Я твой ужас и страх

Следующий скандал произошел через сутки, вечером, во время просмотра телевизора. Или это просто продолжился предыдущий, что более вероятно. Но в этот раз попало самой Валерии, незаслуженно, как и в большинстве случаев. Хотя это с чьей стороны посмотреть. Крутили матч по боксу, очень неплохой, интересный, но кровавый. Рассеченные брови и скулы камера показывала намеренно крупным планом, как будто ничего другого не нашлось. — Переключи! — попросила мать или вкрадчиво приказала. Она обращалась к отцу, который предпочитал футболу бокс и, кажется, втайне (да и открыто) жалел, что у него нет сына. Вдвоем они бы наверняка тренировались, наверняка ездили бы на соревнования от «вредной мамочки, которая держит мальчика у юбки». Но у него получилась только дочь, которая и танцевать-то толком не научилась, к большому сожалению своей безупречной матери. «Не ребенок, а сплошное расстройство!» — вот их совместный вердикт, негласный, но очевидный. Не удалось осуществить перенесенные на нее ожидания, их нереализованные мечты, поэтому она тоже не имела права на свою. — Переключи! — процедила сквозь зубы мать, сминая край домашнего платья. — Я по-хорошему прошу. — А мне нравится, — ответил нейтрально отец. Наверное, так он издевался, ведь ему ничего не стоило включить какой-нибудь фильм, где и приключения, и обман любовной линии. Впрочем, по жанрам они никогда не совпадали, кому-то нравились исключительно боевики, кому-то только мелодрамы. Одна Валерия смотрела все, что под руку подворачивалось, лишь бы играли неплохо. Впрочем, все это бытовые мелочи, но почему-то из них вспыхивало настоящее пламя, когда дело доходило до выбора. Снова подобие семьи делились на два лагеря. Из мелочей складывалась обычная жизнь сотен таких же людей. Ничтожные проблемы на первый взгляд, корень которых крылся куда глубже. — У нас у всех есть компьютеры! Идите и смотрите, что вам нравится! — тут же недовольно всплеснула руками мать, указывая на две соседние с гостиной комнаты. Мол, отправляйтесь туда, оставьте ее в одиночестве. Определенно, собраться тем вечером за просмотром какой-то белиберды было одной из самых глупых идей. Кто ее предложил — неизвестно. Валерия с надеждой на перемирие присоединилась, притулившись в уголке дивана, сминая бежевый мягкий флок нервно подрагивающими пальцами. Теперь она предпочла бы тихонько уйти к себе, перебирать дальше истории крипипасты из группы в социальной сети, писать случайные комментарии малознакомым людям. Друзей у нее практически не было ни в реальности, ни в Интернете. Не то, что у матери. Порой она собирала целую компанию таких же манерных высокомерных подруг. Хотя не Валерии судить, она-то лишний раз и помаду на губы не наносила. Глупая, наверное, не хотела аж в двадцать четыре года найти себе парня. Время-то тикало, проходило. А что сказали бы все стрелки и циферблаты, если сердце молчало? И не помадой с тенями-тушью его возможно разбудить. Казалось, у них здесь у каждого сквозили какие-то неполадки в сердце, не по здоровью физическому, а по психике. Валерия даже могла бы назвать их научными терминами, но опасалась. Как-то раз попыталась разложить по науке, рассказать про типы характера — так поднялся скандал. С тех пор мать ей ставила в упрек каждый раз — «умная слишком стала», психолог в семье экономистов. С тех пор она помалкивала, лишь изредка вставляя неуверенные замечания по делу и не очень. Но ведь и на психолога пошла, казалось, чтобы разобраться, из-за чего именно в их доме такой разлад, что им так мешает и одновременно не позволяет разойтись. Каждая из сторон сумела бы прожить самостоятельно, но что-то примагничивало их друг к другу, заставляло мучить и мучиться. А их дочь — случайная жертва всего этого театра абсурда. — Но мы же хотели собраться