***
Майки сидит на кровати, обхватив коленки руками, и тихо всхлипывает. Никто в семье не знает и никогда не поверит, что наш младший братец способен испытывать печаль более десяти секунд кряду. Никто, кроме меня. Глупыш. Нашел, из-за чего расстраиваться. Я же вернулся, живой. Я всегда буду возвращаться, что бы ты там себе ни напридумывал… Я просто… Должен делать это, чтобы защитить вас. - Ну что ты… Ну перестань, пожалуйста. Это глупо, Майки. Я давным-давно, еще в детстве, научился успокаивать младших – усмирять гнев, прогонять неуверенность в себе, стирать слезы... Но так и не смог к этому привыкнуть. Плачущий Майки напоминает мне разбитый витраж: вроде бы по-прежнему те же кусочки – яркие, цветные, прекрасные, – но больше не светятся волшебным светом. - Ничего не глупо. Ты просто не понимаешь… Майки еще сильнее прижимается к коленям, прячет в них лицо. Плечи приподняты, будто ими он пытается отгородиться от всего мира. От меня. - Я понимаю, Майк. Или ты думаешь, что я за вас не боюсь? Майки дергает плечом – удивленно? Недоверчиво? Просительно? Трудно понять… Иногда я ощущаю, что хожу по тонкой грани, будто по лезвию своей катаны: угадал? ошибся? Я не чувствую Микеланджело, хоть он и уверен в обратном. Я лишь просчитываю варианты, пытаясь порадовать, угодить. Будто какая-то машина, холодная и бездушная. Откуда во мне этот холод? Как его растопить? Я не знаю. Почему ты избрал именно меня своим… кумиром? партнером? опорой? Чем я заслужил это, Майки? Твое доверие – неожиданное, и оттого еще более острое – завораживает. Однажды я не смог перед ним устоять. Я не имел права. Да и желания, наверное, не имел. Не бойся, Майки, я никуда не денусь. Я всегда буду с тобой. Хочешь… Хочешь, я дам тебе слово? Тогда ты перестанешь бояться? Не потухнешь больше никогда?***
По телеку показывали «Могучих рейнджеров», а мы сидели и ржали над ними, как два дебила. Черт, почему я раньше этого не делал? Почему мы раньше этого не делали? И я не про просмотр «Рейнджеров», конечно… Постоянный напряг, который ощущался рядом с Донни, оказывается, здорово отравлял мне жизнь. Как же, черт подери, это прекрасно – не сдерживаться, не бояться причинить боль (ничего, наш Бесстрашный отряхнется и дальше пойдет, не жалко), не задумываться о собственных действиях. Откуда-то пришло ощущение, что что бы я ни сделал, Леонардо вытерпит все. Ну, поорет. Ну, лекцию прозанудничает. Подумаешь. Все равно отношения между нами от этого не изменятся. Мы с ним пили пиво, которое я давно еще реквизировал у Кейси для особых случаев. Возможно, следовало жалеть так бездарно потраченный НЗ, но я жалел лишь о том, что не провернул всего этого раньше. Вот интересно, если я сейчас его поцелую… он мне врежет или ответит? И – главное – нахрена мне это надо? Нет, стоп. Главное в другом: нахрена мне ВООБЩЕ это могло понадобиться? Я столько раз говорил себе, что любому нормальному парню нужен объект для… ну, вы поняли… что и сам уже в это почти поверил. Но ведь у меня же есть Донни. Зачем тогда… это все? Зачем я не могу перестать лыбиться, как ненормальный? Не могу оторвать плеча, случайно соприкоснувшегося с его кожей? Не могу разорвать зрительный контакт? Я кошу на него и так слегка окосевшим глазом и молчу. Почему-то кажется, что он прекрасно понимает меня и без слов. К черту! Сколько можно ждать? Я сделаю это первым, раз наш драгоценный Лео как обычно тормозит.***
