Сонные веретёна

Нью-Йорк поднимают из промозглой грязи и выстраивают заново несколькими взмахами волшебных палочек. Криденса так легко починить невозможно. Грейвса, кажется, вообще уже не починить. Волшебство, раньше разгонявшее по венам силы, теперь отдается дрожью в отяжелевших руках. В доме Грейвс старается магией не пользоваться — похоже, Криденс начал её бояться. Он, конечно, силится этого не показывать, но скрывать что-то от Грейвса у него получается плохо. Возможно, потому что на самом деле скрывать от него не хочется ни единой мысли. Криденс слишком изломан и слаб, чтобы умещать внутри своего тела что-то живое, растущее. Зато Персиваль раскрывает руки, распахивает глаза, вслушивается внимательно и улыбается уже почти без опаски, и отражение Криденса в нём, напротив, готово набираться сил и дышать, отзываясь легкой ломкой в болезненно напряженных мышцах. Они оба немного предали себя ради друг друга, оставили собственные обломки, для того чтобы тоже попробовать поднять из промозглой грязи и выстроить заново то хрупкое, пересечённое ценными прикосновениями существование, что когда-то было у них, хоть и так недолго. У Персиваля получается лучше — Криденс бездумно пытается повторять за ним. Все магические вещи лежат в доме под крепким заклятием, запертые в пыльной комнате. Грейвс доверяет Криденсу, но слишком за него боится. Меры предосторожности, кажется, израсходовали последние силы аврора, зато теперь эта неприступная крепость, спрятанная под маской старого ветхого дома, надежно укрывает их от любых внешних угроз. Остаются угрозы внутренние, и с этим справиться Грейвсу уже не хватает сил. Ночные кошмары, мысли, темнота, воспоминания. От простых шорохов по телу Криденса проходит грубая дрожь. "Это совершенно нормально" — Грейвс повторяет себе неустанно, и самое удивительное — это правда. Такая до абсурда простая правда, что и темнота становится на полтона светлее, и Криденс вздрагивает не так резко, с запозданием, скорее следуя каким-то старым, пропитавшим его рефлексам. Это совершенно нормально, потому что позади остались разрушения, смерть, боль, вырвавшаяся наружу и заключенная в плен, но грудь всё еще вздымается, руки всё ещё дрожат, всё ещё нуждаются бледные щеки в том, чтобы их согрели. Это больше, чем нормально — это чудо. И Грейвс искренне благодарен. Они уходили так быстро, так поспешно, будто под ногами у них разрывалась земля, ломалась, крошилась, как и мысли-память-слова. Зато теперь, в стенах большого дома, вдали от шумного города, вдали от волшебства, время замедляет шаг, и они плывут сквозь наступающую зиму словно на льдине, вдвоем, окружённые только безбрежностью белого. Грейвс открывает глаза и жмурится от рассветного сияния. Он не знает, какой точно наступил день, ему всё равно — это еще один день для того, чтобы попытаться отучить Криденса ходить по дому, прижимаясь к стенам. Грейвс снова и снова преподает ему один простой урок: здесь тебя никто не предаст, незачем прятать спину. На самом деле, аврор почти сразу с облегчением понимает, что боится Криденс не его — он просто боится. После всего что случилось, это была настоящая загадка: как показать мальчику, что теперь все маски сброшены и под серой холодной кожей на самом деле Грейвс? Но загадка разгадалась сама собой, растаяла под доверчивым взглядом Криденса. Он знает. Каким-то одному ему понятным способом он понял, и в его глазах нет сомнений, ни крупицы. Грейвсу не хочется думать о том, как безрассудно Криденс бросается в веру в него, опять. Он гонит мысли прочь и после полуночи возится на кухне с зельем сна без сновидений. Пусть Персиваль и не считает дни, наслаивающиеся снегом на широкое крыльцо, куда Криденс боится высовываться, но он уверен — их проходит не так уж и много, когда мальчик, наконец, отлипает от стен и дышит ровнее, почти спокойно. Его поступь больше не такая шаткая, не такая дрожащая, фигура не льнёт к теням углов, взгляд яснее, а запястья словно бы немного крепче. Он держит пузатую кружку с горячим чаем и, кажется, совсем не боится её