Болтливый страдалец

      В Санкт-Петербурге наступило еще одно утро. Солнце, а точнее его бледное подобие, уже освещало улицы города, неравномерно покрытые не самым тонким слоем снега. Серая пелена хмурых облаков медленно кочевала по небосклону. Дул сильный ветер, опаляя щеки прохожих колючими порывами.       Ничто не нарушало спокойствия на местности, кроме трындычащего Виктора Никифорова, что отлынивал от тренировок сам и отвлекал всех остальных фигуристов. После занятого Юри второго места в финале Гран При, Виктор решил быть и тренером, и фигуристом, за что сейчас и платился. У Кацуки были соревнования в его родной Японии, а у самого Никифорова они маячили на горизонте, из-за чего он отбыл тренироваться в Россию к Якову.       Но никак не усердное оттачивание своей программы занимало все его мысли. Виктор даже не мог спокойно кататься, совершая глупые ошибки или сбивая кого-нибудь с ног. Всем своим существом россиянин был где-то не здесь, а там, далеко-далеко, около Юри. Оба жениха скучали друг по другу и созванивались каждый вечер, болтая без умолку по несколько часов.       Японец очень старался и выкладывался по полной, желая оправдать надежды любимого, а вот Виктор… А что «Виктор»? Ничего у него не клеилось: и снег серый, и воздух грязный, и бабочки все в радиусе мили с птичками на пару подохли, да и вообще тоска напала смертная. От попыток отвлечься от снедающей скуки и томного ожидания бывшего «самого завидного холостяка» страдали, естественно, все окружающие его индивидуумы. Надо сказать, за прошедшие три дня больше всех уже успел натерпеться Юрий, которому каждый день предоставлялся счастливый случай слушать, «какой Юри милый, а глаза у него, словно у щеночка, а его губы?! – это не губы, а воплощение Эроса!»       И вот настал новый день, а значит, Никифоров ни свет, ни заря уже соловьем разливается речами о своем япоше.       – Виктор, лучше бы делом занялся! Не мешай Юре! – мрачно прикрикнул на фигуриста Яков, недовольно следя за ним. Виктор, к огромной радости Плисецкого, отвлекся на тренера и подкатился к нему, смотря через бортик на сердитое лицо.       – Эх… Но Яков… Я не могу молчать! Я так скучаю по Юри! А он ведь такой ранимый и чувствительный! Свечение его чистой души отражается в его блестящих глазах! Он такой трепетный и робкий! Но когда он выходит на лед, я не могу оторвать от него взгляд! Он полностью преображается, становится таким пылким и страстным! А потом?! После удачного выступления Юри весь в слезах радости, словно маленький малыш, просто летит в мои объятия! Как он там без меня?! Он же совсем один, среди всех этих соперников и гнета, он же может сломаться!.. – со скоростью бывалого пулеметчика выдавал Никифоров, заставив Якова застыть на месте с широко открытыми глазами. Изумление на физиономии мужчины было отменным. От шока он не мог и слова вставить.       – Витя, вернись с небес на землю. Тебе репетировать программу надо. Не насилуй мне мозг.       Разочарованный холодностью тренера Никифоров с тяжким вздохом откатился от бортика, начиная бесцельно нарезать круги и пытаясь найти следующую жертву для его стенаний. И вот он наконец наткнулся на Милу, которая не особо сильно этому удивилась. Так как происходило это не в первый раз.       – Мила… – проныл мужчина, повисая на ее «мужицких» плечах.       – Опять…       – Мила-а-а, я хочу к Юри... Почему судьба так жестока ко мне?       – У меня такой же вопрос. Почему ты снова на меня накатился?       – Мила… Ты такая хорошая… пойдем лепить снеговика? – поднял на девушку глаза Никифоров. – А я сделаю ему очки и большие глаза. А еще сделаем его толстеньким, как поросенка…       – Виктор, из чего ты его лепить собрался?! На улице снега кот наплакал! – пыталась вразумить Виктора фигуристка, борясь с давлением на плечи, от которого ноги грозились слегка подкоситься.       – Из всего… Питер большой, поброжу – накатаю Юривика.       – Кого?       – Снеговика-Юри! Я буду сидеть рядом с ним и обнимать!       – … Пока не примерзнешь к нему и не заболеешь, да-да, слышали, знаем, – закончила никифоровский бред Мила, стараясь выпутаться из объятий. Удалось ей это только минут через десять. Раздосадованный Виктор оглядел пространство вокруг себя и вдруг уцепился взглядом за одну фигуру. Юрий. Он как раз отошел к бортику катка, чтобы сделать глоток воды. Старший фигурист налетел на подростка, блокируя у бортика руками с двух сторон.       – Юрий, пошли пошалим на крыше.       – Ох ты ж мать! – передернуло Плисецкого, окаменевшего с ужасом на лице. – Отвали ты от меня, старикан! Сам там шали, меня не трожь! Ты из-за своего Кацудона с ума сходишь!       – Но как же не сойти от него с ума?! – горячо воскликнул Виктор, начав с горевшим в очах обожанием рассказывать о женихе. – От его кошачьей грации, так мило перекликающейся с его обычной неловкостью, хочется визжать и душить его в объятиях! А как он выглядит только-только проснувшись? Это же сокрушительня победа над милотой всех котят мира вместе взятых! Он весь такой теплый и разомлевший, что так и хочется съесть! А когда он ест свой любимый кацудон? У него такое довольное выражение лица, от которого можно в момент возбудиться! Я еле сдерживаюсь, чтобы не разложить его прямо на столе!       – А-А-А-А-А-А-А! Можно без подробностей?! – визжал и вырывался подросток, желая законопатить себе уши берушами.       – Нельзя! Иначе ты не поймешь всей его идеальности! А его голос?! А его заплаканное лицо?! От него у меня сердце екает и замирает на месте! Юри-и-ий!!! Верни меня в Хасецу!!! Я хочу обратно!       – Да с радостью! – отбивался от товарища по катку Плисецкий, будто борясь с нечистью. Такого ужаса на его лице не возникало даже при явлении Джей-Джея народу. Слинять, как это сделала ранее Мила, у Юры, конечно, не вышло. Не зря же большая часть нытья Виктора выливалась именно на него?       – Но мне Юри не разреши-и-ил… он сказал быть тут…        – Когда хоть кто-нибудь заберет Виктора отсюда?! – взвыл Яков, сидевший на лавочке с другой стороны катка. – Витя, ты достал! Ты мешаешь Юре готовиться! А ну, кыш! – ревел зверем мужчина, вырывая на голове седые волосы. – Когда там у твоего Юри заканчиваются соревнования?! Я запамятовал! Кажется, что ты тут уже вечность!       – Скоро, Яков, скоро… но это не так! Еще целых два дня без Юри – это пытка! Я так его люблю!       Блондин под шумок смог выбраться, на что Никифоров шмыгнул носом и разлегся на льду в позе морской звезды а-ля «давите меня и режьте коньками вены». А от ледяной поверхности так и веяло лютым холодом, которым успела пропитаться спина и ноги, не забывая, конечно же, про важнейшую часть тела – задницу Виктора.       – Витя, не будь еще большим придурком, чем обычно! – прикрикнул на фигуриста Яков. – Встань со льда, пока не отморозил себе что-нибудь!       – Мне и тут неплохо! «Отмороженный Виктор» – звучит интересно! – прокричал в ответ фигурист.       Поднимали этого большого ребенка все, кто только был на катке. За несколько дней Виктор ясно показал всем, что значит «ад на Земле» и «вечные страдания». Фигуристы и тренеры стенали, молились, чтобы Никифоров поскорее от них уехал. Желательно, как можно дальше. И надолго.