возле телевизора… — несмело пробормотала Валерия, ее тут же перебили. — А зачем? Чтобы смотреть эту мерзость? — восклицала на экран мать, с показным отвращением отворачиваясь, когда боксерская перчатка влетала в челюсть, отправляя в нокаут оппонента будущего чемпиона. Может, и правда, бессмысленное зрелище, как и многое, что придумали люди, жестокое в этом беспощадном мире. С изобретением телевещания безжалостность приобрела формат зрелища, гиперреальности. Валерия не рассказывала, что в тайне смотрит соревнования по боям без правил, она представляла себя в роли победителей, воображала, как бьет, вымещая свой гнев. Нет-нет, ни в коем случае не родителей, просто выплескивая весь накопившийся негатив. Но едва ли ее неумелое среднего сложения тело послушалось бы, у нее даже на костяшках никогда не обреталось мозолей. Во всей этой бренной суете она не научилась ничему, что было бы сверх требований родителей. И так уже подкачала, когда поступила на психолога. Кажется, они до сих пор считали, что она осталась неучем. Наверное, должность школьного психолога и правда была ниже их ожиданий, и они безотчетно злились уже персонально на нее. Сломали бы еще сто раз ее проклятый мольберт, который как-то раз сами же подарили. Они терялись, что еще следует запретить, чтобы их дочь сделалась идеальной, хотя ее, в целом, все устраивало. Работа нормальная, как у всех, помогала забыться, хуже то, что ждало каждый вечер дома. Неопределенность и зыбкость сводили с ума, когда родители бились без шлемов и лат, но ломались сотнями незримые острые копья. — Бокс — не мерзость! — немедленно вспыхнул отец, которого слова матери традиционно провоцировали, точно перед цепным псом по тонкой жердочке забора бродила кошка. Может, матери так самой нравилось? Вечно чувствовать себя несчастной, хотя сама же создавала их беды. Может, отец и правда требовал слишком часто уступать его интересам. Ведь это из-за него мама отказалась от карьерного роста, еще лет двадцать назад он убедил ее, что женщине не следует занимать высоких постов, он — экономист — сам обеспечит семью, а ей лучше возиться с ребенком. И с тех пор Валерия стала вечным заложником этой неискупимой жертвы. А мать несла на себе бремя нереализованных амбиций. В конце концов, они с отцом были однокурсниками, оба начитанные, умные. Говорят, в их юности все шло чудесно, общие интересы, общие конспекты на сессии. Может, как они закончились, так и не о чем стало говорить. Кто знает… Только Валерия с тоской рассматривала свадебные фотографии: это счастье на лицах никто бы не сумел подделать. Но что-то сломалось и треснуло уже навсегда. И они не желали признать это. — Валерия! Скажи ему все, что думаешь по этому поводу, и мы включим что-нибудь нормальное, — обращалась за поддержкой к дочери мать. Валерия неуютно съежилась, в руках появилась знакомая дрожь. И она невольно вспомнила Короля Кошмаров. Реальность или вымысел? На самом ли деле она пыталась накануне покончить с собой? Да уж, если бы кто-то из коллег или знакомых увидел ее на подоконнике, то с работы она бы немедленно вылетела с такой скоростью, что оставила бы за собой след несущейся кометы. Но если все это только видения, намерения, угрозы — это все не реальные действия. Она слишком отчетливо помнила холод подоконника и то, как кто-то слишком уверенно дернул ее назад. Может, она бродила во сне? Но тогда бы родители ей рассказали, а за такую выходку она бы поплатилась днями воспитательной беседы. А ведь то существо считало, будто показывает какие-то новые оттенки ужаса, кошмаров. Но Валерия, кажется, уже познала все, на которые был способен властитель сумрачных видений. Люди делают хуже, причиняют настоящую боль телу, порой настолько невыносимую, что жертвы сходят с ума. Впрочем, сумасшествие и мрак