Королева

Когда, окруженная свитой из родни, вернулась Оленна Тирелл, Ренли подивился: как он только ухитрялся думать об Алерии Хайтауэр как о хозяйке Хайгардена? Трижды семь дней, что Ренли уже гостил у Тиреллов, были прекрасны, длинны, неспешны, пахли персиками, жасмином и добрым вином. ...Маргери и ее стайка разучивают новый танец ко Дню Девы. Как и полагается, только незамужние девицы. Они сходятся и расходятся от центра, и получается, что раскрывается и снова закрывается бутон. Девицы поют себе сами, Маргери звучнее всех, и можно проследить, как она, нажимая на голос, подсказывает другим фигуру или поворот. Ренли и Лорас, как непригодные, отправлены приносить пользу на балкон: следить оттуда, чтобы фигуры складывались ровно. С земли погрешностей не заметить, но танец ведь предназначен не для глаз людей, а для глаз Богов. Ренли честно следит. Лорас, как будто, тоже, пока не спрашивает вдруг: «Как по-твоему, которая из них самая красивая? Не считая Маргери». «Как посмотреть, – помедлив, отвечает Ренли. ‒ А зачем тебе?». «Не могу тебе сказать» – говорит Лорас и продолжает следить за девицами, сосредоточенно прикусив губу. А потом оборачивается, моргает – и ни с того ни с сего начинает хохотать, и сует Ренли локоть под бок. И только отсмеявшись, объясняет: «Ты засопел, как бычья собака, один в один». ... Ренли оглядывает поляну, куда они, оставив лошадей с той стороны, пробрались через плотные кусты напрямик. Две акации стоят над поляной шатром, и место получается укромным, тайным, лучше и не придумаешь, чтобы… «Я ведь не первый, кого ты сюда приводишь?» – само срывается с языка. Ренли тут же жалеет: ну зачем, зачем ворошить-то? Лорас не вспоминал своего дорнийца уже давно. «Нет, не первый, – отвечает Лорас. – Это важно?». Он кажется не рассерженным, но огорченным. Важно ли мне, спрашивает себя Ренли, и честно отвечает вслух: «Нет». Лорас кивает и начинает расстилать покрывало поверх травы. Это место и впрямь какое-то особенное. Лорас продолжает утверждать, что его совершенно не смущает делить с Ренли постель под носом у собственных родителей, но и он меняется здесь, и становится свободней, спокойней, бесстыдней. Так не должно быть, это чушь какая-то: только миртовые кусты и акации отделяют их от мира, слышно, как привязанные лошади фыркают и трясут головами. Любой может случайно забрести сюда, любой может их обнаружить. Но Лорас говорит: «Никто нас здесь никогда не увидит», и Ренли верит ему, хотя, конечно, не должен бы. Как будто «никто не увидит» – это не только про людей. ...Маргери и Лораса Ренли находит в саду, в гамаке. Видно, что как шептались – так и задремали, в обнимку. Время полуденное, жарко, весь Хайгарден сморило. Ренли останавливается полюбоваться: они дремлют так мирно, и так похожи во сне, и им тут явно так удобно и так хорошо рядышком, что... Что вдруг, ни с того ни с сего приходит острое желание разбудить их. Разбудить и Лораса забрать. Да хоть на плечо закинуть – не сложно, он легкий – и унести подальше. Образ яркий и очень отчетливый, и в нем есть некое странное, совершенно нелепое удовольствие. Ренли стоит над ними еще с минуту, потом мягко, рассчитав силу, качает гамак, и уходит из сада, стараясь не шуметь. ...Лорас целует его за ухом, или у основания шеи, или в плечо, прихватывая иной раз зубами, и сначала поцелуи правильные, искусные, как Ренли его научил, как Ренли и сам целовал, когда особенно хотел порадовать или произвести впечатление. Но потом – потом становится жарче, и Лорас теряется, забывается, и это уже не похоже на поцелуй, он просто прижимается к Ренли раскрытыми губами, и носом тоже, и слышно только, как он бормочет точно в ритм, все убыстряющийся ритм: «Мой... Мой…». Слова скомканные, неразборчивые, и должно быть смешно. Но это не смешно. Это прекрасно. И Ренли ловит себя на том, что кивает на каждое слово, хоть Лорас и не может его видеть. Сказать: «Возьми меня» - так и не становится просто. Ренли пробует несколько раз, и выходит через силу и фальшиво, так что разом портится все настроение. Это