Все будет хорошо

Какаши-сенсей сиял. Не знаю, кому как, а мне показалось именно так, когда он вошел в класс. Даже не вошел, а вплыл, точно полная луна на темный небосвод, и озарил своим сиянием унылый кабинет. Волосы, кожа, глаза – весь он был серебристый и сияющий. Если бы я была героиней аниме, в этот момент мне можно было смело пририсовывать звезды в глаза и стотыщ сердец, рвущихся из груди. Во всяком случае, ощущала я себя очень похоже: сердце колотится, как сумасшедшее, в ушах звон, а из всей образовательной программы стала иметь значение исключительно история, которую и должен будет преподавать нам Какаши-сенсей. Я не знала о нем ничего, кроме имени, но для меня этого было вполне достаточно. Я свихнулась, сбрендила, слетела с катушек и навсегда распрощалась с собственной крышей. Какаши-сенсей стал моим наваждением, идеей фикс, объектом самого пристального наблюдения. От откровенного сталкерства меня спасло то, что неожиданно он оказался моим соседом – снял квартиру в том же доме, где жила я, и даже на той же лестничной площадке. Дверь в дверь. Нет, я не следила за ним по дороге из академии, не караулила на лестнице, просто однажды вечером он постучал в мою дверь и попросил спички. Или соль. Или утюг. На самом деле я плохо помню, что именно ему было нужно, но вцепилась в выпавший шанс зубами и когтями. Помню, кажется, я накормила его ужином и даже уговорила остаться на чай. Он так мило смущался, а, может, только делал вид. Я лишь старалась не слишком явно на него пялиться и не капать слюной на кухонный стол. Он не стал постоянным гостем в моей квартирке, но изредка все же заходил. Обычно за какой-нибудь бытовой мелочью. Иногда я сама набиралась смелости и стучалась к нему. Стандартным предлогом была помощь в учебе, и часто пользоваться им не получалось – я не могла себе позволить не успевать по его предмету. Как ни странно, подобное «домашнее» общение позволило мне взять себя в руки в академии. Я больше не залипала на него взглядами, не переставала отображать происходящее, если мы сталкивались в коридорах. Внешне все вернулось в рамки нормы. Я никогда не задумывалась, имеют ли мои чувства право на взаимность. Отношения – любые, кроме учебных, - между учителем и учеником недопустимы. Это закон. Об этом знает любой первоклассник, любой студент, любой преподаватель, и наказание слишком сурово, чтобы его можно было игнорировать. Меньше всего на свете я хотела подвести Какаши-сенсея, поэтому и заставляла себя изображать спокойствие. Видимо поздно спохватилась. Он всего-то положил мне руку на плечо во время перерыва – похвалил за сделанный доклад, как тут же появилась директриса и едва не начала зачитывать ему права. И лицо у нее при этом было такое гнусное, словно она только и ждала случая напакостить Какаши-сенсею. Я не выдержала и возмутилась. И, между прочим, ни словечка неправды не сказала – ну не было у нас никогда и ничего, кроме учебы. И пары ужинов еще, но об этом ей знать совсем не обязательно. А эта ехидна, чтоб ее холера взяла, достает свой планшет и заявляет, что с сегодняшнего дня мы у нее на особом контроле. И пальцами своими в экран тычет. А на экране две красные точки – с моим и его именами – близко-близко светятся. Недопустимо близко. И если в академии это хоть как-то объяснимо, то во внеурочное время… дальше можно не объяснять. Думала разревусь прямо там, но нет, сдержалась как-то, пока ехидна к себе в кабинет не уползла. Я еще минут пять потом в коридоре простояла – не могла ни рукой, ни ногой шевельнуть, ни осознать в полной мере. Так бы до скончания века и простояла, если бы меня Какаши-сенсей не окликнул. Улыбнулся, глазами одними, и вроде в класс послал, только я его слов не услышала. До меня только что, вот в ту самую минуту дошло, что во время всего этого гадостного разговора Какаши-сенсей руку с моего плеча так и не убрал. Стоял, слушал, с директрисой соглашался, а сам меня обнимал. Меня в жар кинуло, точно в кипяток, казалось, волосы вот-вот задымятся, и кожа на лице полопается и клочьями облезет. В класс я не вернулась, сбежала домой – по кусочкам себя собирать. Едва порог