уронить. Грейвс в тот вечер так воодушевлён этими переменами, что решается на нехитрую магию, вознося к потолку гостиной свечи и рисуя на стенах живые созвездия, неспешно разбредающиеся по комнате. Он знает — Криденс любит такие вещи, любит свет и блеск, ценит хрупкую красоту. Они устраиваются на диване, сидят не вплотную, но достаточно близко, чтобы чувствовать тепло друг друга. Для Грейвса это ещё одно чудесное открытие: Криденс правда может быть тёплым. Поспешные встречи, осторожные прикосновения, короткие взгляды — раньше всё было холодным, даже ледяным, мальчик казался маленькой жгучей льдинкой в ладонях Персиваля. Но теперь аврор, некогда укротитель мощнейшей всевластной магии, наблюдает магию куда более простую, естественную — Криденс согревается. Прямо как в старой сказке, которую в детстве Персивалю рассказывали сухие страницы давно уже затерянной книги: звезды дрейфуют в ужасающем холоде космоса, пока чьё-то желание не заставляет их засиять. Криденс увлечённо следует взглядом за причудливыми созвездиями и вздрагивает почти незаметно, когда стрелец подкрадывается к нему сзади, бесшумно ступая по плоскости стены фантомными копытами, рассыпая по острому плечу мальчика звездную пыль. Грейвс старается незаметно взмахнуть пальцами, делая вид, что только поправляет Криденсу и без того идеально уложенные волосы, и под силой его руки Стрелец опускает лук и стрелы. Криденс улыбается — одними глазами, но этого более, чем достаточно. Грейвс маленькими шажками идёт к новообретенной цели своей жизни: прогнать из мальчика страх, и начать ему хочется с магии. Криденс мало о чём осмеливался мечтать, но волшебство, прежде его манящее, не заслуживает едкой боязни, упрямо застывшей в кротком взгляде. Персиваль гасит свечи под потолком и ловит судорожный выход Криденса своей щекой, придвигаясь ближе — гостиная полна оживших звёзд — магия может не только разрушать и порабощать. — Хочешь услышать историю? — Грейвс решает начать с чего-то далекого от этого места и времени, с чего-то похожего на все его прежние обещания и в то же время, с чего-то такого же естественного как Криденс. — Если вы хотите рассказать, мистер Грейвс. — Это сказка. Волшебники читают такие своим детям, по эту сторону занавеса её знают, наверное, все. Я думаю, тебе бы тоже понравилось. Криденс склоняет голову набок, немного ломано, умещая острую скулу на собственном жёстком плече — он готов слушать. Словам Грейвса он внемлет с таким вниманием и желанием, что не ясно, откуда это вообще могло взяться в таком, с виду едва живом мальчишке. Грейвс мягко откашливается и не без труда подбирает слова — в доме так часто царит тишина, осторожная, сглаживающая углы, скрывающая болезненную правду — аврору кажется, он не говорил больше трех связных предложений уже целую вечность. Голос хриплый и слегка грубоватый, по крайней мере, ему бы хотелось, чтобы он звучал мягче. — На высоком холме, в зачарованном саду, за неприступными стенами был спрятан волшебный источник — Фонтан феи Фортуны. Раз в году, в день летнего солнцестояния в сад может войти один человек, и если он успеет до заката добраться до источника и окунуться в него, всю жизнь ему будет сопутствовать удача. Но вот однажды в сад попадают сразу три волшебницы: Аша, страдающая неизлечимой болезнью, Альтеда, у которой злой колдун отнял дом, золото и волшебную палочку, и Амата, которую покинул возлюбленный, и вместе с ними рыцарь по имени сэр Невезучий, не имеющий никаких магических сил. Криденс как-то бездумно кивает и поджимает губы, его взгляд путано скользит по сияющим созвездиям, но слушает он внимательно и видимо, чувствует призрачную связь с этим бедным рыцарем. Грейвс поспешно продолжает. — Все вместе они проходят через всяческие испытания. Первое — белый змей, требующий «доказательство боли». Магические приёмы не помогают, и после нескольких бесплодных попыток лишь слёзы отчаяния Аши заставляют змея поверить им и пропустить дальше. На следующем этапе они сталкиваются с крутым склоном, и в качестве оплаты за проход с них просят «плоды их труда» Они карабкаются, но безуспешно. И только сила духа Альтеды и её подбадривания помогли друзьям взобраться на вершину. Они прошли и это испытание. Наконец, они достигают ручья. Оплата за проход: «сокровище из прошлого» Ничего не выходит, пока Амата не решается извлечь воспоминания о несчастной любви из головы с помощью палочки и опустить их в ручей. Из воды появляются камни, и путники получают возможность перейти ручей к Фонтану. Осталось только решить, кому купаться. Грейвс с удовольствием наблюдает, как Криденс, стоит ему только замедлить речь, слегка подаётся ближе, беззвучно побуждая к продолжению. Видеть мальчика снова чем-то завлеченным, во что-то верящим — бесценная роскошь. — Аша так устала, что она падает без сил и не может дальше идти. Она умоляет друзей оставить её и не трогать. Альтеда смешивает мощное исцеляющее зелье. Аша его выпивает — и всё, ей больше не нужен никакой Фонтан. Исцелив Ашу, Альтеда понимает, что она может лечить людей и этим зарабатывать на жизнь. Фонтан больше не нужен и ей. Амата осознаёт, что все воспоминания о былой любви смыты, осталась только правда о нём — он был нечестным и жестоким. И ей Фонтан, получается, тоже без надобности. Остаётся только лишь рыцарь. Он, конечно же, рад своему счастью. Купается в Фонтане прямо в своих ржавых доспехах, выскакивает оттуда и делает предложение руки и сердца Амате. Все три ведьмы получили свои «исцеления», а невезучий рыцарь понял, что он на самом деле очень храбрый. И Амата, вселившая в него эту уверенность, встречает мужчину, который действительно достоин её. И они все вместе уходят, взявшись за руки. — Так правда бывает в вашем мире, мистер Грейвс? — Криденс непривычно долго не прерывает зрительного контакта, словно напившись храбрости рыцаря, и ждёт ответа. — Так иногда бывает в любом мире, просто очень редко. Самое сильное волшебство всегда самобытно. Но ты не дослушал историю до конца, Криденс. — Нет? — глаза мальчишки блестят созвездиями, наконец, устало занявшими свои места на импровизированном небе. — Все они жили долго и счастливо, и никому из них даже в голову не пришло, что источник, дарующий счастье, вовсе и не был волшебным. Криденс дышит всегда так чутко, что почувствовать любое колебание в нём невероятно просто — Персиваль ощущает его своей кожей: ласковое, приятное удивление и мягкое, нежное понимание. Криденс отзывается на всё, что Грейвс готов ему предложить. — Пора спать, мы и так засиделись. — Вы отличный рассказчик. — А ты отличный слушатель, — Грейвс взмахивает рукой и созвездия пылью осыпаются на плинтуса, ещё несколько секунд освещая комнату тусклым сиянием, пока полностью не истлевают, утратившие магическую силу. Затем он зажигает одну свечу и получается только со второго раза — магия в Грейвсе тоже какая-то поломанная, вывернутая наизнанку, но если это то, чего хочется мальчику, он найдет способ починить её, и в следующий раз его волшебство будет пышнее и ярче. В ту ночь Криденс засыпает быстрее обычного — Грейвс знает, он никак не может привыкнуть к удобной широкой постели. По утрам, аврор находит его свернувшимся в клубок на самом краю. Привычки из мальчика выводить очень трудно, но Грейвс терпелив. В следующий раз Криденс сам просит рассказать историю, за миг истратив свой месячный запас смелости. Он на дрожащих ногах опускается в тёплую ванну и всё же вздрагивает, когда Грейвс придерживает его ладонью за спину, помогая удобнее устроиться и не удариться острыми коленями-локтями. Он бы, на самом деле, с большим удовольствием окутал Криденса защитным заклинанием, но мальчик от озвученной как-то раз идеи только покрылся мурашками — ощущать магию в такой непосредственной близости ему пока слишком страшно. «Какую сказку ты хочешь услышать, Криденс?» «Я не знаю». Персиваль следит за тем, чтобы в его взгляде собралась вся мягкость, на которую он только способен — и молчит, надеясь, что Криденс всё же начнет выражать собственное мнение, начнет привыкать к тому, что его мысли тоже достойны существования. Мальчик ёжится так