досадно, но, видимо, та ночь после турнира и впрямь была какой-то особенной. Хорошо, что Лорас понимает намеки, и жесты, и взгляды, и… «И то, как ты краснеешь» - говорит Лорас. Говорит с любованием и восхищением. И он даже не возражает, что Ренли неизменно прячет лицо – в подушке, в скомканном одеяле, на худой конец в сгибе собственного локтя. Ренли на его месте, если бы его лишили возможности наблюдать за всеми прекрасными переменами у Лораса в лице, точно почувствовал бы себя обделенным. Но Лорас только разок потянул его за локоть, и, когда Ренли не поддался, понятливо отстал. Правда, щекотно вздохнул в самое ухо. Отдаваться Лорасу так хорошо еще и потому, что он становится совершенно шелковым и послушным. Должно быть ровно наоборот, по здравому рассуждению, но нет. О, Лорас не прочь похватать, и поприжимать, и куснуть, и Ренли все это любит, но стоит сказать: «Стой», или «Замри» или поморщиться, и Лорас останавливается, и замирает, и начинает расспрашивать, что не понравилось, и особыми, повинными поцелуями покрывать Ренли загривок. Никогда Лорас больше таким не бывает, и Ренли подозревает, что дело снова в штучках про Прекрасную даму. Но штучки эти давно уже перестали его беспокоить. Наверное, кода Лорас совсем привыкнет и приобретет... сноровку, он перестанет вести себя так преувеличенно осторожно. И будет… пожалуй, будет даже жаль. …Прогулочная лодка слегка покачивается на воде с одного толстого бока на другой. Просторцы небрежно называют их лодками, но на самом деле это уже галера, только маленькая, с шестью гребцами, с палубой и навесом от солнца. Ренли старается поменьше выглядывать из-под навеса, потому что под полуденным солнцем зеленая вода Мандера сияет слепящим серебром. Слышно, как по днищу и бортам шуршат кувшинки. Ренли и Маргери разучивают сочиненную ею канцону. Лорас сидит на палубе, устроив голову на коленях. У Маргери, не у Ренли. И она, не отвлекаясь от пения, мягким, явно привычным движением перебирает ему волосы и пропускает сквозь пальцы, как через гребень. Ренли умеет не прикасаться к Лорасу на людях, в этом нет даже ничего особенно сложного, но сейчас он почему-то все время поглядывает на лорасовы темные кудри (они отливают медью на солнце, и золотом, и даже зеленью, как павлиьнье перо) в белых пальчиках Маргери. И рука почти чешется, так хочется ее протянуть. Лорас перекладывает голову с места на место, слушает, как они поют, иногда косится на Ренли и время от времени заявляет, что они фальшивят. «Будто ты разбираешься!» –фыркает Маргери. И Ренли тоже удивляется. Пока не понимает, что Лорас на свой лад немножко ревнует, и от этой мысли становится хорошо и весело. Но Маргери не так снисходительна, и в конце концов метко поддает Лорасу в бок мягкой туфелькой. Лодку встряхивает так, что Ренли едва не падает из кресла. «Ого! – смеется Лорас, – Не стоит злить мою маленькую сестричку». Маргери со всей серьезностью кивает и грозит ему кулачком. Но лодка стоит, и становится все жарче, а гребцы и рулевой о чем-то спорят, и Лорас отправляется разобраться. Ренли не слышит, о чем говорят, и совершенно не хочет выбираться из-под навеса, но Лорас быстро теряет терпение. Расталкивает гребцов, скидывает с себя жилет и туфли - и ныряет с борта в кувшинки. Его нет долго, как-то слишком долго. Ренли перегибается через бортик, и вопросительно оглядывается на Маргери. «О, не стоит беспокоиться, – отвечает Маргери безмятежно, – Лорас плавает, как рыба». Лорас выныривает с торжествующим видом, в руках у него измочаленный, перегрызенный стебель кувшинки. Ему протягивают руки, но он отмахивается, оглядывается, находит поблизости цветок покрупнее и долго терзает, пока наконец не отрывает от стебля. Только потом он забирается обратно в лодку. С него ручьями льется вода, когда он подходит вручить кувшинку. Вручить, конечно, Маргери, хотя есть мгновение, когда Ренли не то опасается, не то надеется... Маргери с любезным кивком берет кувшинку, кладет на колени. «Благодарю, мой бесстрашный спаситель, – говорит она, – А теперь извольте