Каждый кусочек сердца

      Новости начинаются с цифр. Так было всегда, сколько Гарри себя помнит. Из телевизора доносились странные слова «суицид», «передоз», «чёрно-белые». Стайлс перестаёт смотреть и слушать новости в шестнадцать. Мама называет это юношеским максимализмом, но тусклые глаза Джеммы чуть мерцают ему благодарными искрами. — Я люблю тебя, Джем, — тихо шепчет он сестре, стоит маме уйти с кухни, и серо-голубые глаза становятся ярче, а щёки чуть румянятся. Она даже чуть улыбается и убирает теперь яркую алую прядь за ухо. Действие недолгое, но, может, сестра успеет поговорить с учителями без скандалов хотя бы два урока.       Гарри нравится, что он буквально творит магию на их маленькой кухоньке, но, на самом деле, ему просто хочется отдать Джем куда больше, чем пару часов спокойствия, благодаря которым она забудет свои седативные дома. Гарри искренне желает не слышать из соседней комнаты, что утром нашли трёх совершивших суицид чёрно-белых и не видеть, как сестра отводит взгляд от случайно оставленного мамой на столешнице ножа.       Порой Стайлсу кажется, что в его системе какая-то часть дала сбой. Все цветные — такие же как он — яркие, влюблённые в жизнь и калейдоскоп вокруг, пышущие здоровьем, не грустят. Не замечают чужих тоскливых взглядов, не опустошают бластеры успокоительных таблеток, стащенных ночью у сестры, когда она наконец проваливается в спокойный, нетипичный для чёрно-белых, сон.       Джемма, в общем-то, тоже неправильная немного, красит волосы в абсолютно ненатуральные цвета и в моменты всепожирающей депрессии не прикасается к лекарствам до последнего, лишь цедит приготовленный им какао с корицей и слушает его чувства. Они давно сделали ставку на то, что ненормальные из-за мамы: она так и не сказала их отцу, что любит, так и не поделилась красками. Не смогла. Может, поэтому она до сих пор так молодо выглядит, так эгоистична в намерении не замечать страданий дочери, потому что это правильно. Но Гарри не обычный и понимает: правильно не всегда хорошо. Он никогда не улыбается на тихий шёпот сестры: «Я рада, что ты у меня есть».       Но именно сегодня он неожиданно замечает инородный в мире цветных взгляд. Карие глаза кажутся почти чёрными от невыносимой грусти, когда Джемма приветливо кивает соседу. Зейн Малик её ровесник, но ни один урок у них не совпадает, это, почему-то, кажется Гарри важным. — Может, вас подвезти? — перебегая через дорогу спрашивает он, не сводя с девушки взгляда, а Джем замирает как заворожённая и кивает. Зейн несмело улыбается ей, а она отводит взгляд, но её щёки — кудрявый готов прыгать от радости — становятся ярко-розовыми. — Гарри, — зовёт его Малик, когда сестра, попрощавшись, сливается с разношёрстной толпой школьников. — Можно немного личный вопрос?       Стайлс напряжённо кивает, готовясь к худшему, что тоже странно для цветных, но Гарри старается не задумываться об этом, фокусируя взгляд на красной толстовке Зейна. Его смуглая кожа будто чуть тускнеет, стоит ему выдохнуть и тихо прошептать: — Кто признался Джемме?       У Гарри голова кружится от концентрации всепоглощающей тоски в чужих глазах и он сглатывает. То, что они с сестрой делают — не принято, не правильно. Наказуемо. Цветные часто говорят о своей любви родным, но красками делиться нельзя. Это считается аморальным, но Гарри, наверное, в силу их с Джеммой ненормальности, не видит в этом ничего ужасного. Что плохого в желании помочь родному человеку стать счастливей?       Зейн будто понимает все его внутренние метания и лицо его смягчается. Голос вкрадчивый, полный надежды. — Это ты, да? Ты делишься с ней цветами? — Его пальцы руль сжимают до скрипа, а линия челюсти напряжённей обычного. — Да. Я… — Не стоит! Не оправдывайся. — Малик улыбается мягко, касается рукой успокаивающе. — Будь моя сестра чёрно-белой, я бы делал так же, правда. Я никому не скажу.       Улыбка Зейна становится всё шире и шире, а осознание сшибло бы Гарри с ног, если бы он стоял. — Ты собираешься признаться ей. — Даже не спрашивая, тут и так всё ясно. — С ума сошёл?       Малик кивает и смеётся. — Да, от твоей сестры. Лет так двенадцать назад, когда она плакала навзрыд на моём крыльце, потому что посадила пятно на платье твоей мамы. Стайлс открывает от удивления рот, а Зейн громко хохочет, но в миг становится серьёзным. -Припаркуешь мою машину? — Парень быстро отстёгивает ремень безопасности и выбирается из машины, смотря на Гарри в открытое окно. — Я хочу сделать это сейчас. У неё первым искусство с Паркинсоном, он ей всё равно проходу не даёт, а я её украду, ладно? Она ведь ни в кого не влюблена? — Он настороженно замирает, а Стайлс с усмешкой вспоминает кучу фотографий Зейна над кроватью сестры и пожимает плечами — пусть будет Малику сюрприз. — Вроде, нет, — напутствует он и пересаживается на водительское сидение. — Дерзай!       Парень серьёзно кивает и убегает в ещё не рассеявшуюся гущу школьников, а Гарри выруливает с подъездной дорожки. Ноги автоматически бьют по тормозам, колёса противно взвизгивают, а Стайлс даже не помнит как оказывается за пределами автомобильного салона.       На асфальте в позе звезды самый странный человек, который известен Гарри. Луи Томлинсон, с видом английской королевы прилёгшей отдохнуть на сером полотне дороги, безразлично выпускает вверх густой серый дым.