переступила, как стало ясно, что не шутила директриса ни на полстолечко: в каждой комнате по камере под потолком. Длинные такие дуры, индивидуальной настройки – никому от них вреда нет, кроме меня и Какаши-сенсея. Пялятся на меня, огоньками красными подмигивают. И не спрятаться от них никак. Я в кровать забралась, с головой одеялом накрылась и давай реветь. Громко, в голос. Мне выть с тоски хотелось, да связки не позволяют. И ведь не знаю, отчего больше реву: и себя жалко, и вина перед Какаши-сенсеем гложет. Он-то ведь и ни при чем вовсе. Ко всем ученикам ровно относился. Он и меня на уроках не выделял, хоть я и лучшая в классе по его предмету. И так мне стыдно вдруг стало, что даже себя на минуту жалеть перестала. Вскочила с кровати, схватила лист бумаги и принялась письмо Какаши-сенсею писать. Очень мне было важно объяснить, что не хотела я для него таких неприятностей. Только ничего из моей затеи не вышло. Полпачки бумаги извела, и так, и этак пробовала, а все равно дальше слов «Какаши-сенсей, я вас люблю» у меня так и не зашло. Мозг отказывался сочинять какие-то еще слова, придумывать объяснения, потому что эти три слова сами по себе объясняют всё. Ну не могу я хотеть сделать гадость человеку, которого люблю. На том и остановилась, приписала только в конце «извините». Можно подумать, я за чувства свои прощения прошу, но Какаши-сенсей умный – он поймет. Конверт запечатала и вроде даже успокоилась. Умылась, привела себя в порядок, не растрепой же красноносой мне объясняться идти. А в душе – тишина, точно я на казнь собираюсь. Вышла на площадку и жду. Письмо не только написать, но и отдать нужно, а мне теперь даже к дверям Какаши-сенсея подойти нельзя, как и ему к моим, а на площадке мы могли и случайно встретиться – она общая. Слышу, лифт внизу грохнул и наверх пополз. У меня все внутри замерло, а внутренности точно в узел скрутило от волнения. Так, официальную позу просителя принять, письмо на вытянутых руках, глаза в пол. Какаши-сенсей может, конечно, и мимо пройти и внимания не обратить, но я уверена, что он так не сделает. В позу встанет и письмецо мое заберет. Мне весь этот официоз, словно ножом по стеклу, по нервам бьет, но как по-другому? Слышу, двери лифта открылись, а не выходит никто. Я уж испугалась, что там кто-то посторонний, а я тут в позе этой дурацкой, глаза поднимаю, а там – Какаши-сенсей. В лифте стоит, кнопку дверей держит и меня рукой манит. Меня долго упрашивать не нужно, секунда – и я в лифте. И первым же делом на потолок посмотрела, а там… камер нет. Забыли или не положено – не знаю, только почувствовала, что вот-вот опять разревусь. А Какаши-сенсей меня обнял, по-настоящему обнял, к себе прижал и по волосам гладил. И все говорил, что глупенькая я, что не надо так реагировать, что все будет хорошо. Весна же, и лето уже совсем скоро. Я стою, слушаю, мне хорошо, как никогда раньше, только понимаю я, что чего-то не понимаю. Ну и что, что скоро лето? Так его и спросила. А он лицо мое за подбородок взял, слезы стер, улыбнулся так, как только он умеет – одними глазами. И поцеловал. Меня затопило таким ослепительным счастьем, что даже умереть захотелось. Только чтобы вот прямо сейчас, в эту минуту, пока меня целует Какаши-сенсей. Потом я, конечно, неоднократно грызла себя за подобные мысли, но в тот момент будущее рисовалось мне кристально ясным и сияющим, как Какаши-сенсей в первую встречу. Я закончу учебу, летом стану выпускницей, и закон будет над нами не властен. Мы сможем быть вместе… А уже на следующий день на город напали вампиры. И стало как-то не до официоза и не до глупых законов об отношениях. Мы старались выжить сами и помочь выжить другим. Какаши-сенсей ушел сражаться, оказывается, у него уже был подобный опыт. Я осталась доучиваться и ждать. Через два месяца я получила диплом и покинула академию, но ждать и учиться не перестала. Я перечитала о вампирах все, что нашла в библиотеке, и теперь могла и вылечить вампира, и убить. Способов убить, впрочем, знала несравнимо больше. Вы вот знали, например, что вампира можно убить, воткнув ему в глаз обычное ученическое перо? У него наконечник