куда-нибудь деться, прекрасный сир, потому что от вас изрядно несет тиной!». Лорас смеется, и никуда деваться, конечно, даже не собирается, а садится выкручивать волосы и одежду. Он косится на Ренли весело, и Ренли готов поклясться, что он нарочно уселся ровно так, чтобы дать вдоволь полюбоваться собой, в этой мокрой рубашке, прилипшей к телу. Ну да, вон он еще и потягивается, и поводит плечом, нарочно медленно, так что смотреть одновременно восхитительно и нестерпимо. От него и правда несет болотом, но ни это, ни ряска, приставшая к шее, его нисколько не портят. …Илистое дно скользит под ногами, и Ренли невольно цепляется за руку Лораса, замечает это и начинает сердиться. К тому же он почти уверен, что нечто проплыло мимо и мазнуло его – брр! – по лодыжке. И тут же наверняка, наверняка есть пиявки… Вся затея донельзя нелепая, но Лорас непреклонен. Как только он удостоверился, что Ренли не шутит и плавать и впрямь не умеет, его намерение стало непоколебимым. «Как говорила тетушка Редвин, – сообщил он Ренли назидательно, – Было бы совсем глупо утонуть на охоте, когда полезешь за птицей». «Сроду не лазил за птицами, - ответил Ренли. – Есть кому и без меня. Да сам-то ты! Что-то ты не особенно стремился в воду в Штормовом Пределе?». «Я дурак, в такую холодину нырять?» – и Лорас пожал плечами, будто что-то доказал. Что ж, по крайней мере он выбрал ясную ночь и место подальше от чужих глаз и чужих смешков. Ренли заходит по пояс, и дно становится надежней, а вода теплая, теплее воздуха, и почти совсем не пахнет болотом. Река такая тихая, что в ней отражаются даже самые мелкие звезды. Лабиринт подступает здесь к самой воде, акации бросают на нее длинные черные тени. С берега громко трещат цикады, что-то шуршит и шевелится в камышах. Лорас крепко держит его руку, как будто думает, что Ренли вырвется и убежит, но убегать больше не хочется. «Вот тут достаточно глубоко» - говорит Лорас наконец. Получается все равно бестолково, хотя Ренли даже старается делать, что Лорас говорит и показывает. Лорас быстро теряет терпение. «Я думал, с тобой будет проще, – хмурится он. – Какой-то ты… А, да хватит барахтаться!». «Уж простите великодушно, - отвечает Ренли больше весело, чем оскорбленно. – Не все рождены и вскормлены среди вольных шелки, прекрасных созданий глубин». «Не заговаривай мне зубы, – говорит Лорас сурово, но Ренли видит, что он старается не улыбаться. – Ты просто ленишься». «Прекрасных, но жестоких и безжалостных», – сетует Ренли. Река теплая, но Лорас гораздо теплее, а речная вода не так уж плоха на вкус, если сцеловать ее у Лораса с губ. И может быть, в конце концов, тут не водятся пиявки. …Лорас лежит рядом, закинув руки за голову, и касаясь Ренли только краем бедра. Лежать ближе слишком жарко, даром, что на них давно уже нет ничего. Ренли попросил, и Лорас рассказывает все, что знает про Лабиринт. Он, наверное, и сам не замечает, как у него выскакивают странные словечки или как он странно выговаривает обычные слова, но Ренли догадывается, что есть ровно один человек, у которого Лорас это подхватил. Истории, правда, разочаровывают. Ничего древнего, загадочного и величественного, какая-то ерунда про овец, которые заблудились в Лабиринте на три дня, а вернулись, обросшие шерстью за полгода, какие-то исцеления от золотухи и сухотки, одно явление Матери – но все равно какому-то пастуху по смехотворному поводу, странные детские считалочки с непонятным смыслом… Ничего путного. «Ладно, ну вот что, - говорит Ренли наконец. – Если бы я рассказывал…». И Лорас перекатывается на живот, устраивает подбородок на ладони: «Да? Я люблю, когда ты придумываешь всякое». Что-то внутри подбирается на мгновение («Ты опять придумываешь, Ренли?»), но Лорас никогда не вкладывает в свои слова ни упрека, ни издевки, только любопытство и одобрение. «Король Зеленые Руки?» - говорит Ренли на пробу. «Годится» - отвечает Лорас. Старуха прибыла, ровно на день опоздав к именинам своей невестки, и Ренли был готов поймать и съесть лягушку (певчую, из пруда), если опоздание