Человечья стая

Он был тощим, рыжим и нелюбимым, я был тихим, вежливым и приезжим. Я не смог пройти равнодушно мимо: он дышал прерывистее и реже, привалившись к сломанному забору. Он неловко смахивал кровь из носа и смотрел на злую собачью свору, и глотал бессильно и молча слёзы. Отогнав собак, я помог подняться. Его хриплый голос был зол и тонок. Он был взрослым – лет, вероятно, двадцать, но порою в нём говорил ребёнок: «Снег осенний выпадет и растает, вот тогда-то будет и жизнь, и воля: я уйду от злой человечьей стаи, я уйду от слабости и от боли. Я уйду по мокрым гниющим травам, уводя троих за собой по следу. Я не буду смелым, не буду бравым – я уйду от вашего злого лета!». Он рыдал, себя обхватив руками, обжигал разбитые губы клятвой: «Я клянусь услышавшими богами: в эту осень будет иная жатва. В эту осень будет и страх, и сила, пусть зарядят ружья – не выйдет толка. Как увижу: в лужах вода застыла, перекинусь в рыжего злого волка и пройдусь по целой деревне ночью. Тихо треснув лапами льдинки в лужах, я оставлю в веточках шерсти клочья. Пусть узнают: сила совсем не в ружьях. Пусть в великом страхе ловушки строят – обойду не глядя, шагну по краю, и за мной пойдут неизменно трое – и за мной последует волчья стая». Показав прокушенные ладони, говорил он горько и очень нежно: «Трёх волчат нашёл я в лесу бездомных, три волчонка стали моей надеждой. Три волчонка будут моею стаей, я твержу им это как можно чаще, вот увидишь: осенью снег растает и уйду я с ними в лесную чащу». Он тянул меня по дороге пыльной, говорил бессвязно, смеялся, плакал… Он сжимал ладони мои так сильно, словно я был твёрдый надёжный якорь. Вслед кричали громко, ругали грубо, вслед кидали камни, его увидев. Я же думал: «Люди его не любят, но волчат, естественно, ненавидят». Он споткнулся перед открытой дверью, оглянулся и прошептал: «Не надо». Вспоминая, я до сих пор не верю в то, что люди сделали с жившим рядом. Он шагнул нетвёрдо, дыша неровно, захлебнулся собственными словами и увидел в луже застывшей крови трёх волчат с разбитыми головами.