снов — темный путь в никуда, болота без возможности выбраться. Неизвестно, что еще страшнее. Ныне же чудилось, будто она тонет в бесконечной топи, мечется между двух огней. Ее снова вызывали на поединок, ей снова в борьбе двоих выдавали комплект доспехов. Но при чем она до турнира «алой и белой розы»? Или как там еще назывались все это причудливые красивые ордена благородных рыцарей. Хотя половину придумали вруны-менестрели, историки и писатели. Люди жестоки, и сочиняют образы сказочных злодеев, списывая их с себя. Иного не дано. — А мне, в целом, нравится, — Валерия не выдержала и высказала первое, что в голову пришло. Дебильный повод ссориться, только сотрясать ткань мироздания очередным раздором. Красивое и свежее лицо матери вытянулось, застыв непониманием на мгновение, точно пленку поставили на паузу, а затем искривилось всеми возможными оттенками возмущения. Валерия сжалась, втягивая голову в плечи. Ее никогда не били, разве только в детстве могли за непослушание надавать по рукам, но не сильно, даже синяков не оставалось никогда. Ее любили — так они всегда говорили, ее берегли — так они утверждали. Но отчего же слова хлестали плетьми? Девушка инстинктивно закрылась сцепленными на груди руками — плотный замок для ментальных атак, чтоб не лезли сразу в душу. — Нравится смотреть, как люди друг друга бьют? — взвилась мать, язвительно продолжая: — «Прекрасно»! Просто «восхитительно»! Ты теперь заодно с отцом? Хорошо! Вы меня оба довести решили! — Молодец, доча! Будем смотреть бокс! — рассмеялся отец, точно получил баллы в свою пользу, даже хлопнул дочь по плечу, точно «своего парня», насмехаясь над супругой: — А ты иди свои мелодрамы качай! — Валерия! Я от тебя не ожидала! — продолжала мать. Веселье отца не радовало, как и возмущение матери. Он специально включил то, что ей не нравилось. Наверное, Валерии следовало промолчать, по меньшей мере. Или попытаться уговорить найти что-то нейтральное, что перетерпят все. Так бы хоть один вечер часа два посидели в тишине, уткнувшись в разноцветный экран. Так многие и живут — общим экраном, отделенным им же друг от друга. А оставить их наедине в темноте или в пустой комнате, заставить поговорить о чем-то, так и поняли бы, что чужие друг другу, как галактики на разных концах Вселенной. — Да не будем мы уже ничего смотреть! Как вы меня достали! — воскликнула пронзительно Валерия, глотая едкие горькие слезы, которые жгли в горле, но не выступали на глазах. Она вскочила с дивана, уносясь прочь, в свою комнату. Она ждала наступления ночи, ночью тихо, никто не трогает, никто не требует выбирать сторону в этой бесконечной войне. Ничтожной и малозначительной в сравнении с тем, что творилось в варварском изменчивом мире, но изранившей душу до состояния поношенной тряпицы, терзаемой семью ветрами. Где-то на краю света в деревне рыбаков-Хоронов, улов которых не морские создания, а человеческие существа. Где-то в иных мирах надломилось что-то для них, накренилось, и иссякла гармония. Во всем виноваты характеры, воспитание, склонности, предпочтения, собственный выбор — вроде все рационально и просто объяснялось, только казалось, будто сердце выпотрошили наружу. «Как вы меня достали…» — слышалось повторением зажеванной кассеты, пока девушка лежала ничком на разобранном диване. Утром она его уже не собирала, ее не интересовало, что думала по этому поводу мать. Ругалась, конечно. Но Валерия вскоре запретила входить в свою комнату без надобности, сказала, что она слишком взрослая и имеет право хотя бы на личное пространство. Просто ей надоело, когда скандалы переносились к ней, когда ее начинали делить и убеждать принять одну из сторон. Так у нее появился способ отгородиться от этого, а что делать дальше, она не ведала, не загадывала дальше следующего