Решения, принятые в полночь

Слушай! Там далеко-далеко есть земля, Там Новый Год, ты не поверишь, там Новый Год два раза в год, вот… Там снег, там столько снега, что, если б я там не был сам, Я б не поверил, что бывает столько снега, Что земля не видит неба, И звёздам не видать с вершин Как посреди огней вечерних и гудков машин мчится Тихий огонёк моей души.©

      Моя жизнь всегда была адом. Знаете, такой мини-макет «Божественной комедии», полный пакет кружочков с дополнительными каждодневными льготами и гарантийным талоном сроком на вечность. Хотя я вру. Если бы Данте увидел, как я живу, он бы назвал такое волочение собственного существования скорее «Сатанинским фарсом», нежели «Божественной комедией».       Ибо бога нет, да.       В этом я убеждаюсь каждый божий день, а ближе к Новому году бывает и раз по десять на дню. И то, что бога давным-давно уже нет, по крайней мере с нами, для меня ясно как божий день.       Но ад-то есть.       О, поверьте мне, он существует, могу даже точный его адрес вам назвать. Этот забытый даже чёртом и давно разорванный в клочья одержимыми идеей тотального контроля демонами несчастный ад находится на границе Чили и Боливии, в захолустье под названием Сан-Педро-де Атакама.       А центр не снившегося даже старику Данте сатанинского веселья — улица Токопилья, дом номер фиг знает какой, я отроду не видел ни номера дома, ни дверного звонка. Но если вы настолько щепетильны или вам, скажем, когда-нибудь взбредёт в голову хмельная идея навестить меня, а номер квартиры вам неизвестен, то не отчаиваетесь: моя хижина находится в двух шагах от музея метеоритов, как раз первая слева.       Хмельная, ибо никто, находясь в трезвом рассудке и при здравом уме не сунется в эту хижину, которая и есть центр, или сказать точнее, эпицентр земного ада.       Помню, когда был мелким, Старик Хосе-Фернандо рассказывал мне о древних кечуа, о том, что на их языке «chilie» означает «холодный». Так что ничего удивительного в том, что ад находится именно на этой самой территории, его ледяная часть как раз подошла бы в пору. И несмотря на то, что у данного слова есть и другое объяснение — «предел», лучше вам верить мне на слово: аду нет предела, уж я-то в этом разбираюсь, как никто другой.       Итак, мой дом находится рядом с музеем, в котором представлены разного вида метеориты, якобы павшие с неба на наши грешные головы. Понятия не имею, настоящие они или же это очередной местный образ обдурения доверчивых туристов, с целью содрать с них побольше деньжат. Клянусь вам, не знаю, мне ещё ни разу на голову метеорит с неба не падал. Но если уж совсем честно, то я бы не огорчился, упади он на мою светлую черепушку в это самое мгновение.       Старик Хосе-Фернандо любил говорить, что надо быть готовым абсолютно ко всему, а если ты и не готов, просто безропотно прими и не подавай даже виду, что что-то идёт не по плану. Когда Вселенная расслабится, ты обязательно найдёшь способ обойти судьбу.       Зачем ему надо было обходить судьбу и усыплять бдительность самого Мироздания — для меня до сих пор загадка. Но иногда, будучи в подвыпившем состоянии, я смутно припоминаю его рассказ о том, что он якобы продал душу дьяволу, по молодости, с дуру, и теперь всю жизнь ищет способ её вернуть. Лет мне тогда было совсем немного, чтобы серьёзно относится к его россказням, но странное дело: его заострённый, вздёрнутый к верху подбородок и глубокий таинственный голос, когда он говорил: «Скажу тебе, мальчик, по секрету. Я нашёл», — никаким ластиком не стереть из моей памяти.       Этот момент навечно врезался в мою память, как потерпевший крушение самолёт врезается в горный хребет: главным образом из-за того, что вечно мутные, давно прячущиеся за паутиной катаракты глаза старика в то самое мгновение превратились в необычайно ясные. Они горели, словно по волшебству, создавая впечатление, что передо мной стоит вовсе не человек.       