запястье.

Ларин смотрит на свои руки. Столько всякой желчи и ненависти он видит там, будто бы его кожа — холст, на котором художник-самоубийца решил изобразить все то, что творится у него внутри. Слишком много слов, больше, чем в той глупой книге, прочитанной им вчера. Прятать это под длинным рукавом уже невозможно, и единственное, что ему остается — наблюдать, как количество ярости только возрастает. Он сидит на кухне и внимательно разглядывает свои руки, зачем-то читая всю эту мерзость. «Чушка», «шлюха», «утка»… Предсказуемая грязь из интернета. В конце концов, так о нем отзываются практически все. Были отдельные личности, которые даже не знали, как выглядит Ларин, однако это не мешало им бросать колкие словечки в его сторону. Это так глупо. «Чушка», «чушка», «прекрасен», «чушка». Что?! От неожиданности Дмитрий аж подпрыгнул. Прекрасен? Он?! — Что за бред… — Ларин протирает глаза, не веря им. Мало ли, привиделось — он, в конце концов, не спал уже несколько ночей. Исключать вероятность того, что Хованский пьян, не стоит, но у Ларина внезапно появилось желание встретиться с ним и спросить, какого черта происходит. «Ага, позвоню ему, а он там бухает», — пронеслась мысль, от которой он отмахнулся. В любом случае, нужно хотя бы попытаться. — Алло? — вполне нормальный голос на том конце провода. Настолько нормальный, что Дмитрий на секунду потерял дар речи, но затем опомнился и заявил: — Нам нужно встретиться. Сейчас. — Уткин? — кажется, Юре смешно. «А вот мне не очень.» — Да, Уткин. Я буду в центральном парке через двадцать минут. Он сбрасывает вызов.

***

Ларин добрался до места встречи даже быстрее, чем сам назначил. Конечно, какой-то частью сознания он понимал, что Хованского на горизонте он не увидит, потому что… Да зачем ему это нужно? Дима ведь не заслуживает внимания такого занятого человека, Дима вообще ничего не заслуживает. Какой наивный Дима. — Уткин, ты что, бухой? — знакомый голос. Как странно. Ларин снова не верит собственным глазам, хотя со зрением проблем, вроде бы, не было. — Нет, в отличие от тебя, — огрызается он и, оправдывая репутацию злого человека своим выражением лица, показывает свежую надпись на руке, — что это такое, мать твою? — Что за… Ты что, Уткин? Ты… Ты… — Хованский явно поражен. Ах да, он ведь не знал, что Ларин питает к нему двоякие чувства — ненависть и любовь одновременно. Это словно огонь и лед, слившиеся воедино. — Что это такое?! — он срывается чуть ли не на крик, прожигая взглядом того, к кому он не был равнодушен, — Говори! Говори, идиот! — Это… — Юра растерянно пытается подобрать нужные слова, хотя выходит не очень, — Это… Я люблю тебя, Уткин. — Меня? — ему кажется, что мир вокруг поплыл; он находится на грани срыва, — Ты… Хованский показывает свое запястье, и Ларин видит там фразу, которую он вчера произнес, разговаривая с кем-то по телефону. — Теперь мы знаем больше друг о друге, — усмехается Юра и уходит, будто ничего не произошло. — Это точно, — Ларин снова смотрит на руку и улыбается, заметив еще одну надпись, гласящую «я люблю тебя».