Юра ненавидит

Юра ненавидит Виктора Никифорова и Юри Кацуки. Он ненавидит всех фигуристов и тренеров, которые собрались в банкетном зале, ненавидит само торжество и почти ненавидит себя. Его раздражают смех и восхищенные перешептывания, два придурка в роскошных костюмах, которые смотрят друг на друга настолько влюбленными глазами, что аж тошно, и особенно его раздражают два золотых обручальных кольца, что покоятся на красной бархатной подушечке. Как в ебаной сказке. И угадайте, кто держит эту треклятую подушечку, пока Никифоров и Кацуки, размазывая розовые сопли и развешивая розовую лапшу друг другу на уши, произносят свадебные клятвы! Вообще-то, Юра мог бы и послать их в жопу. Он так и сделал. Никифоров бегал за ним два месяца, уговаривая держать кольца. Юри попытался всего пару раз, после чего был послан так далеко, что даже Виктор не смог внятно перевести японцу, куда тому посоветовали отправиться. Тогда подлый пятикратный победитель Гран-при применил секретное оружие, заявив, что в таком случае попросит об одолжении Милу. Уж она-то не откажет. Бабичева порывалась помогать с организацией свадьбы с того дня, как узнала о ней. Будь это кто другой, Юре было бы плевать, но это была Бабичева. Она же... Ладно, в конце концов, именно он, Юра, отправил Никифорову то злосчастное видео. Хотел поглумиться, мол, посмотри, как какой-то затюканный япошка откатывает твою программу без единой ошибки. Знал бы, чем это закончится, ни за что не скинул бы ссылку. А впрочем... Юра посмотрел на счастливых молодоженов, что сейчас с таким трепетом обменивались кольцами. Плисецкий в судьбу не верил. Но склонялся к мысли, что бывают в жизни исключения. Он готов был поклясться на всех своих медалях, что Никифоров и Кацуки нашли бы друг друга даже без его косвенной помощи. Везет же людям. Взгляд невольно соскользнул на толпу гостей. Мила в шикарном алом платье прижималась грудью, едва прикрытой глубоким декольте, к руке Отабека. По лицу Алтына сложно было сказать, нравится ему это или нет. Юра мог говорить только за себя. Ему не нравилось. Наконец, церемония закончилась, и фигуристы со свойственным им совсем не спортивным размахом принялись пить и уничтожать закуски. Плисецкий, чувствуя себя лишним на этом празднике жизни, поторопился свалить за самый дальний столик и притвориться ветошью. Он уныло тянул апельсиновый сок из высокого стакана и думал, что через две недели ему стукнет шестнадцать, и тогда ему можно будет побаловать себя хотя бы бокалом шампанского. Откуда рядом образовался Кацуки (пардон, уже Никифоров-Кацуки) Юра не заметил. Просто в какой-то момент обнаружил рядом с собой молчаливого японца и опять нахохлился. - Ты чего тут забыл? - Тебе совсем не весело, да? – грустно улыбнулся Юри. От этой улыбки у Плисецкого заныли зубы. - Я просто в восторге, не видишь что ли, - зашипел он, махом опрокидывая в себя остатки сока и жалея, что это не водка, к примеру. Он собрался уже послать японца к законному мужу с его нафиг никому не нужной заботой, когда с удивлением понял, что Юри грустит не потому, что Плисецкому скучно. Юра проследил за взглядом Кацуки и понял причину подавленного состояния фигуриста. Виктор стоял в стороне от танцпола, о чём-то жарко беседуя со жгучей фигуристой брюнеткой. - Это кто? – поинтересовался Юра у всё ещё молчащего Кацуки. - Бывшая любовь, - глухо отозвался тот. Безысходность, прозвучавшая в голосе японца, мгновенно вывела Плисецкого из себя. - Какого хрена ты тогда тут сидишь?! - Меня отослали, - как всегда мягко оправдался Юри. У Плисецкого нервно дернулся глаз. - Кто?! - Виктор. А вот это было неожиданно. Виктор, сдувающий с Кацуки пылинки, смотрящий на него с обожанием, которое граничило с боготворением, липнущий к нему где надо и не надо, вызывающий у окружающих желание блевать радугой, когда разговор заходил о Юри, просто не мог отослать своего наконец-то законного мужа посидеть в сторонке, пока сам выяснял отношения с бывшей любовью. Картина никак не укладывалась у Юры в голове. Зато там медленно начинала скручиваться