Порой мне кажется, что, сдохни я хоть сейчас вместе со своей семейкой, то всё равно не попал бы в ад, описанный Данте. Думаю, наша семейка, на счету которой числятся грехи всех кругов и мастей, от воровства до лжесвидетельства, просто не поместилась бы ни в одном кругу. Для нас черти вынуждены бы были сотворить особый, дополнительный круг, где мы в раскалённом котле и по пояс в ледяной воде с натянутыми, как струны, нервами ждали бы Сизифа, который ронял бы свой камень прямо нам на голову. Нескончаемо. Под гнусным басистым хохотом толпы мерзких чертей, рукоплещущих этому зрелищу.       Достаю сигарету и закуриваю, коротко и прерывисто затягиваясь. Что я делаю в этом богом забытом месте? Мгновение назад моя жизнь была адом, теперь она дым. Дым, вдыхаемый мною через рот и выпускаемый обратно наружу из ноздрей. Противный, едкий дым. Прислоняюсь спиной к куску цемента, пытаясь в конец не увязнуть в эпицентре ада. Я знаю: снаружи оно кажется раем. Для тех, других, приходящих извне. Тут им везде чудитcя покой, мерещится чистота. Потому они толпами и заполняют этот город, клюнув на обманку в виде чистейших озёр и высоких гор, не подозревая о воронке, засасывающей их в пустоту. Они ничего не знают об Атакаме. Поверьте, я знаю, о чём говорю. Это место питается людьми. Туристы приходят, а уходят их оболочки. Пустые, ничем не заполненные оболочки, считающие себя особенными, просветлёнными.       Но даже тут, на стыке ветров, гор и чистейших озёр в противовес злодеяниям, пьянству и тотальному обману в моём холодном и замёрзшем сердце — олицетворением Чили, нашлось немного места для Аргентины и Боливии. Очевидно, бог, прежде чем окончательно и безоглядно покинуть эти места, всё же сжалился надо мной и оставил мне в подарок Лэя и Лиэ.       Всё, что знает моя голова, — это заслуга Лэя. Всё, что видит моё сердце, — заслуга Лиэ.       Я где-то слышал, что хижины бывают деревянными. Моя вот никогда такой не была. Вы когда-нибудь видели хижину из цемента? А вигвам из бетона? Юрту из титана? В нашем захолустье все хижины из цемента с привязкой к земле. Выглядит смешно, потому что мы и так прикованы к пустыне, дышим ею одной, лишённые способности летать. Я, например, в жизни не видел ни одного человека с крыльями. Может ли существовать связь меж нашими каменными домами и нашей неспособностью летать? Мы все жили и живём в наших бетонных коробках, все, кроме Старика Хосе-Фернандо. Сколько помню себя или его, он вечно шатался на улице, но даром к левитации всё равно был обделён.       Сигарета давно погасла, ночь лениво поджигала звёзды, тьмой дуя в мою сторону. А я всё стоял и ждал Лэя.       «Все вы трое тесно связаны меж собой, как прутья на одном и том же венчике. Судьба задолго до вашего рождения бросила кости на доску», — часто повторял Старик Хосе-Фернандо. Он вообще любил говорить, много и с удовольствием, мог долго смаковать каждое произнесённое им слово. Рассказывал о том, что он потомок древних кечуа, показывал какие-то рукописи с непонятными символами, коих у него исчислялось немерено. Плёл нам истории про Мельксидека, Дона Хуана, Аурелиано Буэндиа. Верблюжьей шерстью сплетались его слова о тайных знаниях и колдунах, о древних египтянах и атлантах, ложась нам под ноги. Обычно кроме нас троих — соседских детей — его никто не слушал, потому что всё остальное, свободное от разговоров время, Старик Хосе Фернандо предпочитал проводить в обществе писко и чичи.       Но кроме разговоров Старик Хосе-Фернандо сильно любил ещё одно. Лэя. А я его не любил. Мне не нравился его нос. И вообще, он был хилым и щуплым каким-то, несуразным. А вот рыжие волосы Лиэ — другая тема: вот они были мне по вкусу. Рука так и тянулась постоянно их подёргать. Но больше всего в Лэе мне не нравилась его вера. Вера в то, что снег существует. Я просто ненавидел всей своей душой. Угадайте, кто им поведал о несуществующем снеге? Бинго! Старик Хосе-Фернандо. Однажды Лэю и Лиэ он рассказал легенду о заснеженном городе, о ледяных морях, и они поверили. Поверили в то, что по ту сторону пустыни существует иной мир! А мне он не рассказывал ни о чём таком. Впрочем, я бы и не поверил.       