из особого сплава, смертельного для вампиров. Ученические перья стандартные, уже лет сто, как технология их производства не менялась. Кого бы ни спрашивала раньше, никто не мог сказать, почему, а теперь вот поняла. Вампиру в глаз, конечно, еще попасть нужно, но это дело тренировок. Я и тренировалась. В промежутках училась, читала книги по медицине и помогала в госпитале. Раненых поступало много, но спасти можно было далеко не всех. Если с момента укуса прошло не более шести часов, яд выводился легко и без последствий. Чем дольше откладывалась помощь, тем меньше было шансов у пострадавшего, а через сутки спасти от обращения было невозможно. Обращения или смерти, и непонятно – что хуже. Я столько всего насмотрелась в госпитале, что могла уже по внешнему виду раны определить, сколько прошло времени. Кто бы мог предположить, что совсем скоро мне понадобится каждая крупица полученных знаний. Я возвращалась домой. Лифт уже давно не работал, и приходилось подниматься на десятый этаж пешком. Я шла, едва переставляя ноги от усталости, шорохи и возня, послышавшиеся откуда-то сверху, заставили внутренне подобраться, чтобы быть готовой ко всему. Я слышала, что вампиры-одиночки, ведомые не голодом, а местью, забирались так глубоко в город. От них можно было ожидать чего угодно: он могли отомстить и уйти, а могли вырезать целый дом или улицу. Наш район пока избегал подобной участи, но все когда-то случается в первый раз. Перо само скользнуло в руку. Мне еще не приходилось использовать его в схватке с настоящим вампиром, но я была уверена, что смогу, что рука моя не дрогнет. Чем ближе я поднималась к родному этажу, тем громче и явственнее слышались звуки схватки. Я еще позволяла себе надеяться, что ошиблась, что драка выше этажом, но интуиция вопила, что все не так плохо, как кажется, а гораздо хуже. Забыв об осторожности, я понеслась наверх, перепрыгивая через ступеньки. Перед выходом с лестницы я замерла и прислушалась: возня как будто стала глуше, словно переместилась с площадки в квартиру, теперь к ней добавился треск ломаемой мебели и звон металла. Почему он не стреляет? Почему Какаши-сенсей не стреляет, ведь всего одним выстрелом можно снести вампиру не только голову, но еще и полтуши впридачу. Площадка была залита кровью. Густой черной вампирской кровью. Но на стенах хватало и алых отпечатков, значит, Какаши-сенсей тоже ранен. Кольт валялся у порога моей двери, его барабан оказался пуст. Стараясь не шуметь, я пробралась в комнату. Посреди груды осколков и искореженной мебели лежал Какаши-сенсей и держал вампира за горло. Вампир отвечал ему тем же, пытаясь одновременно дотянуться клыками до шеи. Я громко окликнула эту тварь и ощерилась не хуже вампира, когда тот обернулся. Бросок, короткий свист, и перо торчит точно посередине глазного яблока. Меня бы позабавило выражение удивления на его морде, но мне было не до этого: я подошла и воткнула перо еще глубже в глаз. Потом вытащила и воткнула снова. И снова. И снова. Наверное, это и называют состоянием аффекта. Не знаю, сколько бы я бушевала, вымещая на уже мертвом теле собственные боль и страх, но послышался глухой стон, и я мгновенно пришла в себя. Я бросилась к Какаши-сенсею, осмотреть его на предмет полученных ранений, но стоило мне попытаться стащить с него куртку, как он обхватил меня обеими руками и прижал к себе. Он снова гладил меня по волосам, целовал в макушку и шептал, как он счастлив снова видеть меня, как рад, что успел, что сдержал обещание и вернулся. Я лежала, слушала его шепот, стук его сердца и не могла понять, почему мне так тревожно, ведь все закончилось, он жив, он рядом. Но чем дальше, тем сильнее тревога сжимала сердце, пока я наконец не поняла – он прощается со мной. Его покусали? Когда? Есть ли время ехать в госпиталь? Я решительно высвободилась из объятий Какаши-сенсея. На его вопросительный взгляд только заставила подняться на ноги и перебраться в мою квартиру. Он с трудом держался на ногах и заметно подволакивал ногу, но у меня было все или почти все, чтобы оказать ему первую помощь. Для правильной диагностики очень важен цвет раны или укуса, а