утра. Пережить бы еще ночь… Ночь… Когда опять придут кошмары! Она поняла, что теперь даже сна нет смысла ждать, потому что прибудет незваный гость, который наивно считал себя ее ужасом и страхом. Впрочем, да, наверное, ужас и страх — долго она бы не выдержала, бессонница доводит до истончения границ нормальности быстрее голода. Он бы добился своего рано или поздно, хотя… Не из-за него не удавалось сомкнуть глаз, а из-за того, что каждый вечер после работы она получала свою ненужную дозу адреналина. Она ждала наступления ночи; начало и конец устанавливал сам Король Кошмаров. И чем гуще делались тени, тем отчетливее вставал образ открытого окна и подоконника — она на самом деле пыталась покончить с собой, и после очередной перепалки ничуть не жалела об этом решении. Ее жизнь не удалась, не состоялась. Так уж ей казалось. Она устала быть то переходящим призом, то оруженосцем одного из «рыцарей», то переговорщиком, который тщетно стремится установить мир. Лучше бы разошлись, но иногда две стороны слишком повязаны бременем взаимных обид. Валерия неподвижно лежала с открытыми глазами, даже не моргала, не включала свет. Она ничего не делала. Проплывали нестройные видения, лишь холод не наступал, его на какое-то время изгнал горячий чай, выпитый на ужин. Только голова снова раскалывалась от усталости, наполнялась разномастными оттенками боли. Особенно стучало в висках, мучили короткие импульсы, пробегавшие где-то под кожей, в сосудах. Наверное, это мысли болели, копошились мышами: «Вы победили Страх. Так что же, вечный праздник? Кому в этом мире легче от призрачных снов?.. Хотя от кошмаров люди порой становятся более жестокими. Но они готовы устроить кошмар и в реальности, а сны — лишь ее продолженье». А потом все тело вдруг изогнулось дугой, как у одержимой, заметалось на месте, но замерло, лишь губы исказила ненормальная улыбка. Слезы иссякли, настала пора смеха отчаяния. Валерия негромко, но исступленно смеялась в пустоте одинокой комнаты. И только с улицы ей вторила далекая заунывная сирена. Смешно! Нелепо! Как же смешно! Где-то гибли люди, рушились дома, случались настоящие беды, болезни, а они переживали из-за такой тупой мелочи, как фильм на широкой плазме! Да пропади все пропадом, если такие проблемы возводятся в абсолют! Вроде и все есть, счастье только не заглядывало, точно искусанное солнце в серые города. С улицы сквозь приоткрытую щель отчетливо тянуло дымом и бензином. «Свежий» воздух заполнял комнату зимней прохладой, свербел в легких, мешая передавать себя безумию всех мрачных клоунов. Вскоре его оттенил запах иного пепла, как будто древесного. Даже приятно в сравнении с выхлопами миллионов машин. Недавно вообще случился какой-то коллапс где-то на заводе, так двое суток окна вообще не открывали. Впрочем, все это тоже незначительно, зыбкий смог. Но через него не пробивались спасительные лучи солнца или луны. Лишь незваные гости приходили свободно. — Ты смеешься? — донесся удивленный голос, вслед за которым в комнату вползли неизменные черные лошади-тени, тонконогие с гривой из чешуи и красными провалами пустых глаз. — Это похоже на радость? — вместо приветствия с невыразимой горечью отозвалась Валерия. Она почти веселилась, что вновь к ней прибыли ночные кошмары. Пусть лучше они, чем те, кто доругивался в гостиной возле еще что-то бормотавшего телевизора. Кто вышел победителем боксерского поединка, узнавать не хотелось. Тут дома круглосуточно разворачивался ринг без перчаток и рефери, зато с подлыми приемами. — Нет, — вкрадчиво отозвался Бугимен, вновь пристально рассматривая ее. Медные глаза поблескивали, точно два болотных огонька. Черный песок поглощал все звуки, просачивался под кожу ощущением страха, но какого-то иного, далекого. Паршивое чувство для нормального человека, мешающее