чувственно, что Грейвс на всякий случай мягко согревает воду ещё на несколько градусов. Криденс, которого он когда-то нашёл, всегда обладал лишь одной особенной силой — казаться невидимым. Молчать, стоять в тени, опускать взгляд и дышать так осторожно, будто это тоже грешно. Но теперь в этом доме, надёжно хранившем их от внешнего мира, Криденс больше не может оставаться невидимым, только не для Грейвса. Вот и сейчас прямой пристальный взгляд заставляет мальчика замереть и лихорадочно искать ответ. Неужели на меня правда можно так смотреть? Неужели меня правда можно увидеть? — Думаю, я бы хотел услышать что-то очень особенное, очень важное. — Хорошо, тогда я расскажу тебе сказку о трех братьях. Она не такая светлая, как предыдущая, но ты умный мальчик, ты чудесно умеешь видеть сквозь темноту. Криденс снова кротко кивает и опускает, наконец, бледные руки в тёплую воду, расслабляясь настолько, насколько способно его поломанное тело. Грейвс медленно опускается на маленькую табуретку возле ванны, почти случайно задевая плечо Криденса своими пальцами. — Жили-были трое братьев, и однажды они отправились путешествовать. Шли в сумерках дальней дорогой и пришли к реке. Та была глубокая — вброд не перейти, и такая быстрая, что вплавь не перебраться. Но братья были сведущи в магических искусствах. Взмахнули волшебными палочками — и вырос над рекой мост. Братья были уже на середине моста, как вдруг увидели посреди дороги фигуру, закутанную в плащ — Смерть. Криденс выводит пальцами чудные узоры в воде, совершенно не реагируя на страшное слово. Грейвс чувствует себя почти счастливым. — И Смерть заговорила с ними. Она очень рассердилась, что три жертвы ускользнули от неё, ведь обычно путники тонули в реке. Но Смерть была хитра. Она притворилась, будто восхищена мастерством братьев, и предложила каждому выбрать себе награду за то, что они её перехитрили. И вот старший брат, человек воинственный, попросил волшебную палочку, самую могущественную на свете, чтобы её хозяин всегда побеждал в поединке. Тогда Смерть отломила ветку с куста бузины, что рос неподалеку, сделала из неё волшебную палочку и дала её старшему брату. Второй брат был гордец. Он захотел ещё больше унизить Смерть и потребовал у неё силу вызывать умерших. Смерть подняла камешек, что лежал на берегу, и дала его среднему брату. Этот камень, сказала она, владеет силой возвращать мертвых. Персиваль следит за каждой тенью на лице Криденса, но его внутренние демоны спокойны и не отзываются на слова аврора. — Смерть спросила младшего брата, что он желает. Он был самый скромный и самый мудрый из троих и не доверял Смерти, а потому попросил дать ему такую вещь, чтобы он смог уйти оттуда и Смерть не догнала бы его. Недовольная Смерть отдала ему свою мантию-невидимку и пропустила троих братьев через мост. Со временем, разошлись братья каждый в свою сторону. Первый брат пришел в одну далекую деревню, отыскал там волшебника, с которым был в ссоре, и победил в поединке. Позже, на постоялом дворе он начал хвастаться своей непобедимой бузинной палочкой. В ту же ночь один волшебник пробрался к старшему брату и унес волшебную палочку, а заодно перерезал ему горло. Так Смерть забрала первого брата. Выдержанную паузу Криденс заполнил только немного сбитым от любопытства дыханием. — Тем временем средний брат вернулся к себе домой, и, мучимый одиночеством, воскресил девушку, на которой мечтал жениться. Но была она печальна и холодна, словно какая-то занавесь отделяла её от среднего брата. Хоть она и вернулась в подлунный мир, не было ей здесь места, и она горько страдала. В конце концов, средний брат сошёл с ума от безнадежной тоски и убил себя, чтобы только быть вместе с любимой. Так Смерть забрала и второго брата. Грейвс осторожно проводит рукой по спутанным от влажности волосам Криденса и мягко касается его виска, заставляя повернуть к себе лицо — острые черты разгладились от нежности воды и мягкого тепла. Грейвс мысленно ругает себя за то, что недооценивал силы мальчика — Криденс хрупок внутри и снаружи, но