***

      Юри приехал в Санкт-Петербург, как и говорил Виктор, через два дня. В закатных лучах солнца он шел по дороге, пробираясь к пункту никифоровского заключения. Войдя в здание, а следом и на каток, Кацуки даже подумал, что ошибся адресом. Никто не катался. Вообще. Все обитатели льда сидели на лавочках с уставшими лицами, будто их пытали целый месяц без перерыва на сон и завтрак-обед-ужин. Кажется, кто-то уже свалился в обморок, издав клич умирающего птеродактеля.       Напротив замученных «зрителей» на стуле восседал Виктор, показывая какие-то фотографии и балаболя без остановки.       – Э… – у Юри дернулся глаз, когда, заметив его японскую скромную, закутанную в кучу одежек, персону, все без исключения уставились прямо на него. Люди, очень сильно походившие на зомби, буквально пожирали его глазами.       – КАЦУДОН ПРИЕХАЛ!!! – заорал Юрий со слезами на глазах. Такой радости в голосе Плисецкого японец не слышал никогда. Он даже отошел на пару шагов назад от греха подальше.       «Юрий и Ко», словно отряд спецназовцев, скрутили очумевшего Никифорова, моментально подвели его к Юри, откуда-то достали наручники и защелкнули их на запястьях женихов, вручив японцу ключи.       – Забери его отсюда, пожалуйста! – взмолились потерпевшие, чуть ли не кидаясь к застывшему в ноги. Юри замер и пытался понять, что такое могло произойти за пять дней? Виктор тем временем активно лез к нему. Будь он псом, обязательно бы вилял хвостом из стороны в сторону со скоростью света.       – Юри, ты пришел за мной! Поехали домой! Юри, как соревнования? Как дела? Как настроение? Не ушибся? Не падал? Все хорошо? Я так по тебе соскучится! Я хочу обнимать тебя вечно! – затараторил Никифоров, тиская жениха, насколько это было возможно с одной рукой в оковах. На негнущихся ногах, и застывшей на лице нервной улыбочкой, Кацуки молча кивнул, развернулся и ушел, таща жениха, словно на буксире.       – Виктор… – через какое-то время, когда оба фигуриста сидели в самолете, позвал японец.       – Да? – с улыбкой отозвался Никифоров.       – В следующий раз ты будешь дожидаться меня дома, в Хасецу. Иначе, думаю, твои соотечественники нас убьют, – мрачно выдал Юри и замолчал, внимательно глядя в окно.       Российские фигуристы отъезд своего товарища праздновали, будто наступил Новый Год. Долго и с размахом.