг увидев очертания того, что пришло на мой опрометчивый зов. А один раз раздался телефонный звонок. Я рванулся к телефону с непонятно какой расцветшей надеждой в груди и сорвал трубку. Слов я не услышал – лишь беспорядочное шипение, прерывистые отзвуки чего-то, что, возможно, я назвал бы человеческими голосами, если бы был под наркотическим воздействием. – Алло? Алло?! – добивался я ответа, но его не было. Окончательно разъярившись, я с силой хлопнул трубкой по дурацкому аппарату. Я практически уверен в том, что звонила моя Лихтен – только она одна знает телефонный номер нашего загородного домика. Лихтен… Как хорошо, что ты сейчас гостишь у Венгрии. Пожалуйста, не приходи сюда. И не позволяй приходить сюда кому бы то ни было. Это лишь моё проклятие. Звонки раздавались ещё несколько раз – и каждый раз с тем же результатом. Я просто не выдержал напряжения и отключил аппарат. Я буду избегать любых попыток связаться со мной. Это просто смешно. Эй, Враг, тебе смешно, да? Ты веселишься на славу, издеваясь надо мной вволю, верно? Ты вошёл во вкус и теперь не остановишься – скажи же, я прав? Но я хочу предупредить тебя: я не позволю тебе сделать последний ход в этой изощрённой шахматной партии. Когда я выбирал домик для нас с Лихтен в старом районе этого городка, я будто знал, что мне предстоит. Здесь, довольно думал я, нас уж точно никто не потревожит. О, да. Из людей – никто. Черт бы драл это всё. Я ведь всегда старался быть самой обычной страной: когда нужно было – защищался, когда того требовала ситуация – открывал огонь, защищая то, что мне дорого. Всё, что мне нужно – это гарантия безопасности в моём собственном доме для меня и моей сестры. И теперь у меня отобрали самое дорогое, что у меня было. Я в ярости. Я никогда не лез на рожон первым, но неистово предотвращал любые попытки нарушить наш покой. Я всегда считал все эти исконно европейские штучки со Столетними войнами и Голодоморами – гадостью, в которую ни за что не вступит ни одно уважающее себя государство. Я работал не покладая рук, и тяжёлая жизнь приучила меня ценить каждое мгновение этой самой жизни, каждый франк, заработанный в поте лица, каждый глоток кристально чистого воздуха у подножия Альпийских гор, каждую улыбку моей дорогой сестрёнки. Может статься, в результате я слишком зациклился на данном моменте? Будь проклята скука! В какой-то момент я начал сооружать нечто вроде бункера в собственном доме. Меня лишили личного пространства, и теперь я немедленно должен был определить новые границы – хотя бы для себя самого. Однако же, мой Враг – не ещё одна заурядная правящая партия и даже не природный катаклизм, и иногда я смеюсь, как сумасшедший, понимая тщетность своих действий. Иногда мне кажется, что самый худший мой враг – это я сам. Иногда, наверное, я в чём-то прав. Я провёл партию с более сильным противником и проиграл. Непривычное чувство для меня – противное, холодящее. Будто желудок сводит в судороге, а в голове стоит ужасный звон осознания. Но я проиграл не тем силам и вынужден теперь расплачиваться за собственный грех. Так прости же меня, Лихтен. Я должен был догадаться, что рано или поздно… Раздался звонок в дверь и я подскочил на месте. Не осознавая, что делаю, я уже поудобнее перехватывал свой старый добрый SIG-P220. Кто нажал на кнопку дверного звонка? Неужели Лихтен? Нет, этого не может быть. Мы договаривались встретиться в Берне через неделю, а я совершенно точно уверен, что не потерял счёт дням. Наоборот – дни для меня тянулись ужасно, почти до физической боли долго. Тем временем нежданного гостя, кажется, утомило ожидание, и в дверь заколотили – причём, судя по звукам, ногой. Рывками и перебегами, будто на поле боя или в каком-то дурацком американском боевике, я направился ко входной двери. Каждый шаг давался мне с трудом, но на этот раз я почти не чувствовал тяжёлого взгляда. Кажется, обо мне на время забыли. Поняв это, я бросился бегом, готовясь использовать оставшиеся два патрона по прямому назначению. Пожалуй, больше всего я боялся, что мой молчаливый