антисептик дает заметный розовый оттенок, поэтому пришлось сначала отмывать Какаши-сенсея в ванной. Наверное, я должна была смущаться, глядя на обнаженного мужчину, но у меня не было времени на подобные глупости. Судя по всему, счет шел на часы, если не на минуты. Помимо множества синяков и ссадин, я обнаружила четыре серьезных раны. Больше всего досталось левой ноге: глубокий порез на бедре, сломанная кость и укус. Укус был еще и на шее, но совсем свежий, а потому почти неопасный. Одна инъекция антидота – и готово. Зато тот, что на ноге, вызывал дрожь своим внешним видом. Клыки вошли глубоко, причем не только верхние, но и нижние, словно вампир собирался не просто укусить, я выдрать кусок плоти. Кожа вокруг проколов натянулась, покраснела и уже обзавелась синюшным ободком. Как только ободок почернеет, будет поздно что-либо предпринимать. Этому укусу и так уже часов восемнадцать. Почему Какаши-сенсей сразу не обратился к медику? За ним гнался этот вампир? Или их было слишком много? Или медик погиб? Вопросы возникали и исчезали, минуя сознание. Я должна спасти Какаши-сенсея. Должна. Никогда не смогу себе простить, если он умрет у меня на руках. До госпиталя добираться слишком долго, да и там антидотом не отделаешься – потребуется полная замена крови, а это не быстро. Я просто не успею закончить вовремя. Какаши-сенсей лежал на моей кровати, забинтованный, накачанный обезболивающими и антидотом по завязку, а я металась по комнате, словно по клетке, пытаясь найти выход из безвыходного положения. Какаши-сенсей попытался остановить меня, когда я в очередной раз подошла проверить его раны. Он схватил меня за руку, усадил на кровать и попросил просто побыть рядом, пока есть время. Просто побыть рядом, а потом, когда обращение начнется, воткнуть ему в глаз такое же перо, какое досталось вампиру. Что? Перо? То самое перо, которое смертельно для вампиров, потому что выжигает яд из их крови? Но ведь у вампиров, кроме яда в крови ничего нет, а Какаши-сенсей пока еще человек… Я достала новое перо, продезинфицировала и поинтересовалась, насколько сенсей доверяет своей бывшей ученице. Он лишь улыбнулся и поцеловал руку, сжимающую перо. Будет больно. Будет очень-очень больно. Ты почувствуешь, как горит твоя кровь. Ты лишишься глаза. Но ты будешь жить. Какаши-сенсей только велел привязать его покрепче и широко распахнул глаза. Я заставила себя успокоиться. Мне нельзя ошибиться. Перо должно войти достаточно глубоко , чтобы повредить канал с кровеносными сосудами, но не должно дойти до мозга. Перо вошло легко. Мне казалось, я чувствую легкий скрип металла по стекловидному телу, треск хрусталика и журчание крови, которая тут же стала наполнять глаз; слышу, как рвутся оболочки, как дрожат нервные окончания. Наверняка, мне еще не раз приснится гладкая рукоятка светлого дерева, покачивающаяся в глазу Какаши-сенсея, но перо вошло легко. Следующие полчаса длились вечность и были адом. Какаши-сенсей кричал, метался на кровати и пытался вырваться, мне даже пришлось навалиться на него всем телом – казалось, что не выдержат веревки. Почти мгновенно его тело стало таким горячим, что больно было прикасаться, из глаз лилась кровь вперемешку со слезами, кожа взмокла от пота. Его то сотрясала дрожь, то вдруг наступали мгновения полной неподвижности. Дыхание вырывалось натужно и со свистом, а то и вовсе не прослушивалось. Эта агония длилась и длилась. Какаши-сенсей умирал, и я умирала вместе с ним. Когда же он, наконец, затих и открыл глаза, я не сразу смогла поверить, что все закончилось. На это раз действительно закончилось. Какаши-сенсей попытался мне что-то сказать, но не смог - сорвал голос. Все будет хорошо - прочитала я по губам. Конечно будет, обязательно будет, наше "хорошо" от нас никуда не денется. Все раны когда-нибудь затягиваются, кости срастаются, а любая война заканчивается рано или поздно. Наша война закончилась только что. К тому же я знаю, где взять для Какаши-сенсея новый глаз. С алой радужкой, правда, и зрачком-шаринганом, зато в темноте хорошо видит. Надо только не забыть выдернуть из второго перо. Все будет хорошо, да.