Во мне многое изменилось. Во мне многое поломалось. Поломалось, сука, разбилось, и осталась самая малость. Самая малость святого духа. Самая малость огня жизни. И, сверкая, от уха до уха, улыбка кровью багряной брызнет. Ты же знаешь, как мне хреново, ты же знаешь, как сделать лучше, Но ты топишь меня в болоте и своими руками душишь! Ты же видишь мой страх поганый, ты же слышишь мой вой полночный… Ждешь, когда же меня помянут? Жаждешь выдернуть позвоночник? Ты, скотина, смешал всё с грязью, всё, что было мне близко к сердцу. Как ты мог оказаться мразью, отворившей мне в сердце дверцу? Взгляд твой, блять – ледяной убийца! Смех твой – хохот грозы снаружи. Что хочу я – да взять, напиться, наблевать на лед стылых лужиц!
Чувствую себя неимоверным эгоистом, правда. Скотина, ублюдок, сволочь – да называй, как хочешь: похер мне. Однако сейчас мне себя жалко. И тебя жалко, Микеле, хоть ты, мудак, этого и не заслуживаешь совсем. Взял гитару, наиграл пару мелодий из "Моцарта". Этого долбанного "Моцарта", который нас и свёл несколько лет назад. Моцарт и Сальери. Микеле и Флоран. Сид и Нэнси. Ты, Локонте, однозначно Нэнси – такой же ебнутый на голову. А я, так же, как и Сид, готов убить тебя нахер. Ладно, это я так смеюсь. Однако в каждой шутке есть доля...шутки. Чёрт, кажется, мои пальцы не могут играть на гитаре, не могут переставлять лады, не могут дергать струны от того, что они трясутся. А ты знаешь – мне ведь сейчас обидно – до комка в груди, до скрипа зубов обидно. И больно. Мне больно от того, что ты больше не хочешь общаться со мной, мне больно от того, что я не могу написать тебе из-за своих – и твоих – извечных проблем. Мне больно от того, что ты забываешь меня, быстро и неумолимо забываешь того, кого, как ты говорил, забыть нельзя. _________________ "Il mio caro amico," – да, мой дорогой друг, "Vieni andiamo a bere più vino!" - что ж, вряд ли откажусь от твоего прекрасного домашнего вина, Локонте. "Rallegratevi!*" – радуюсь, Микеле, радуюсь. _________________ И я радовался... Радовался, пока ты не упиздовал в закат, кинув меня. Но я и сейчас радуюсь: от того, что постоянно чувствую твою боль. Не понимаю, почему, но даже во времена "Моцарта" я всегда знал, что тебе нужна моя помощь: физическая ли, психологическая – вообще не важно. Я же был рядом, Микеле, всегда – тебе это оказалось не нужно? Когда я решился участвовать в этом чёртовом DALS – ты же всё ещё помнишь, какой я неповоротливый тюфяк? – я наделся, что ты среагируешь на это хоть как-то: позвонишь, напишешь, порадуешься или начнешь психовать, мол, не так я танцую, крикнешь, что сам явишься на танцплощадку и утанцуешь всех нас к чертям. Я специально заливисто хохотал на камеру с Кендис, специально обнимал всех партнёров, специально всё это делал, чтобы вызывать этим твоё недоумение, твою злость, твой психоз наконец. Ну хоть какую-нибудь эмоцию! Я устал от того, что ты игнорируешь меня. Я устал от этого, Микеле. Ты понимаешь? Я постоянно чувствую твою боль, Микеланджело, и иногда меня это не радует, а наоборот – пугает. Я очень не хочу думать о том, что скоро может случиться что-то плохое, что-то, что даже ты не выдержишь, и от тебя, такого несносного итальянца, останется лишь тлеющий уголёк. И это вместо сверкающей звезды-то? Я не хочу об этом думать, но не могу не... Я чувствую твои страхи, Микеле, и мне до ужаса жаль, что теперь я не имею права поговорить с тобой об этом. Несколько раз на дню я просматриваю твои профили: в фейсбуке, твиттере, инстаграме. Ничего не меняется: одни и те же записи на одну и ту же тему – извечный сарказм и показная весёлость. Я-то знаю, что всё не так, я