***

      Джемма присылает ему смс на втором уроке. Гарри кажется, что даже буквы пропитаны какой-то радостью. — Вернётся завтра? — Тихий шёпот заставляет вздрогнуть, а теплое дыхание шевелит волоски на затылке. Луи Томлинсон прямо за ним, сидит за последней партой, а учитель даже не смотрит в их сторону, никто не смотрит, и почему-то Гарри это нравится. — Тебе это правда интересно? — его шёпот сиплый, заинтересованный. Чужое тёплое дыхание ласкает щёку теперь. — А ты думал только цветным доступно любопытство? Не ожидал этого от парня, который спокойно согласился с чёрно-белым, что с ним всё в порядке. — От Томлинсона пахнет сигаретами с ментолом и чем-то отчаянно тёплым. Стайлс не знает почему, но ему легче от осознания, что от соседа не чувствуется никаких химических запахов, как это обычно бывает с нецветными. — Так почему она придёт домой только утром? — Щеке становится холодно, когда Луи садится ровно на своём месте — учитель смотрит, — и Стайлсу хочется уже самому придвинутся к странному однокласснику. — Наш сосед подарил ей краски, — шепчет кудрявый, а сердце ёкает в груди на едкое хмыканье в ответ.       Гарри не думает, что Луи ненормальный, как считает вся остальная школа. Гарри уверен — Луи интересный.       На следующий день Джемма звонко хохочет, когда узнает откуда на машине Зейна вмятина, а Малик фыркает и шутливо грозит Гарри пальцем. Стайлс, однако, не видит этого, потому что смотрит заворожённо на сестру. Она прекрасна. А потом он замечает на её пальце кольцо, детское, из автоматов. Джем потирает постоянно алый силиконовый ободок и улыбается рассеянно.       Зейн наблюдает за своей девушкой внимательно, любовно обводя взглядом каждую чёрточку, а на пальце у него точно такое же кольцо — Гарри даже представить боится, сколько денег они истратили на все шарики с игрушками, чтобы достать два одинаковых.       Но нежные улыбки новоиспечённой пары стоят того, и Гарри с удовольствием делает глоток какао с маршмеллоу и прикрывает глаза. У него на оборотной стороне век Луи Томлинсон выдыхает дым в небо цвета своих глаз, но Стайлс никому в этом не признается.