думать, вечная тревога и невозможность сомкнуть глаз. Но зато всецело ее страх — а не мучительное непонимание, что надлежит сказать, чтобы не провоцировать отца или мать. А ее мнение никого не интересовало. Не такая важная фигура, чтобы иметь свое мнение. Обломанные крылья вились сделавшимися вновь осязаемыми песчинками над головой. Кому оперение и нимб, а кому черные кони и шипы без роз. Не заслужила ничем иного, видимо. Только серое скитание. — Опять ночь и снова ты пришел. Послушай, я не высыпаюсь! — хохотнула иронично девушка, но вздохнула, признаваясь: — Но говорить с тем, кто тебя слушает — не важно, с какой целью — мне приятно. — Приятно?.. — вновь удивлялся Король Кошмаров, недоверчиво щурясь, машинально перебирая по чешуе своего нематериального слуги, интересуясь испытующе: — Уже не прыгаешь? Еще не хватало этого исследователя великого, обещавшего сломать. Да как еще? В чем бы это выражалось? Валерии и так чудилось, будто она разбитая на части кукла, которую все собирают по своему произволу, да все не в том порядке. — Тело вчера испугалось боли, испугалось исчезновения, — сдержанно отзывалась она, вставая и без опасений приближаясь к Королю Кошмаров, почти вменяя ему в вину: — Никак ты постарался? А зачем? Чего молчишь? Если бы это спровоцировало его гнев, вспышку ярости — что угодно — Валерия бы только обрадовалась. Если этот черный дух желал, в конце концов, убить ее, то это казалось лучшим исходом всего это круга бессмысленной суеты. Но ему тоже требовалось «топливо» для своих приспешников. Побеждено зло, очевидно, растеряло былое могущество. Из-за этого он лишь недовольно скривился, оскалился, но Валерия скалилась теперь в ответ. Ее питал гнев, она еще злилась на родителей, все же слыша, как в гостиной ругаются. Дело их, у нее теперь еще своя борьба шла. И она все больше убеждалась, что наяву, а не во сне. — Я еще не разгадал тебя, нет, самоубийство пока не входит в мой план, — Бугимен высокомерно отвернулся, глядя куда-то в окно. Валерия мерила шагами комнату, как зверь в тесной клетке, протискивалась через сгущавшиеся тени призрачных лошадей. Боли они не причиняли, только окатывали новыми волнами страха, от которых дыхание перехватывало и сердце кололо. Сердце так сердце. Все от чего умирают рано или поздно. Если жизнь пуста, если нет любви и дальнейших планов, то умереть от страха — не так уж зазорно. — Когда уйдешь, я снова встану. Днем, — проговорила она угрожающе. Впрочем, намерение и обещание — это не действие. Отец и мать тоже слишком рьяно каждый раз твердили в порыве очередного разлада, что разведутся. Но вот опять затихали, как гром, что все дальше отстоит от всполоха молнии. Видимо, не в этот раз, снова и снова в этом круге липкой безнадежности созданных искусственно проблем. Чего им все не хватало? Что так мучило? Стоит человеку выбраться за рамки простого выживания, как ищет какие-то высшие смыслы, способы самовыражения. Валерия уже редко задумывалась о глобальном смысле всей-всей жизни, она просила оставить ее в покое, хоть забыть о ее существовании. — Думаешь, я днем не властен над людьми? — обернулся Бугимен, скептически дернув худощавым плечом. — Тебе обидно, что я, живя в постоянном стрессе, разучилась воспринимать страх как что-то лишнее? — издевательски протянула Валерия, облокачиваясь спиной о шкаф. — Можешь уходить… Я уже живой труп. Когда-то я умерла и просто забыла об этом, — она, сама не зная почему, добавила негромко: — Скажи, а ты боишься смерти? — С чего ты решила, что я живой? — внезапно подлетел к ней Король Кошмаров, нависая, рыча. Решил запугать своей великой персоной. Но девушка только рассматривала его устало, как картину. По венам и артериям ее и так разносился вязкой эссенцией ужас, ноги подкашивались, а от стресса в груди