знаю, что это совершенно не то, что ты чувствуешь. Хотя сейчас, когда ты больше не подпускаешь меня к себе близко, я все больше и больше задумываюсь – а подпускал ли ты меня вообще? Или всё это было такой же маской, которую ты надеваешь для поклонников? Только для меня в ней было чуть больше прорезей. Я не понимаю, в чем я, чёрт возьми, виноват. Я не понимаю, почему ты прекратил общение со мной? Неужели я оказался слишком глуп для тебя? Молод? Я оказался слишком наивен? Или, наоборот, я оказался слишком настырным, упрямым и бешеным? Я таким для тебя оказался после нескольких лет дружбы? Внезапно. Славно. Мне очень обидно, Микеле. Наверное, я ревную. Даже скорее всего. Я ревную тебя к ней, Локонте. Ревную тебя к Ноэми. Меня бесит ее счастливая мордашка, меня бесит твоё к ней отношение после всего того, о чём ты мне рассказывал, меня до трясучки бесят твои бомбёжки в инстаграме на фанатов, которые без ума от ненависти к Гарсии. Я их даже понимаю. Очень хорошо понимаю. Давай вспомним "Амадеуса" в Корее? Мне кажется, что всё началось именно тогда – Дов звонил мне и спрашивал, готов ли я отбросить свои дела ради тура. Я ответил, что нет. Аттья согласился подождать пару-тройку недель или месяц для того, чтобы я как следует разгрёб все свои дела и со спокойной душой поехал в страну утренней росы. Он, кстати, попросил и с Тамарой связаться. Но нет, тут вмешался ты, Локонте, со своими психозами, мол, тебе постоянно нужно чем-то заниматься, и в итоге ни я, ни Тамара, из-за этого в Корее оказались не нужны. Оказались нужны ты, светловолосая наша истеричка, и гетерохромная копия моего Сальери. Но это еще ничего. Я принял это, и мне было даже интересно, как это воспримет остальная публика. Могу тебе сказать, что фанаты из других стран до сих пор беснуются по этому поводу. Не знают и доли правды, но беснуются, и я этому чертовски рад – я горд тем, что меня любят. Ладно, вернемся к теме. Помнится, по прилете, ты начал звонить мне и жаловаться, что тебе здесь и воздух ни такой, и вода невкусная, и от "прекрасных" национальных корейских блюд из пёсиков ты скоро подохнешь. Как-то тебе там не очень нравилось, не так ли? А я наворачивал фуа-гру, ржал и радовался, что сижу у себя в квартире. Я просматривал видео от фанатов. Умилялся от Лорана так, что хотел разбить ему челюсть – за что он так издевается над Сальери? Антонио там наверняка с третьей космической крутился, когда Бан выходил на сцену. Но ты, Микеле, играл действительно хорошо. Настолько хорошо, что мне было страшно за тебя в какие-то моменты, но каждый вечер ты звонил мне и говорил, что все нормально, ты в восторге от новой версии постановки и тебе только в радость играть с новыми артистами. "Особенно во время "Роз" – Тамара часто слишком сильно хватала меня за камзол: я боялся, что она его разорвет, а вот Гарсия обходится с моим костюмом в сто раз бережнее," – говорил ты. – "Липнет только ко мне, как банный лист к... " – я еще тогда подавился: вспомнил, как мы с тобой ездили в русскую терму. Век не забуду твои оры из парилки и пожелания всем русским, которые принимали участие в создании этой клоаки на земле, уйти в Елисейские поля. Как завуалированно ты пожелал им сдохнуть, я даже опешил: если бы меня так хлестали двумя вениками, у меня бы таких мыслей в голове точно не возникло. Ладно, я снова отвлекся на воспоминания о моей дружбе с тобой. Вспомни, сколько раз ты писал мне, еще во время "Амадеуса", как она тебя достала – таскается за тобой, умиляется каждой твоей шутке, так заразительно смеется даже тогда, когда они вообще не смешные? Она даже над этой бородатой шуткой про клоунов смеялась.