***

      Месяц проходит незаметно, когда Гарри наконец замечает, что мама выключает новости, как только слышит первые цифры. Она выключает новости совсем. Джемма тревожно провожает взглядом взметнувшиеся в воздух цветные ленты на волосах женщины от сквозняка, но молчит.       Гарри достаёт из своих запасов ромашковый чай, а Энн цедит его, пока он не кончается. После новая кружка. Не переставая.       А ещё мама молчит. Дом погружается в какой-то анабиоз, даже приходящий Зейн понимающе затихает, но Стайлс видел его подарок Джемме и, если честно, тоже подумывает наконец-то купить наушники. — Его звали Робин, — шепчет мама вечером, склонившись над кружкой какао. — Передоз седативными. По крайней мере, так мне сказали его родственники.       Гарри становится понятно почему он недавно нашёл их с Джеммой успокоительные в мусорном ведре, а на аптечке теперь висит замок. — Ты хотела ему признаться?       Она не отвечает ни словом, ни жестом, лишь вскидывает на него воспалённые потухшие глаза. — Ты поэтому не хотел их слушать? — Отчаяние накрывает её с головой, руки чуть подрагивают, а в глазах немного (немного ли?) фанатичный блеск. Такая мама пугает. — Нет, мне просто это не нравится. Я ещё не нашёл человека, — голос внезапно надрывается, а в голове всплывают образы Луи Томлинсона, Гарри сглатывает, — которому хотел бы признаться.       У Энн глаза причудливо блестят в свете ламп, она еле сдерживает слёзы, а юноша не может избавится от внимательного взгляда серо-голубых глаз в своей голове. С губ обоих на кухне срываются судорожные выдохи и Гарри, подрывается, встаёт, благодарит за какао, хотя это он его готовил, что совсем неважно сейчас. Энн благодарно кивает и бросает напоследок болезненно-тихое: — Я не успела, родной.       Тихий всхлип раздаётся, как только он переступает порог кухни, а кудри Стайлса совсем шоколадные, глаза слишком яркие, но если маме это поможет, Гарри совсем не против.