Это захолустье носит название Сан-Педро де Атакама. Соседняя пустыня именуется Атакама. Озеро — Атакама. Атакама, Атакама, Атакама. Кругом одна Атакама. Кроме неё ничего нет на Земле. Все знают, что ад на Земле, а Атакама и есть этот самый ад. И нам, рождённым здесь, в центре огнедышащего кратера, готового извергнуться лавой каждую минуту, никогда не выбраться. Не сбежать, не спрятаться. Оно ни за что не отпустит нас. Неминуемая и неумолимая судьба, быть намертво пригвожденным к раскалённой земле, породившей меня. Я не хочу вторые Помпеи.       Единственным человеком, которому была небезразлична наша жизнь, являлся, как вы уже догадались, Старик Хосе-Фернандо, предпринимавший дёрганные попытки заниматься нашим «воспитанием». Я, Лэй и Лиэ постоянно крутились вокруг него, подобно Луне, вращающейся вокруг Земли. Только вот мне он рассказывал об одном, Лиэ о другом, а Лэю о третьем. И самым странным было то, что Лэй его понимал.       Думаю, из нас троих он был самым способным к левитации.       Лэй появляется ближе к полуночи и протягивает мне конверт.       — Я продал книги Старика, — говорит, опускаясь на влажную от ночи землю. — Знаю, он бы одобрил.       — Что такое Хагалаз? — спрашиваю. — Ты что-нибудь слышал об этом?       — Знаю, — улыбается, — это он тебе сказал?       Киваю коротко. Лэй сейчас поразительно похож на Старика. В памяти всплывают обрывки о том, как последний сморщено и многозначительно улыбался, качая головой:       «А тебе, мой мальчик, при рождении выпал Хагалаз».       — Ты похож на моллюска, — выдыхает Лэй.       — Намекаешь, что я скользкий?       — Трудно открыть.       Солнечные часы наглядно выставляли на всеобщее обозрение полдень, когда Лиэ сказала: «Я хочу увидеть снег. Думаю, такова моя мечта».       Прошло уже немало времени с того дня, как Старик Хосе-Фернандо исчез. Его поглотила проклятая пустыня, в этом я уверен. Кругом никто и не помнил о нём, словно его и не было никогда. Только Лэй И Лиэ хранили в сердце память, ну, а в моём сознании мелькали лишь обломки о нашем общении.       «Снега нет!» — хотелось заорать мне в ответ, — «Это всё сказки. Старик Хосе-Фернандо запудрил тебе мозги! Снега нет, его априори не существует. Никто и никогда его не видел! Всё это лишь фантазии, вызванные алкогольной интоксикацией, маразматичный пьяный бред!»       «Так что я пойду искать его и однажды обязательно найду. Так будет правильней всего. За свою мечту нужно бороться, не так ли? Ведь он учил нас именно готовности к борьбе».       «Снега нет, не уходи».       Я думал, что из Атакамы не выбраться никогда. Я ошибался. Она отпустила Лиэ.       Не помню, сколько лун сменилось после её ухода, когда я уверовал в существование снега. Теперь я знал: Лиэ больше не вернётся. И её невозвращение и есть доказательство наличия снега.       Открываю конверт. Внутри письмо от Лиэ и билет.       Старик Хосе-Фернандо был прав, твердя: «Всё, что у тебя есть, — это вера в мечту. Если сумеешь перенести её сквозь время и не потерять, то мечта обязательно отблагодарит тебя за верность. Ты и сам не успеешь заметить, как она материализуется».       Да, он был чертовски прав и божественно мудр, этот старик: теперь, держа в руках билет, я убеждён в этом как никогда.       Билет, купленный Лэем на деньги Старика. Вернее, ценой его книг.       Лиэ зовёт меня к себе. Она нашла свою мечту — ту самую заснеженную страну из сказки.       — Атакама меня не отпустит, — молвлю, но на этот раз тихо, как-то жалко и неуверенно, ибо сам не верю в то, что говорю.       — Баста! — Наши горы и озёра отражают смех Лэя удивительно чистым и удвоенным звоном. И мне почему-то кажется, что он наделён способностью исцелять. — Она тебя никогда не держала.