(1) Лично мне она надоела уже после третьего твоего повторения. Сколько раз ты жаловался мне на неё в телефонной трубке? Сколько? Да бесчисленное количество раз! А я ведь слушал тебя, постоянно слушал, не затыкал, не говорил, чтобы ты замолчал. Понимал, что надо высказаться. Ты же у нас импульсивный, тебе дай волю – будешь крушить все вокруг, а не дай – так самого себя ломать начнёшь. Иногда мне кажется, что Микеле и Микеланджело – вообще разные люди. И со мной тогда разговаривал добродушный мягкий Микеле, а с ней – взрывной и и дёрганный Микеланджело. А сейчас всё наоборот. С разницей лишь в том, что никто – ни Микеле, ни Микеланджело – теперь со мной не разговаривает. Они оба, блять, с ней. Я чувствую твою усталость, Микеле, и я не понимаю, почему ты отталкиваешь меня? Я звонил тебе бесчисленное количество раз – ты просто сбрасывал. Писал в Facebook и в Direct – так ты даже сообщения не просматриваешь. По WhatsApp звонил – опять молчок. А потом захожу в Twitter – а там твоя очередная фотография с твоей signora**. Мне очень обидно, Микеле. Мне обидно, и поэтому я, в конце-концов, перестал тебе писать и звонить. Ушел с головой в эти грёбаные танцы, ушел с головой в написание альбома – ушел с головой в чёртову работу. Завяз я в этом дерьме настолько, что даже не вдохнуть свободно. Нет, конечно, результатами я более-менее доволен, однако это всё равно не такие ощущения, какие я раньше испытывал. Будто бы что-то притупилось. Ты помнишь, как ты радовался за меня, когда я выпустил свой первый альбом? Помнишь как сидели в каком-то баре и отмечали презентацию? Пошутили еще тогда, мол, ты скорее обзаведешься постоянной девушкой, чем свой собственный альбом выпустишь. Обзавелся ведь, зараза. Обзавелся и напрочь забыл обо мне. Не понимаю только, чего ты в ней нашел... Чем она тебя зацепила? Когда мы встретились с тобой на той презентации – конечно, случайно, ты обнимал ее за талию, и шептал что-то, похожее на "моя душа". Я, честное слово, просто охренел. Господи, Локонте, и чем только она тебя завлекла. Лицом? Есть и симпатичнее. Сексом? Вот уж с чем-чем, а с этим у тебя проблем никогда не было. Ладно, оставим эту тему. Ведь дело вовсе не в ней – дело в тебе. Дело в том, что ты за свои слова не отвечаешь, и никогда не отвечал, а я-то, слепой и глухой, повелся: он мой друг, он хороший, ему просто тяжело, поэтому он избегает общения, давай же, Фло, помоги ему. Помог, круто. Так помог, что теперь сам с зияющей дырой в груди прогуливаюсь по кварталам Парижа. Мне многие ведь говорили, что ты не тот, за кого себя выдаёшь, что ты двуличен – я не верил ни одному их слову, лишь своему чутью доверял. Видишь, какой я умница – сам сказал – сам поверил – сам расстроился. Ничего за меня делать, блять, не надо! Микеле, я чувствую твою боль. И эта боль сильнее, чем моя. Ты можешь хоть сто раз на дню выкладывать посты в инстаграме, твиттере, фейсбуке – уж меня-то ты не проведёшь. Ты можешь смеяться до упаду в своем Тимео, на который я не ходил и идти не собираюсь. Мне невыносимо видеть тебя, твои глаза, твое лицо. Знать, что Ноэми тоже здесь. Я не смогу это долго выдерживать. Я не могу больше терпеть твои выходки, но и отказаться от тебя тоже не получается. Мне доставляет непереносимую боль один лишь факт отсутствия общения с тобой, с человеком, без звонка которого я, иной раз, и дня не начинал. И в то же время мне больно было видеть то сообщение от тебя, около месяца назад. Это был ответ на вопрос, заданный, кажется, еще ранней осенью, суть которого заключалась в продолжении общения в принципе. Ты что, так долго разбирался в себе? Так долго до тебя доходило, что конкретно