Мы смеялись. Вдвоем. По телевизору шел какой-то глупый фильм, который практически полностью проскочил мимо моего сознания. Но мы, как два ненормальных, гоготали над ним, не переставая. Откуда-то появилось пиво, в котором я узнал содержимое тайника, устроенного Рафом в своей спальне. Кто из нас приволок его? Я не помню. Но это было так правильно, что я даже не пытался вспомнить настоящие правила. Где-то на поверхности уже опустилась ночь, младшие давно ушли спать, и можно было вдвоем пробежаться по ночным крышам, купаясь в свете луны, заменяющей нам солнце... Но не хотелось. Здесь – плечо Рафа возле моего плеча, наш общий смех (такая редкость, такая уникальная редкость, что ее можно было бы смело положить в швейцарский банк под неслыханные проценты) – они пьянили, будоражили, от них безудержно кружилась голова, и более приятного чувства я не испытывал, наверное, никогда прежде. И тогда я отчетливо понял, что мне впервые в жизни не хочется больше ничего – ни солнечных лучей, играющих в пыли, ни запаха скошенной травы, ни прохлады озера, смывающей усталость. Все, что мне нужно, было рядом. В какой-то момент я случайно встретился с ним глазами и увидел в них то же, что мерцало, должно быть, сейчас в моих собственных. Отражение моего взгляда. Счастье пополам с отчаянием. Неужели мое лицо настолько же красноречиво? Несколько секунд мы буравили друг на друга взглядом, делясь светом и смешивая отчаяние. Потом я резко встал. Я должен уйти. Наверное, стоило бы подняться к Майки. Прижаться к нему, спящему, и постараться забыть… все это. Но я не мог. Чувствовал, что не имею права так его использовать, не сейчас. А может, мне просто не хватило смелости. Не знаю. Я молча скрылся за дверью своей спальни и запер ее. Из гостиной послышался звук бьющегося стекла. Прости, Раф. Мы не можем. Прости.***
Я расхерачил полупустую бутылку об стену, в последний момент сместив прицел с телевизора. Донни не простит меня за такую подставу. Донни не простит тебе предательства, Раф. Наш маленький аутист доверился лишь раз, и больше такой глупости он себе не позволит. Приятно будет чувствовать себя безжалостным уродом, а, Рафи? Не хочешь к десятку своих масок прибавить еще и маску подлеца? Не хочешь. Зато хочешь – хах, оптимист! – и счастливым быть, и в белом остаться. А вот не выйдет. Выбирай. Выбирай сейчас, пока не стало слишком поздно. Пока ты окончательно не затонул в этом своем не своем болоте. Вот только… В уравнении существует еще одна переменная. Которая только что заперлась у себя в комнате, а завтра будет трусливо избегать чужого взгляда. Так что, Рафи, твое решение упрется в решение этого упрямого идиота. Как же мерзко от него зависеть! Черт, черт, черт! А что ты сделаешь, Раф, если завтра он подойдет, вперится тебе прямо в душу своими невозможными грозовыми глазами и скажет что-нить типа: «Решай, Раф. Будет так, как ты захочешь». И чего ты скажешь тогда, а? Ты правда хочешь взять на себя ответственность за… все это? Разломать к чертям наш уютный стабильный мирок, пытаясь вылезти из него… куда? Зачем тебе это надо? Сидел бы в своей унылой темной норе и дальше. Опускаюсь обратно на ставший пустым и неуютным диван. Чертово… Чертово все! Какого панциря угораздило влипнуть во всю эту хрень?! Теперь, как ни крутанись, все равно получишь по метафорической морде. Да что ж это такое? Все не как у людей… все через жопу…***
Опускаюсь на пол прямо возле двери. Почему это случилось? Что я сделал не так?.. Отчего-то кажется, что, стоит мне осознать, в каком месте я допустил ошибку, как все само собой исправится и вернется к прежнему спокойному течению. Что я сделал не так? Что?.. Может быть, не следовало подпускать Рафа к себе настолько близко? Но он ведь тоже мой брат – я не могу оскорбить его отчужденностью… Себя-то хоть не обманывай, Лео! Не оскорбить ты его боишься, а потерять. И не ради него самого, а только ради себя. Без Рафа – признайся уже хотя бы себе – ты не живешь. Как и он без тебя – это удивляет, но не вызывает больше сомнений. Завтра… Все закончится – так или иначе. Нельзя мучить всех и мучиться самому бесконечно. Поэтому необходимо решить. Сейчас. Но, быть может, правильнее будет предоставить решение Рафу? У него ведь тоже есть собственные соображения насчет всего этого. Только вот… не будет ли это перекладыванием ответственности?.. Прячу лицо в ладонях. Господи, за что нам все это? Я надеялся, что лимит наших испытаний ограничится происхождением и вынужденным образом жизни – без свободы, без света, без выбора. Я ошибался… Что