надзиратель в определённый момент станет чем-то большим, чем просто полтергейстом в особняке. Однако выглянув в дверной глазок, я окаменел. Нет. Только не он. Это, вероятно, обман зрения? Но нет. Иллюзии так не матерятся. Открыть? – Да чтоб его! Кажется, всё же придётся. Время замедляет свой ход. Лунный свет заливает холл, когда я снимаю последний замок. Италия Романо – так и есть. Как всегда, в шикарном костюме, но неряшливо застёгнутом. Как всегда, в ужасном настроении и с бесконечными претензиями. Я мог бы сказать, что я рад его видеть, что я рад видеть хоть кого-то после такого перерыва в общении с кем-либо, если бы не моё положение. – Cazzo! Швейцария, ты в своём уме?! Он смотрит на меня так, будто на самом деле привидение – это я. Ах да… Наверное, я выгляжу просто ужасно… – Ты… – Перестань направлять на меня эту штуку, чтоб тебя!! Да что с тобой вообще?! Куда ты пропадал?! Он смотрит на меня негодующе. Вероятно, он имеет право злиться. – Как ты меня нашёл? – одними губами спрашиваю я. – Bastardo! – сплёвывает он презрительно. – Твоя сестра всех на ноги подняла! Да там такая истерика была, что я сказал: да не пошли бы все, porchi cretini, я сам пойду и притащу его домой, только заткнитесь! Сначала эти бабы вой подняли, потом Австрия позвонил и нажаловался грёбаной картофелине, а тот уже моему брату-дегенерату настучал. Я, cazzo, вижу, что ты вроде бы жив, но теперь не уверен, здоров ли ты, в плане, психически! Да я еле нашёл этот грёбаный дом! Какого хрена происходит?! Я опускаю пистолет. В груди растёт чувство паники. Романо… зачем ты пришёл? – Уходи. – Чего?! – Уходи, – упрямо повторяю я. – Сейчас же. Уезжай. Уезжай как можно дальше и никогда не возвращайся. И передай… – Что ты городишь вообще?! Я без тебя не уйду, ясно? Я качаю головой. Меня шатает от усталости. – Придётся. Передай Лихтен… что я прошу прощения. И Австрии… – Не понял? Я снова поднимаю свой верный SIG-P220, и на этот раз мой взгляд не предвещает ничего хорошего. Романо замечает это и отступает на несколько шагов. В его глазах проскальзывает тень страха. – Я ведь могу застрелить тебя прямо на этом месте, – мрачно сообщаю я ему и понимаю, что не лгу. – Эй… ты! Подожди! Ты не посмеешь! И тут я осознаю, что опоздал. Романо… ты дурак. За спину итальянцу, выступая из тошнотворных теней, просачивается Враг. В какой-то момент его можно было принять только лишь за причудливую игру ночных теней, но я слишком хорошо знаю его, чтобы ошибиться. Меня начинает колотить крупная дрожь, а к горлу подкатывает тошнота – как и всегда при близком приближении мерзкой твари. Запаха нет, но присутствие этой нечисти чувствуется практически кожей. Теперь он достиг пика своей силы, отчётливо понимаю я. Теперь его очертания почти видны невооружённому взгляду. Я вздрагиваю всем телом, когда понимаю, на что я смотрю. Контуры чудовища совершенно нечеловеческие, жёлтые глаза горят голодом, омерзительные лапы-руки тянутся к своей жертве… – Нет!!! – истошно ору я, едва не срывая голос. – Нет!!! Уходи! Прочь отсюда!!! – О, mamma mia! Да ты же просто чокнулся! – Романо пятится в совершеннейшем ужасе. Пятится прямо навстречу ему. – Стой! – я инстинктивно протягиваю руку в попытке остановить, предотвратить… к сожалению, это пугает его ещё больше. Выражение его лица меняется, глаза закатываются, изо рта начинает идти пена… Я кричу. Трачу последние патроны и бросаюсь вперёд. Я не могу допустить того, чтобы моё проклятие стало причиной чьей-то гибели. Его тело изгибается очень неестественно, раздаётся хруст, затем безжизненный стук тела об асфальт… Я захлёбываюсь болью, когда Враг хватает меня за шею одной из множества лап и сжимает горло – всё сильнее, – потом тянется дальше… Непередаваемый ужас накатывает на меня волнами. Всё, что было до этого – фарс и ненужный мусор. Теперь я это понимаю. Я даже не могу уже кричать. Позвоночник, ломаясь, неприятно хрустит, и в глазах темнеет, и я больше не чувствую себя… Романо… прости, что не смог тебя защитить. Надкушенный убывающий месяц равнодушно взирал на место расправы.