я имею ввиду? Или это Ноэми сунула свой прекрасный носик в чужие дела, интересуясь: зачем это тебе пишет Флоран Мот?.. Вероятно долго, очень долго доходило, но ты ответил мне тогда, когда я был к этому совершенно не готов. И, знаешь, лучше бы этого вообще не делал. Кинул мне подачку спустя несколько месяцев. Ты, итальянская падла, ответил так кратко, что я понял: никто тебе не нужен. Точнее, тебе нужен кто угодно, но не я. Если еще точнее – то никто, кроме неё. И мне стало от этого плохо. Я почти неделю не выбирался из квартиры – даже в магазин – питался какой-то чушью, которая завалялась в холодильнике. Первый раз понял, что, оказывается, можно целыми сутками питаться святым духом. Отключил телефон, не появлялся ни на репетициях, ни на записях. Мне реально было плохо – думал, что с ума сойду. Просыпался и думал: как так-то? Почему ты меня забыл, где и что я сделал не так? Да, я не подарок, но ведь и ты не святой. Все мы люди, все мы совершаем ошибки. Я, возможно, совершил одну, самую главную, когда выплеснул свое плохое настроение на тебя. Ты, бухой в хламидомонаду, позвонил мне из Кореи, запамятовав, что разница между Парижем и Сеулом – ни много, ни мало – восемь часов. Естественно, ты был послан далеко, надолго, на моём родном французском, на твоём родном итальянском и – странно, что я вспомнил об этом в три часа ночи – даже на русском. Я не желал тебя обидеть. Убить в три ночи – это да. Но не обидеть, абсолютно точно... Ты перестал мне звонить, а на мои сообщения и звонки отвечал весьма кратко со своим коронным addio-addio.*** Ты же как губка – все впитываешь в себя почти мгновенно. Возможно, именно после этого момента и начался разлад. Пиздец. Я не знаю, что я буду делать, когда встречу тебя в аэропорту, на рейсе, которым мы полетим вместе в Россию. Я не знаю, что я буду делать, когда буду видеть тебя и Ноэми рядом. Наверное, оплачу из своего кармана целый этаж в отеле около московского Crocus только для того, чтобы обитать на нём в одиночку и не видеть вас, не слышать вас – насчет Ноэми-то не знаю, а вот ты – скотина громогласная и весьма жадная до таких удовольствий. Зная тебя, могу не сомневаться, что ты закатишь грандиозную la sodomie**** сразу после того, как ввалишься в свой номер. Видел, проходили. Причем в этой же России. Я ревную. Да, я ревную, и могу хотя бы сейчас здесь в этом тебе признаться. И себе заодно. Я ревную тебя потому, что мне без тебя плохо – ты всегда был для меня старшим товарищем, звездой, которая мне путь указывала, каким-то маяком... Да называй, как хочешь! А сейчас я потерян. Я, как я, не нужен никому. И никогда нужен не был. Все видят во мне лишь ходячий источник дохода, ходячую рекламу. Ты видел во мне товарища. Теперь я для тебя очередной знакомый. Спасибо, Микеле, большое тебе спасибо. Месье идеал. Месье ничтожество. Мне жалко себя, но еще больше жаль тебя, Локонте. Ты потерял хорошего друга. Флоран допечатал последние слова и потрогал ноутбук – калёный. Вероятно, от ненависти, что мужчина вложил в это огромное письмо, сомневаясь, впрочем, что адресат вообще будет в состоянии его прочесть. Проигнорирует, как и всегда. Посмотрев на мерцающий экран, Мот погладил мышку и положил подрагивающий от нервов палец на левую кнопку. "Вы уверены, что хотите отправить сообщение?"Фло нажал "Отменить".
_______________________________ *(ит.) Мой дорогой друг, давайте, давайте пить больше вина! Радуйтесь! **(ит.) Любовница ***(ит.) До свидания ****(фр.) Содомия (1) Глядя на вас, у меня возникают два вопроса: Первый - куда уехал цирк? И второй - почему вы, собственно, остались? И да, она действительно ОЧЕНЬ бородатая.