теснился невыразимый вой. Но с этим тоже привыкаешь жить, как с долго зреющим, да все непрорывающимся нарывом. Человек способен слишком ко многому привыкнуть, смириться слишком с огромными потерями или хронической болью. — Не знаю. Обычно мертвые не боятся небытия, — отвечала девушка сдержанно. — А в тебе слишком много страха. Хотя бы эти кошмары, воплощенные в черных лошадей. Тесновато в комнате становится, не находишь? В глазах Короля Кошмаров блеснула неуверенность, он обвел взглядом комнату, глядя на лошадей, казалось, вздрогнул. Но сохранил лицо беспощадного зла, констатируя: — Это твой страх растет. Но Валерия не верила ему, ведь лошадей она не опасалась никогда, лишь испытывая разочарование из-за еще одной неосуществленной мечты, поэтому бесстрашно протянула руку к одному из нечетких силуэтов, который осыпался хлопьями сажи и копоти, точно сотни сгоревших единорогов. Казалось, от него доносился запах паленого мяса, или это с улицы снова натянуло дыма. — Думаешь? А не твой ли? — скривилась девушка, обращаясь к зверю: — О… Снова они. Хорошая лошадь, грива мягка, хоть и чешуя. Она провела рукой по едва ощутимой гриве, но все-таки материальной, что удивило. Когда-то Валерия читала легенды про кровожадных Кельпи — речных хищных лошадей-чудовищ, которые утаскивали за собой в омуты незадачливых странников. Кельпи паслись в облике чудесной белой лошади, привлекая всех своей ослепительной красотой и обманчивой кротостью. Но стоило дотронуться до него или оседлать, как человек буквально прилипал, обреченный сделаться обедом мистического хищника. При соприкосновении с черной гривой слуг Бугимена могло бы в теории случиться нечто подобное. Но Валерия не боялась, ведь дальше некуда на самом дне ужаса. Король Кошмаров сам подготовил ее к самым отчаянным шагам. Они все ее медленно изводили, а потом удивлялись, почему она реагирует не как все обычные люди. В этот раз ей владело какое-то злорадство, да еще пробуждался почти научный интерес. Они все-таки заключили пари, кто кого. Хоть и темный дух, а характер у него присутствовал вполне человеческий, в котором проступали явные следы давней обиды, недавней травмы поражения и желание доказать себе, что не все потеряно за счет сокрушения кого-то менее сильного. Вот последним-то элементом Валерия и не желала становиться, хватало ей и других игр. Потому она бесстрашно гладила и гладила гриву и морду оказавшейся вполне спокойной черной лошади. Значит, не ее это страх наполнял комнату. — Ты… Гладишь моих слуг? — онемел на миг Бугимен. Он сам боялся. Странно, но закономерно: наиболее злые умы, повергающие в ужас, обычно сами трусы. Слуги ли они были, эти мрачные создания, или порождения больного рассудка, которые навязчивой галлюцинацией следовали за ним по пятам? — К ним я уже страшно привыкла, — уверенно блефовала для самой себя Валерия, но искреннее вспоминала, выуживая из памяти осколки странных видений, о которых не желала слышать мать: — Ты приходил ведь ко мне и в детстве? Мне все казалось, что какое-то черное существо повисло за шкафом, а по коридору бродит высокий человек в черном. Она не лгала, она видела очень часто не то во сне, не то наяву силуэт, облаченный в темную мантию в окружении теней. Тогда он прибывал не персонально к ней, тогда, наверное, он отравлял сны многих других людей, теперь же как будто скрывался, изводя только ее. Прибыли все ее детские страшилки, все видения, в которые она давно не верила. Она поступила на психолога еще для того, чтобы научиться понимать, откуда эти сны, в чем их смысл. Кошмары оказывались интересны для понимания своими деталями, Валерия даже радовалась, что их легко записать и разложить в рамках той или иной теории. Но ответа не находилось, пока он сам не явился. Почувствовал, как шакал падаль, ее