сила, которая помогает ему не разбиться на сотни осколков должна быть невообразимо могущественной. — Третьего брата Смерть искала много лет, но так и не нашла. А когда младший брат состарился, то сам снял мантию-невидимку и отдал её своему сыну. Он встретил Смерть как давнего друга и своей охотой пошел с ней, и как равные ушли они из этого мира. — Он, должно быть, вырастил очень хорошего сына. — Не знаю, Криденс. Должно быть. Ты не забудешь, что быть невидимкой порой — очень мудро? — Я не забуду, что вещи могут иметь куда более глубокий смысл, чем кажется с первого взгляда, важно правильно к ним относиться. Мудрость ведь зависит не от возраста, верно, мистер Грейвс? — Верно. В баюкающей воде Криденс проводит еще целый забег часовой стрелки, а когда Грейвс бережно кутает его в длинное белоснежное полотенце, он тянется к прикосновениям как и прежде — неотвратимо, с густой, вязкой надеждой и удушающим доверием. Грейвс растирает хрупкие плечи и помогает Криденсу одеться. Ночью, чужое дыхание, за которым Грейвс бесстыдно подслушивает, чтобы убедиться, что мальчик не проваливается в бездну кошмаров — размеренное и глубокое. Когда двор заносит огромными сугробами сероватого снега, Грейвс всё таки выводит Криденса в морозную свежесть дня и шелковыми лентами магии ловит над ним снежинки, не давая им коснуться чувствительной кожи — мальчик слишком привык к теплу, и даже самые маленькие капли холода сейчас ему ни к чему. Криденс долго жмурится от яркой ослепляющей бесконечности полей, раскинувшейся на сотни миль вокруг и смотрит на уходящую в даль дорогу дольше, чем полагается. Грейвс повержено подпускает к себе мысль о том, что Криденс всё таки скучает по внешнему миру, по шуму улиц, по голосам прохожих, но через несколько мгновений мальчик мягко, но уверенно тянет его за рукав пальто обратно в дом. Обратно в дом. Страхи покидают Криденса нехотя, упрямясь и припираясь, цепко хватаясь лапами за нежную кожу и оставляя полосы царапин там, где Грейвсу больше никогда не хотелось бы видеть ни единой ссадины. Но с каждым днем дышать всё легче и легче, а уживаться в одной голове с воспоминаниями о чёрном прошлом всё привычнее. Теперь лучше получается у Криденса — Грейвс пытается повторять за ним. Мальчик расцветает сотней волшебных цветов — аврор не может выбрать для сравнения только один — Криденс слишком многогранен. Теперь они живут в саду, взращённом собственным кропотливым трудом. В мир цветов и дневного света начинают вплетаться прежние прикосновения. Стоит Грейвсу задеть Криденса плечом или провести ладонью по его распрямляющейся спине, как мальчик уже не так боязливо попробует вернуть касание. Проблема с ночами так и не решается — Криденс чувствует себя неуютно на такой огромной постели, под тяжелым, бесконечным одеялом. Тогда Грейвс занимает другую сторону кровати, и Криденс смотрит с благодарностью и спокойствием. Его сон становится крепче. Персиваль никогда не засыпает раньше мальчика — не убедившись в том, что дыхание возле него ровное и глубокое, он просто не может сомкнуть глаз. Криденс смелеет, по каплям обретая уверенность в собственных движениях, словах, мыслях. И эти крохотные изменения можно было бы легко не заметить, но Грейвс внимателен к любому оттенку, к любому изгибу, к любому всполоху. Его солнце восходит на худой шее мальчика, там, где крохотные волоски спускаются за воротник рубашки, а садится на его худых щиколотках, укрытых слоями пухлого одеяла. Собственная грудь со временем снова обретает силу, теплеет, вмещает в себя всё больше воздуха. Но что-то такое же прижженное к нутру, как эта забота, пронесённое, через кошмарные события, продолжает тянуть спину жарким узлом. Грейвсу не нравится это чувствовать — любое отклонение от нормы может быть опасным, а значит он не будет достаточно сильным, чтобы, если потребуется, защитить Криденса. Но наскоро сваренные зелья не развязывают злополучный узел, а руки спящего Криденса, уже не прижатые к собственной груди в защитном жесте, а спокойно лежащие на простыне, протянутые к нему — только крепче этот узел стягивают. В ночь, когда зима за окнами дома приносит в поля злую метель, Криденс не может заснуть. Он отказывается от настоя трав и в синеватом полумраке комнаты смотрит на Грейвса так пристально, как прежде никогда не умел. — Вы можете рассказать историю? — О чем хочешь послушать? — О чем угодно, только бы не слышать эту метель. Такое ощущение, будто в ней кто-то потерялся и кричит без остановки. — Просто ветер, Криденс. Я расскажу тебе сказку про мохнатое сердце чародея. Персиваль подтягивается на локтях и облокачивается голой спиной на прохладную деревянную спинку кровати. Глаза окончательно привыкают к темноте и очертания предметов в комнате, даже обращенные в острые тени, выглядят привычными и знакомыми. — Жил-был на свете молодой, богатый и талантливый чародей, которому очень не нравилось, что влюблённые глупеют, чудят, теряют аппетит и вообще ведут себя безумно. Чтобы избежать подобной неприятности, он с помощью Тёмной магии извлек из груди своё сердце и спрятал его в глубоком подземелье. Там, взаперти, оно и обрастало длинной чёрной шерстью. Но однажды, подслушав разговор двух сплетников, жалеющих и осуждающих его за такой выбор, он решил жениться на лучшей девушке на свете, на зависть всем. Невеста оказалась им искренне очарована, но всё же ощущала его отдаленность и красивых слов, не подкрепленных никакими чувствами, ей было не достаточно. Вьюга завывает особенно протяжно, и Грейвс опускает широкую ладонь Криденсу на плечо, находя его в ворохе одеяла совершенно инстинктивно. Прежде казалось, что в своих руках аврор мог целиком спрятать мальчишку, теперь же, прикосновения к нему более не похожи на прикосновения к ребенку — Криденс растет, с невероятным трудом, поразительно медленно, но неотвратимо. И Персиваль знает, чувствует — пройдёт ещё немного времени, чуть расправятся острые плечи, малость окрепнет голос, и беззащитный мальчик окончательно исчезнет в тени мужчины, которому уже ни к чему будет столько заботы. Аврор одновременно жаждет этого дня и бездумно его страшится. — Наконец, невеста сказала, что поверила бы его прекрасным словам, если бы только знала, что у него есть сердце. Улыбающийся волшебник завёл молодую девушку в темницу, где показал волшебную шкатулку, в которой лежало его бьющееся сердце. Невеста жутко напугалась и попросила колдуна вернуть сердце туда, где оно должно быть, и поскольку колдун понимал, что такой поступок вызвал бы чувство любви к нему, при помощи волшебной палочки он вернул сердце на место. Казалось, всё должно было быть хорошо, но нет. Сердце, которое так долго было отделено от своего тела, одичало и исказилось. Вскоре гости стали искать хозяина замка — колдуна обнаружили в темнице. На полу лежала мёртвая девушка со вскрытой грудью, рядом сидел безумный колдун и ласкал светлое алое сердце девушки, желая заменить им своё собственное. Но его сердце было слишком сильным и отказывалось покидать тело. Оно полюбило спустя вечность заточения. Полюбило безумно, гибло, трагично. Колдун, поклявшись никогда больше не идти на поводу у своего сердца, кинжалом вырезал его из груди. Чувствуя себя победителем, он упал перед девушкой и испустил последний вздох. Метель поглощает своим гулом последние слова Грейвса и он не уверен, что хочет их повторять. Для такой неспокойной ночи нужно было подобрать что-то более умиротворяющее, но мысленно сделать себе выговор Персиваль не успевает — Криденс придвигается ближе, утыкается макушкой ему в бок, как раз туда, где неспокойно пульсирует узел, и медленно выдыхает — аврор по одному этому звуку понимает, что мальчик крепко спит. Вьюга унимается только под утро, и Персиваль засыпает с последними её порывами, колотящими кристаллами снега в окна. Когда Грейвс вновь открывает глаза, Криденс сидит на краю постели и, заметив пробуждение аврора, тянется к нему, поднимает его из промозглой грязи и выстраивает заново несколькими взмахами худых рук, без сомнений и страха убирая пальцами пряди со лба, мешающие им смотреть друг на друга открыто и прямо.