не было преднамеренным. Оленна, впрочем, и не скрывала. «Повеселились – и молодцы. Что до меня, так от сладких речей зубы ноют, а их и так немного осталось» - сказала она невестке, и никто даже бровью не повел. Ренли ждал, что дочери Королевы Шипов окажутся такими же затираненными, как сын, если не больше. Так в уличных представления маленькая старушка провозглашает: «За мной, мои крошки!», и дюжие тетки, которых, конечно, всегда для пущего веселья играют мужчины, взвизгивают и семенят следом. Но оказалось, что Ренли ошибся. Впрочем, даже Мейс не был комическим покорным сыном. Он не втягивал голову в плечи, не говорил: «Как пожелаете, матушка», и не жался по углам. Мейс в строгом смысле вообще мало говорил со своей матерью. Но вблизи от нее разглагольствовал меньше и тише, чаще сбивался и тревожно поглядывал. Не на мать, а так, в общем. Ни дать ни взять, толстый павлин в присутствии ловчего коршуна. Коршун, конечно, невелик собою. Но и павлин – просто разукрашенная курица. Уж Ренли знал. Что же до дочерей, то младшая запаздывала, а старшая, леди Редвин, занимала немногим меньше места в пространстве, чем Мейс. Она была вопиюще нехороша собой: высокая, слишком широкоплечая, рыжая и курносая. Очень похожа лицом и манерами на мужа, лорда Редвина. Впрочем, они ведь были кузенами. Леди Редвин носила яркие, богатые платья, которые ей чудовищно не шли, разговаривала громко и весело, и казалась очень довольной собой и жизнью. С Мейсом обращалась запросто, с размаху хлопала по плечу и беспрестанно вышучивала. Лораса при встрече потискала, потом сказала Мейсу: «Так что, еще раз спрашиваю, меняемся? Моих двух на этого вот одного?». Мейс ответил важно и довольно: «Лораса я меньше чем на троих теперь менять не согласен». Леди Редвин фыркнула. «Тебе-то хорошо говорить, не ты каждого балбеса рожал». Этих двоих, на которых Мейс не хотел меняться, Редвины тоже привезли. Ренли знал, что Лорас не питает нежности ни к кому из своих кузенов, но оказалось, что близнецов Хостера и Пакстера он недолюбливал как-то особенно. Только завидев их, он издал скорбный стон, закатил глаза и вид принял мученический. Что там был за счеты, Ренли так и не понял, но они были, и вероятно, давние и смертельные. Отчего-то же Лорас тщательно цедил слова и щурился, и позвякивал шпорами (нарочно нацепил и отрицал это), и закладывал большие пальцы за пояс. Выглядело так, что Ренли пришлось приложить немало усилий, чтобы не засмеяться. Впрочем, когда близнецы ушли, Ренли не смог отказать себе в удовольствии. Указал Лорасу на золотого павлина, который как раз очень удачно выставлял хвост перед павой, тряся перьями, и шепнуть: «Видишь? Вылитый ты». «Ничего подобного, – отвечал Лорас невозмутимо. – Это – вылитый ты. А я – вон там». И развернул Ренли в другую сторону, где на длинных ногах расхаживал породистый бойцовский петух. Этот был для любования, настоящего чемпиона в сад не выпускали из-за дурного нрава и потрепанного вида. Но Ренли счел, что благоразумнее Лорасу об этом обстоятельстве не напоминать. Надо признать, что, хотя близнецы Редвины были постарше Лораса, рядом с ним смотрелись изрядными, как точно выразилась их мать, балбесами. Розовощекие, рыжие, курносые, до смешного похожие на родителей и совершенно одинаковые. Ренли спросил у леди Редвин, как их лучше отличать. Она усмехнулась: «Да вам неужто и впрямь интересно?», и Ренли остался без ответа. Что до всей остальной родни Тиреллов… Ренли часто слышал присловье в Королевской Гавани: Тиреллы – как один большой розовый куст. Под Тиреллами, конечно, подразумевали не только тех, кто носил именно это родовое имя. Весь Простор – один большой розовый куст. Сравнение звучало как-то легковесно и слащаво, пока Ренли не увидел такой куст. Он был гордостью не только хозяев Хайгардена, но и многих поколений садовников. Огромный, восемь или десять шагов в поперечнике и почти по грудь высотой. Подстриженный так, чтобы получался герб Тиреллов. Правда, увидеть его целиком можно было только из замковых окон. На курсе распускались розы