отрешенную безысходность. Но теперь все хотя бы вставало на свои места: черный силуэт так и оказался серокожим духом иррациональной тревоги. Или как уж он себя величал… Стоял перед ней, лишь немного отличаясь от людей, то с опаской поглядывая на черных лошадей, кружащих по комнате, точно цирковые скакуны, то внимательно изучая недобрым взглядом Валерию. — Признаться, ты не лишен своего обаяния, — усмехнулась девушка, глянув вкрадчиво исподлобья, но тут же устыдилась, ведь она разговаривала с врагом, а он заинтересованно ухмыльнулся; так что Валерия немедленно перевела тему, равнодушно спрашивая: — Что ты можешь, кроме галлюцинаций страха? — Что еще сковывает и разобщает людей? — властно развел руками Бугимен, кажется, напряженно игнорируя присутствие в комнате черных коней-призраков. Определенно — его древний страх. — Алчность, тупость, нежелание слушать, — навскидку перечислила Валерия, мотнув головой, вслушиваясь в приглушенные звуки из гостиной, где уже кто-то додумался выключить телевизор, этот глас катастроф. — Хотя ты прав. Алчность от страха. От страха ненависть. Зря ты так… Они и сами умеют бояться, сами искажать свои чувства. А кто-то их убивает. — Кого «их»? — не понял собеседник. Он слушал, и это удивляло. Наверное, потому что оба намеревались разгадать друг друга, чтобы в конце концов, сломать. — И чувства. И людей, — обреченно заключила Валерия со вздохом. А ведь она могла бы приносить реальную пользу, если бы пошла, например, в психологи при службе спасения, но тогда бы сердце изорвала чужими страшными бедами. Об этом никогда даже речи не шло, ведь ее долг — оставаться в этом доме на тринадцатом этаже, рядом с родителями. Их радость, их победа — не удалось соответствовать до конца. И с великими планами изменить мир пришлось покончить еще в зачатках. Она смирилась с тем, что ей не спасти никого. У нее просто завалялся за стеклом книжного шкафа красный диплом психолога от приличного ВУЗа, а реальную пользу мало кто приносил из всего их выпуска. — Ладно, — продолжила Валерия, поддавшись потоку мыслей. — Оставайся, сколько пожелаешь, я не против. Кстати, там еще чайник теплый на кухне… — Не к месту вспомнила о верном способе избавиться от озноба девушка. Она еще отдаленно ощущала, как горячий напиток согревал ее изнутри, на короткое время, казалось, изгонял этот хлад безвоздушного пространства неприветливой Вселенной. — Ты за кого меня держишь?! — возмутился Король Кошмаров, потрясая кулаками. Прямо как мать перед телевизором только недавно. Самомнения много, а толку-то мало. Вот уж кто никогда не задумывался о том, чтобы как-то изменить мир к лучшему. Они оба. Но от сравнения сделалось противно. — А я устала за день, — зло бросила Валерия, отгораживаясь от незваного гостя так же, как от недавнего «турнира» родителей. — Пожалуй, буду наслаждаться твоими кошмарами, плыть в их спокойном хороводе. Иллюзорные кошмары… Как мило. Они уводят от ужаса реальности. Она демонстративно поплелась к дивану и с размаху упала на него, так и оставшись в домашнем желтом спортивном костюме. — Вот так наглость! Она еще и в одеяло завернулась! — не нашел, что еще возразить Бугимен. Девушка же и правда укуталась в импровизированное «гнездо», но отнюдь не от веселья. Ей и одеяло-то казалось цепкими кольцами кобры, поэтому она приподняла голову: — А что? Поговорить хочешь? Ладно, я только «за». — Ты можешь вот так запросто обращаться ко мне? Ты хоть знаешь, что я могу с тобой сделать?! Ты хоть знаешь мою силу? Его силуэт разбух и разросся, заполняя, как хвост черного павлина, песком всю комнату. На этот раз Король Кошмаров по-настоящему испугал, уже не на уровне видений, а скорее снова телесную внешнюю оболочку, которая сжалась в преддверии боли. Но нежить оказалась не столько пугающей, сколько