пружина боли, давящая на виски. - И ты так просто позволишь им ворковать?! На твоей мать её свадьбе?! - Пусть. – И снова эта мягкая улыбка, так бесящая Юру. – Я никому не отдам Виктора. Но и ограничивать его свободу не стану. Иногда всё не так просто в отношениях. Юра посмотрел на Никифорова с какой-то бабой, осмелившейся припереться без приглашения на чужую свадьбу, заметил краем глаза Милу, тянущую Отабека на танцпол (Алтын, к слову, каменной глыбой оставался сидеть за столом), и взорвался. - Иногда нужно просто сжать яйца в кулак и бороться за то, что принадлежит тебе! Если, конечно, у тебя есть эти яйца! - Юра? Плисецкий уже не слушал. Те секунды, за которые он преодолел зал, слились в одно неясное пятно, которое приобрело очертания только когда над головой раздалось удивленное викторово: - Юра? Ты что-то хотел? - По роже тебе съездить хотел, так меня же Юри не простит за это! – рявкнул фигурист, окидывая женщину рядом с Никифоровым взглядом, полным ненависти. - Что, прости? – Виктор озадаченно заморгал. - Совести у тебя, говорю, нет! Это ж надо быть таким мудаком, чтобы на собственной свадьбе с любимым человеком не то, что посмотреть на другого, начать, блять, флиртовать! - Я ни с кем не флиртовал! – начал заводиться Виктор. - А со стороны именно так и выглядит. Особенно со стороны Юри. Эти взрослые временами такие придурки. Хотя о чем это он. Эти придурки придурки по жизни. Юра закатил глаза, когда, обеспокоенный порывом Плисецкого, Кацуки подлетел к ним и тут же попал под град извинений-объяснений-объятий-поцелуев. Надо ж было так лохануться на собственной свадьбе. Рано расслабляться. Юра сжал кулаки. Пока его злость и раздражение все еще кипят внутри, нужно действовать. Иначе потом не решится. Плисецкий целенаправленно двинулся в сторону столика четы Бабичева-Алтын. Отабек его приближения не заметил. Выслушивал в тот момент длинный монолог Милы. Ну да так даже лучше. Удобная вообще вещь, эти галстуки. Можно вот так схватить за него, развернуть к себе и прижаться губами к губам, чувствуя легкий привкус алкоголя и головокружение от собственной безнаказанности и наглости. И ведь даже не поцелуй толком, так, прикосновение. - Я не хочу быть твоим другом, - прошептал Юра в губы, которые только что впервые в жизни поцеловал. Впервые вообще и впервые именно их. – Кем угодно, только не другом. И я не могу смотреть на вас двоих. Аж тошно. Потому что, чёрт, Бек, выбери меня! Меня! Прошу... Связных мыслей в голове не осталось, только глаза непривычно увлажнились. Юра не плакал уже очень давно, а разрыдаться перед Беком хотелось меньше всего. Вот и гнев куда-то улетучился, оставив после себя только горькую обиду. Как уж тут сдержаться. Только бы успеть скрыться из-под взгляда этих тёмных глаз. Он не успел даже отстраниться. Только почувствовал руку, запутавшуюся в пшеничных волосах, и совсем перестал соображать, потому что Бек целовал грубо, глубоко, жадно, будто стараясь выпить всего Плисецкого до дна, будто сам жаждал этого слишком давно. Он целовался как Бог. Не то, чтобы Юре было с чем сравнивать, но иначе почему у него мгновенно подкосились ноги, и он позорно рухнул на колени казаху, тут же обвивая его шею руками и ощущая горячие крепкие объятия в ответ. Откуда-то будто издалека послышались крики «Горько!» и возмущения Милы. Юра наугад поднял руку с выразительно торчащим средним пальцем. Отабек, недовольно рыкнув на отвлекшегося партнера, принялся целовать его ещё жарче. Юра любил Виктора Никифорова и Юри Кацуки. Он любил в той или иной степени всех фигуристов и тренеров, которые собрались в банкетном зале, почти любил само торжество и букет, прилетевший ему в руки от «невесты». Но больше всего он любил Отабека Алтына, ведь от его горячего взгляда по телу бежали мурашки, от поцелуев горели губы, а от слов, сказанных хриплым шёпотом на ухо, сердце начинало разрываться от счастья. Может быть, некоторые люди и предназначены друг другу судьбой, но это вовсе не значит, что, если ты в это число не входишь, то за любовь нельзя бороться.