сразу нескольких оттенков желтого, и Ренли долго, гордо и очень занудно рассказывали, какими именно тонкими ухищрениями разные сорта сращивали и прививали друг другу. У самой земли виднелись уже не стебли, а самые настоящие стволы, прочные, кривые, покрытые корой. И ветви с шипами сплетались так тесно, что Ренли задумался, как бедняги-садовники пробираются в центр куста со своими щипцами и ножницами. Тут пригодилась бы – для начала – кольчуга. А сверху – да, сверху, конечно, густо росли цветы и благоухали оглушительно. Так что выходит, для разнообразия, кто-то сочинивший присловье, и впрямь соображал. Хайтауэры начали стекаться еще к именинам Алерии, и держались в сторонке, наособицу, посматривая на Хайгарден так, словно он принадлежал не их семье по сущему недоразумению. Это, впрочем, важные Хайтауэры. Те, что помельче и попроще, в основном густо льстили Алерии. Но те, кто приехал… кого привезла с собой Оленна, были неотличимы от Тиреллов ни с виду, ни обхождением. И их было много. Боги, Ренли не ждал, что их окажется настолько много. Честно говоря, он всегда думал, что Лорас преувеличивает. Но все они хотели с ним познакомиться, и потому Ренли собрался с духом, проглотил тревогу и отправился нравиться. Нравиться получалось без труда. К тому же, когда Ренли затруднялся припомнить чье-то имя, на помощь приходили Уиллас или Маргери (Лорас был тут совершенно бесполезен). Сначала было просто много, очень много любезной болтовни. А потом… Ренли знал, что рано или поздно это произойдет. Один за другим, не переставая улыбаться, они отзывали его в сторонку. Мужчины, если дотягивались, брали его за плечи, женщины – под руку. И заговаривали про пошлины на торговлю с Королевской Гаванью вином, или зерном, или яблоками. Редвины вели разговоры про какие-то пути для кораблей. Если его, Ренли, конечно, не затруднит. Никакой спешки, но когда он вернется к своим делам в Малом Совете… Это ведь сущие пустяки. Ренли слушал, улыбался, кивал и обещал постараться, даже если смутно понимал, чего же именно от него хотят. Они в ответ обещали написать (чтобы Ренли не утруждал память), и благодарили, ведь все это, несомненно, пойдет на пользу и Простору, и Королевскому дому, теперь, когда они, к счастью, в такой прекрасной дружбе. Больше не было ничего. Ни подмигиваний, ни намеков, и Ренли старался не думать, что, собственно, известно тирелльской родне. Иначе становилось не по себе, и это еще очень мягко сказано. В остальном же – было бы странно, не попытайся они извлечь какую-нибудь выгоду для себя из целого принца, который… Который. А вот сама старуха Тирелл… Ренли ждал, что она будет первой, но Королева Шипов не торопилась. Не то чтобы Ренли горел желанием с ней говорить, но странно, что Редвины сменялись второстепенными Тиреллами, потом Рованами, потом Фоссовеями, потом Окхартами, потом снова Редвинами, а Оленна по-прежнему обращала на Ренли ровно столько внимания, сколько было учтиво. Когда к Ренли пришла личная служанка Королевы Шипов и принесла записку, он почувствовал почти облегчение. Записка гласила: «Я хочу поговорить с вами сегодня на закате в саду». Никаких витиеватостей. Строго говоря, Ренли не был обязан рассказать Лорасу. Не прибегал же он поговорить про каждого родича с его яблоками или кораблями – разве только затем, чтобы посмеяться вместе придумать ему прозвище. Нет, обязан Ренли не был. Определенно. - Вот, - сказал он, отдавая Лорасу записку. – От твоей леди-бабушки. Лорас взял записку. Помрачнел и как-то задеревенел. - Даже и не представляю, о чем бы ей с тобой толковать, - сказал Лорас наконец, со злым, сухим смешком. Смотрел он все еще в записку, на эту единственную фразу, не на Ренли. Похоже, совсем одно дело – сохранять безразличие к участию леди-бабушке в его судьбе, сидя в Штормовом Пределе, за двести лиг отсюда. И совсем другое – здесь, в Хайгардене. – Я могу не пойти, – предложил Ренли. – Скажусь больным или еще что-нибудь придумаю. Это было глупо, конечно. Долго избегать Оленны в ее собственном замке не получится. Но пусть