воспитанной. Наверное. А, может, просто некие Хранители Снов лишили его истинной силы. Так или иначе, но ударить или сделать что-то подобное Бугимен не намеревался. И Валерия вновь успокоилась, располагаясь на беззвездном дне безразличия. Пытка души — на это она почти сознательно подписалась. Что еще надлежит творить темным духам? Терзать сознание человека. — Ты думаешь, ты самое коварное существо на свете? Самое хитрое? — бросила она, в то время как собеседник с глухим рыком бродил по комнате, явно оскорбленный таким обращением. Его шлейф закручивался нестройными складками дымных линий. — Может, и не самое… Но одно их самых, — упрямо пытался доказать он. — И я наслаждаюсь этим чувством своего превосходства по отвратительности, цинизму, жестокости. Он вновь развел руки, вновь скалился, но стоило ему заметить что-то за окном, как он торопливо попятился вглубь комнаты. Движения его сделались дергаными и поспешными. — Проклятый Песочник, — пробормотал Король Кошмаров. А сам уже ощутимо вздрогнул, приник к шкафу, сливаясь с тенями, которые сплетались его камуфляжем. Пару секунд грудная клетка его часто вздымалась, как будто заставили пробежать кросс. Он боялся! За тонкой гранью стекла пролетали едва уловимые сияющие золотые нити, точно сотни прозрачных проводков, которые тянулись в дома. Девушка заворожено поглядела на них, на каком-то инстинктивном уровне вспоминая: это добрые сны. Она видела этот золотой песок лет до четырех-пяти, а дальше… только дурные сны, когда начала вникать в то, как живут родители. Вернее, тогда-то все и началось. Тревога и неуверенность наяву, сумрачные лабиринты вместо волшебной страны. И не Бугимен их отравил. Не он создавал кошмары, а кошмары создавали его. — А… Ты наивен, — покачала головой Валерия, удивляясь, как ее раньше пугал такой дешевый цирк со всеми трюками. — Кем ты себя возомнила?! — прошипел Бугимен, вновь нависая над своей избранной жертвой. — Никем. Я — никто, — отозвалась заученной фразой Валерия, часто повторяя ее себе, когда хотелось найти хоть какое-то решение. — Цинизм… Он в тебе, конечно, есть. Ну и пусть будет. Я разучилась оценивать, я разучилась переживать. Но ты наивен. Знаешь ли ты границы людского цинизма? Их жестокости, их извращенности? Пожалуй, я рада, что не знаешь. Золотые нити куда-то схлынули, и Бугимен выглядел теперь более спокойным, но говорил злобно, обращаясь точно не к ней: — Чтобы мне не знать за столько веков? Скольких я повидал! Да что ты за существо такое? Ты же говоришь с Королем Кошмаров! — Ты приятный собеседник, между прочим, — дрогнули уголки губ Валерии. «Приятный» — это странное слово, не для ее лексикона. Скорее собеседник, который слушает и отвечает, не требуя соглашаться с ним. Конечно, ведь на сторону врагов не стоит вставать, если они не приглашают. — Ну, спасибо! И что? — хрипло бросил Бугимен. — Утро… Считай это тайной, — безмятежно зевнула Валерия. — Пока что. Я скажу завтра. Она ощущала странное умиротворение, точно разгадала сложную загадку. Возможно, в этом помогли нежданно появившиеся нити счастливых снов. Ее уже даже не занимала ссора родителей, как и тот факт, что время разговоров с Королем Кошмаров текло как-то неправильно медленно. Может быть, она все же засыпала на какое-то время, проваливалась в забытье без сновидений. Но стоило вынырнуть на другой слой, как возвращалось это существо. — Так ты хочешь, чтобы я пришел? — поразился Король Кошмаров, застыв на месте, заключая: — Это безумие! — Тебе решать, приходить или нет. Ты же решил меня мучить, — отозвалась Валерия, странно полуулыбаясь. Игра, заключенное пари, казалось ей все более интересным. Оно отвлекало от созерцания бессмысленности собственной жизни. И того хватит, что хоть что-то уводило из этой пропасти, хоть кто-то. Этот ужас и страх.