ж, до завтра еще есть время. До завтра можно жить почти как раньше. Только почему-то мне от этой возможности становится еще хуже. Думай, Лео. Решай. Выбирай. Майки или Раф? Мир в душе или мир в сердце? Что тяжелее – лишиться внутреннего света или лишить света другого? И – хаха – какого конкретно из двоих? Что ж, оказывается, все предельно просто: нужно только решить, кому из братьев ты завтра причинишь боль. Всего-то. И что бы ты ни выбрал, до конца дней будешь себя ненавидеть за это решение. Давай, Лео. Решай. Я сижу в полной темноте – сейчас такая обстановка вполне соответствует моему внутреннему состоянию – и впервые за бог знает какое время просто не знаю, что делать. Господи, как же я устал…***
Я сижу в полной темноте – только собирался включить ночник, как эти двое внизу начали выяснять отношения. Кажется, сегодня поработать в лаборатории не удастся… За звоном разбитого стекла не следует криков или ругани, которых было бы логично ожидать. Что ж, это плохо. Когда Рафаэль перестает доказывать, а Лео перестает выслушивать – значит, все и в самом деле зашло очень далеко. Упираясь локтями в колени, устало тру переносицу. В глазах – песок и мусор. В груди – он же, только куча побольше. Хочется спуститься вниз, с силой прижать к себе упрямую голову этого неистового идиота, обнять или спрятаться в его объятиях, но… Но я понимаю, как никогда остро понимаю, что мне сейчас там не место. С ним не место. Когда это началось? Когда я наконец сумел перестать циклиться на собственных чувствах и смог обратить драгоценное внимание на чувства других? И с удивлением – надо же, Дон, чужое счастье-то, оказывается, не крутится вокруг твоего! – стал замечать, что Раф в твоем обществе, каким бы тихим и умиротворенным он ни казался внешне, не светится изнутри так, как это случается у него рядом с Лео. Привычка, Дон. Укоренившаяся с детства привычка получать, не отдавая ничего взамен, лишь потому, что ты – младшенький, доверчивый, ранимый аутист? Или кем там они с Лео тебя считают? Так или иначе, это случилось вновь: тебе давали – себя давали, – целиком и полностью вываливая себя тебе под ноги, позабыв о собственных желаниях и потребностях, а ты, не мудрствуя лукаво, брал, и жрал, и брал, и жрал. И сожрал бы полностью, оставив от существа, которое дорого тебе чуть больше, чем бесконечно, лишь верную, надежную и заботливую оболочку. С пустыми, потухшими глазами и опущенными плечами. Я сижу в темноте, кожей ловя вибрации установившейся в логове безжизненной, нехорошей, неправильной тишины и думаю, как же хорошо, что я все-таки заметил, что происходит что-то неладное. Вовремя заметил, похоже. Да, я всегда был внимательным, ха. Больше тянуть нельзя, да я и не собираюсь этого делать. Что бы там ни думали эти двое, но я не эгоист, и никогда им не был. И потому мне будет гораздо проще вернуться к привычному одиночеству, чем… вот так… вот такой ценой от него спасаться. Ведь для этого я слишком сильно тебя люблю, Рафаэль. И, право, мне будет приятно видеть, что хоть кто-то в этом нашем клубке жизней – счастлив. А Майки… Что ж… Я что-нибудь придумаю. Обещаю. Я всегда что-нибудь придумываю, вы знаете. Верьте мне, ребята. Положитесь на меня. Хотя бы раз.***
Я обнимаю скомканное одеяло сильнее и осторожно поднимаю голову, прислушиваясь. Вроде не орут. Может, случайно что-то разбили? Тогда почему внизу такая тишина? Фу, мерзкая, вязкая, неправильная какая-то. Зарываюсь лицом в подушку и закрываю глаза. Как же хочется, чтобы он сейчас, бесшумно ступая, подошел к кровати, обнял и притянул к себе – так, как это умеет делать только он. Надежно. Уверенно. Может быть… Может быть, ничего все же не случилось?.. Он же обещал, что никуда не денется! Почему же так тоскливо? Будто что-то порвалось, поломалось безвозвратно – не починишь… Сворачиваюсь кулем вокруг подушки и закусываю зубами уголок наволочки. Он придет. Он обещал. Лео всегда держит слово. Просто… он знает, как лучше. Он все сделает правильно.