Лорас знает, что он готов попытаться. – Не выдумывай глупостей, Ренли, – отрезал Лорас, поднимая голову. Потом он улыбнулся – больше даже оскалился, чем улыбнулся. «Я, надо думать, улыбаюсь так Станнису». –Ступай. И не забудь поблагодарить, – сказал Лорас сквозь зубы, нажимая на каждое слово. – Леди-бабушка должна обязательно знать, как ты… доволен своей игрушкой. – Лорас… – Ступай-ступай, – Лорас сунул ему в руки записку, и Ренли почувствовал, что бумага успела повлажнеть. – В конце концов, – добавил Лорас, высоко поднимая подбородок, – это невежливо – заставлять даму ждать. В это мгновение, он, на полвека младше и выше на голову, был почти пугающе похож на свою леди-бабушку. * * * Маргери тронула его руку так неожиданно, что он почти вздрогнул. – Ты тут давненько так стоишь, – сказала она. – О чем ты задумался? «Задумался» - было совершенно не то слово, потому что это были не мысли, а сплошное рычание. – Так. Ни о чем. – А раз ни о чем, то позанимай меня. Мне скучно. Занимать никого не хотелось, даже Маргери, но отказаться было нельзя. Маргери обошла его кругом, сказала: «Что бы такое…», потом заулыбалась и хлопнула его по плечу: – Ты водишь! – и она резво отпрыгнула в сторону. Лорас глубоко вздохнул и постарался унять раздражение. Маргери не виновата. – И что ты встал? – Маргери, послушай, было очень весело, пока мы были детьми, но мне уже нелепо… Маргери подошла поближе, прищурилась. Уперла кулачки в бока, наклонила голову. И даже немного наморщила нос, отчего всегда становилась еще очаровательнее, чем была. – Да фу ты ну ты, какая ты стал важная птица, – сказала она весело. – Но я – я все знаю! И она обличающее ткнула пальчиком в грудь. – Ты просто утратил всякую сноровку, – сказала она. – И боишься, что не догонишь. Вот так! Тут она скорчила рожицу и даже высунула кончик языка. А, все ясно. – Это ты на самом деле хочешь меня занять, – сказал Лорас. Маргери посерьезнела. Пожала плечами. – Да, – сказала она. Лорас снова терпелив вздохнул. – Меня вовсе не нужно утешать и… – А я и не о тебе забочусь, – Маргери улыбнулась. – Ты стоял здесь такой угрюмый, что я подумала: ничего не предприму – проснусь завтра посреди руин. Маргери подошла поближе, зачем-то поправила Лорасу прядь волос. – Вы повздорили? – спросила она негромко. – Нет, – ответил Лорас. – Мы не ссоримся. – А что тогда? А и правда, что тогда? Если подумать, то с чего он, собственно… – Ничего, – Лорас улыбнулся. – Всякие пустяки. – Правда? Вот и хорошо. Маргери несильно щелкнула его по носу и снова отскочила в сторону. – Но ты, – заявила она, – все равно водишь! * * * Хватка у Королевы Шипов ничуть не ослабела с того времени, что они говорили наедине впервые. – Что ж, скажите мне: вы довольны? Ренли сглотнул заготовленное замечание насчет красот заката. Широко улыбнулся: – Если и есть место во всех Семи Королевствах, которое можно назвать отражением Семи Небес, то Хайгарден. Я… – Бросьте, – Оленна отмахнулась. – Вам уже месяц как надоело расточать похвалы, а мне – тридцать лет как надоело их выслушивать. Ренли, может быть, никогда не был особо прилежным учеником сира Донатана и годами успешно увиливал от необходимости выходить на ристалище, но все-таки мог опознать, когда у него выбивали оружие из рук. – Давайте поговорим о том, что интересно нам обоим, – продолжила Оленна, словно бы и не обращая внимания на его мгновенное замешательство. – Вы довольны Лорасом? Благодарение Богам, что Лорас не слышит сейчас ее тона. «Вы довольны едой? Периной? Слугами? Моим внуком?». – Я очень дорожу дружбой с Лорасом и не устаю благодарить Богов за то, что… – Ах, да, дружба, – Оленна посмотрела на него в упор и улыбнулась. – Дружба – прекрасное чувство, правда же? И очень удобное. От дружбы ведь не бывает бастардов. Не могла она это вот так сказать. Быть того не может. – Леди Оленна, я… – Не сомневалась, что вы поладите. Если не ждать от Лораса слишком много и ценить за действительные достоинства, он редкое сокровище. Не так ли? «Да она что думает: я с ним совсем не разговариваю?». – Я знала, что не ошиблась, узнав в вас ценителя сокровищ именно такого рода. «Ровно так она и думает». – Вы хотите оставить Лораса при себе и дальше, верно? Благие Боги, выражения, которые она выбирает… «Я не передам ему ее слов. Никогда». – Да, леди Оленна, я хочу сохранить нашу дружбу. – Прекрасно. Мейс и Алерия не станут возражать. Лорас сможет гостить у вас, сколько заблагорассудится. Вы здесь – тоже. Облегчение, кототрое Ренли вдруг ощутил, было каким-то неуместным. «Лорд Ренли, но что мы будем делать, если моя семья?..» Подумать только, а было время, когда власть старухи Тирелл над ее семейством казалась ему поводом для потехи. Почему-то затекла шея, и Ренли обнаружил, что опять наклонился к Оленне. Выпрямился. – И еще одно, лорд Ренли. Конечно, вот и оно. Интересно, что Оленна сочла достойным своей личной просьбы? Вряд ли яблоки и виноград. - Расскажите мне про вашего старшего племянника, лорд Ренли. Нет, похоже, не яблоки. – Джоффри? А что Джоффри? Оленна посмотрела на Ренли с некоторым разочарованием. Словно он оказался недостаточно сообразительным. – Принцу сравнялось десять и три, он введен в права наследника, но о невесте пока и разговоров нет. Или ваш брат-король держит свой выбор в тайне? «Моему брату-королю, скорее всего, наплевать». – Мой брат-король доверяет мне далеко не всё, леди Оленна. Она продолжала смотреть. – Но я и впрямь до сих пор не слышал разговоров о невесте, – быстро добавил Ренли. Угроза: «Будешь такой дрянью – женю на свинарке!» определенно не считается, так ведь? Оленна кивнула. – Возьмите, – сказала она. Медальон лег в руку. Гладкий, увесистый. Без герба и надписей, только золото. Портрет внутри оказался похож. Лицо круглее и кукольней, чем в действительности, глаза больше, и выражение нежно-мечтательное, какого Ренли никогда не наблюдал. Но в остальном – очень похожа, даже ямочка на щеке и пух надо лбом прорисованы тончайшей кисточкой. Да, Оленна Тирелл и впрямь не собиралась размениваться, предлагая столице яблоки. Потому что собиралась предложить королеву. – Я думаю, вы без труда найдете нужные слова, чтобы рассказать, какие сокровища есть у Хайгардена. Ренли закрыл медальон. – Мой брат не так уж часто прислушивается к моему мнению, леди Оленна. – Возможно. Но я слышала, что к остальным прислушивается и того меньше. «Джон Аррен уже не считается?». Впрочем, уж он-то точно не станет делать то, что скажет ему Оленна Тирелл. – Я могу постараться, леди Оленна. – Постарайтесь. Я буду благодарна. А теперь расскажите мне про вашего племянника, лорд Ренли. И это было все. Ренли ждал, что Оленна добавит что-нибудь еще. Но видимо, он все-таки выглядел в ее глазах достаточно сообразительным. Отчего ему настолько не по себе?.. Джоффри, конечно, не подарок и, если уж на то пошло, малый дольно мерзкий. Но, положим, в десять и три все идиоты… И если Джоффри приберет к рукам кто-то умный, еще может выйти что-то стоящее… Будет у Маргери второй хорек на шлейке, может быть, даже трюкам научится… И потом, все равно ничего не выйдет. Роберт еще прислушается, если повезет завладеть его вниманием на полчаса, но решать-то все равно станет Серсея, которая не переносит Тиреллов… Уж она право найти сыну невесту из рук не выпустит… Так что можно не особенно и стараться. Заговорить разок, помахать медальоном… Чтобы всегда можно было сказать – я старался, но разве моего брата убедишь… Да, примерно так. Все равно ничего не выйдет. …А ведь хорек хорьком, но Джоффри действительно станет однажды королем. Да ну. Нескоро. Роберт еще совсем не стар и божится пережить всех, особенно ели разозлить его хорошенько, а там что угодно может случиться, какой смысл загадывать так далеко… «Оленна вот загадывает». Отчего Лорас будет в ярости. Надо будет просто объяснить ему, что, во-первых, ничего все равно не выйдет, а во-вторых – если и выйдет, то к общей пользе… Лорас любит Маргери, неужели не захочет ее однажды видеть королевой… Да что же такое, почему настолько не по себе?.. Лорас и Маргери нашлись у пруда. Самый пик лягушачьего пения прошел, гости и хозяева искали другие места, чтобы развлечься. Ренли потому и направился сюда, что не особенно хотел с кем-то из них сейчас сталкиваться. Должно быть, эти двое рассудили так же. Можно было подойти сразу же, но Ренли не стал. Маргери сидела на дощатых ступеньках беседки. Юбку со здоровенной зияющей дырой на подоле она небрежно подоткнула, совершенно не заботясь о приличиях, отчего была видна изрядная ссадина на лодыжке. Ступню – довольно грязную - Маргери устроила у Лораса на коленях, и Лорас осторожно держал ее обеими руками. Рядом лежала безнадежно разорванная вышитая туфелька. Косы у Маргери растрепались и сбились на бок. Лорас тоже был взлохмаченный. Лампа горела у них над головами, на крючке, и было даже издалека слышно, как время от времени в стекло стучатся мотыльки, и видно, как на лица мгновенно падают и так же мгновенно исчезают черные тени. Лягушки все-таки подавали голос, хоть и нестройно, и то и дело раздавался комариный зуд. …– Нелла? – спрашивал Лорас, и он вовсе не шептал. – Да? Она хорошенькая. – Ничего я тебе не буду отвечать. И будь так любезен, потише. – То есть все-таки Нелла? Или Энья? Или та, с родинкой, Агрет? – Она Аррет, и она, между прочим, наша троюродная кузина. – Да пусть, мне же не жалко. Значит, Аррет? – Ничего не скажу. – Рано или поздно я узнаю. – Ага. Как же. Мучайся, – сказала Маргери, прищурилась, прицелилась и прихлопнула комара на коленке. Да нет, совсем она не была похожа на свой портрет. Или только из-за теней так показалось. …Почему он вообще про это подумал? Ренли громко зашуршал кустом. * * * Ко Дню Девы большую септу Хайгардена густо убрали цветами (кто-то уже непрестанно чихал), сняли все шторы с окон, даже с самых высоких, под куполом, отворили настежь ворота, вынесли наружу скамьи. Статую Девы еще вчерашним вечером с почтением перенесли из ниши в центр. Теперь она стояла, снизу укрытая цветами, а сверху – радужным светом от семиконечного окна в потолке. Все было, как Ренли привык, кроме одного – он никогда не видел, чтобы танец начинали внутри Септы, сразу же, как только закончилась служба. Вот зачем Маргери просила тогда наблюдать: внизу остались только женщины, всех мужчин отправили наверх, на галерею. Всех, септонов тоже. Еще ничего, Ренли слышал, в некоторых местах мужчин в этот день вовсе выгоняют долой. Лорас следил за Маргери неотрывно: шепнул Ренли, что беспокоится о ее подвернутой ноге, но беспокоиться было не о чем: Маргери шла в танце уверенно и ровно, заметная даже среди десяти других в одинаковых желтых платьях, с одинаково распущенными волосами, в венках из желтых цветов. И по-прежнему направляла голосом подруг, которые сбивались с такта. Лорас следил за ней, но Маргери не подняла глаз наверх ни разу. Гимн Деве кончился, последняя сложная фигура распалась, и Ренли решил: все, наверное, дальше только пир, столы уже накрыты снаружи. Но Маргери запела снова, и стальные подхватили – уже не гимн, одну из песенок про Деву, совсем простую, про весеннее утро, птиц-неразлучников и пару влюбленных, и она звучала в септе как-то странно и дико, потому что Ренли не раз слышал, как ее поют на улицах в Королевской Гавани. Не было сложных фигур, девицы шли по кругу, взявшись за руки, притопывая на припеве. А когда Маргери дошла до одной из своих теток, то замедлила шаг, чтобы взять ее за руку и вывести в центр круга. Дама сняла свое покрывало, вынула заколки из волос, распустила косы, запела песенку и вошла в круг. Ренли даже догадался, что будет дальше. Мать превратилась в Деву, получается – должна сейчас превратиться и Старуха. Но все равно было странно, словно во сне, наблюдать, как Маргери медленно, торжественно идет к своей леди-бабушке, а Оленна Тирелл улыбается ей такой нежной улыбкой, на которую Ренли и не думал, что она способна. И Оленна выходит в круг, почти к самой статуе, под поток пылинок в свету. Не торопясь развязывает вдовий убор. Не глядя роняет его на пол септы. Не спеша расплетает жидкие седые косы. С достоинством принимает венок. И запевает куплет про жаворонка.