***

— Ты слишком цветной. — Очередная порция дыма взмывает в небеса, а Гарри взгляда от чужих губ не отрывает. — Тебе как будто целая толпа цветных призналась, — и голос Томлинсона пропитан ядом, бьёт не хуже пощёчины, да только слышит Гарри и скрытую тревогу. Это странно, непонятно и он даже не знает, почему молчит до сих пор.       Хотя он почти всё время рядом с Луи молчит. Особенно в те дни, когда чужие глаза ярко-голубые, а волосы переливаются пшеницей и сандалом на солнце. Сегодня именно такой день, у Стайлса в голове набатом отчаянное мамино «Я не успела, родной» и липкая от поглощающего его страха спина. Луи глазами голубыми скоро в нём дырку проделает, но Стайлс не против, пока ему позволено рядом быть.       Он, если честно, до сих пор их странной, вспыхнувшей в один миг, дружбы не понимает. Вот Томмо читает не предназначенные ему сообщения, щекоча тёплым дыханием шею, то Гарри подсаживается к Луи на обеде, игнорируя взгляды всей школы и особенно Лиама — его друга. Другой друг — Найл Хоран — лишь пожимает плечами и устраивается рядом, буркнув шатену слова приветствия.       Стайлс никогда никому не расскажет, какое облегчение на него накатило, когда Томлинсон и взглядом блондина не удостоил. — Ты ведь признавался сестре? — Чужой голос врывается в череду воспоминаний и рушит всё. Страх трансформируется в панику, а пальцы против воли впиваются ногтями в ладонь. Взгляд Стайлса мечется, ища пути отступления, но Луи будто чувствует, опускает ладонь свою на плечо чужое — удерживает. — Так что? — спрашивает строго, как учитель на уроке, кудрявому смешно иррационально становится. — Гарри?       Имя режет по барабанным перепонкам, как пенопласт по стеклу, но в то же время радость накрывает собой, как лавиной. От непередаваемого микса эмоций кровь закипает, пузырится громкими хлопками в висках, Стайлс кивает, а ещё его щёки алее ткани в руках тореадора, но Томмо этого будто вообще не видит. Он лишь садится рядом на грязные ступени, но его это, видимо, мало волнует.       Вдалеке звучит звонок на занятия, но никто из парней с места не двигается, а Луи лишь достаёт из кармана чёрного пальто пачку сигарет. Ветер уносит белый от внезапного холода дым и Гарри ёжится в своей толстовке. Волосы Томлинсона медленно тускнеют, а с щёк постепенно сходит румянец, но его пальцы, явно замёрзшие — ещё красные. Парень стряхивает сигаретный пепел, от резкого движения рукав чуть приподнимается и на запястье мелькает шрам.       У Гарри перехватывает дыхание от страха, он не думая хватает чужую руку, оголяя переплетение вен, в них так неправильно — инородно — чёткая белая полоса. Сердце стучит где-то у Стайлса в животе, а позвонки обжигает ледяной пот. У чёрно-белых часто бывают шрамы на запястьях — горизонтальные, поверхностные — они вен не задевают, но именно этот, вертикальный, испещренный несколькими перпендикулярными — следами швов — опасный, хоть и старый, но Гарри ведёт вспотевшими, такими холодными, непослушными пальцами по чужой, давно зажившей ране, а перед глазами потухший стеклянный взгляд чужих голубых глаз и собственное отчаяние.       У Гарри перед глазами хрупкое тело на больничной койке и Стайлсу страшно, невыносимый ужас. Луи перехватывает его пальцы своими, пахнущими никотиновым дымом и ментолом, неожиданно еле-тёплыми. — Шарлотта признаётся мне по утрам, если тебе это интересно.       Гарри вздрагивает, поднимает глаза зелёные, яркие, испуганные на собеседника, смотрит загнанно, обречённо, как животное, попавшее в капкан. Луи придвигается чуть ближе, не отпускает чужих пальцев, на себя тянет за них, а Стайлс заворожённо теперь следует, вжимается грудью в чужое плечо и дрожит. От стыда, от обиды, от гнева, а Томлинсону так от этого смешно. Всё эта дурацкая магия с признаниями, не иначе. — Лотти — это моя младшая сестра, которая как и ты любит нарушать правила.       Гарри шумно всхлипывает, открывает и закрывает рот задушенно, как рыба на берегу. Уже бледные, выцветшие губы растягиваются в ухмылку, а кудрявый ловит это взглядом, прикипает к ним — прожигает глазами зелёными (Луи не расскажет, что цвет свежескошенной травы — его самый с детства любимый). Гарри не успевает отследить момент, когда прикасается к чужим губам своими. Он лишь целует почти отчаянно, да холод хлестает по щекам, как только, не дождавшись ответа, приходится отстраниться.       Серый лондонский туман отступает с чужих глаз, делая их ярко-голубыми, как сентябрьское небо, а у Стайлса сердце на части рвётся. Чужие губы теперь терпко-красные, Луи захватывает ими новую сигарету, он не смотрит на Стайлса. А у последнего каждый кусочек сердца за Томмо болит и каждый раз ноет, стоит шатену равнодушно выпустить из лёгких новую порцию дыма. Они об этом не говорят, но глаза Луи ярко-голубые последующие три дня.

***

— Я ищу Энн… — говорит полноватый мужчина, когда Гарри открывает дверь.       Джемма и Зейн заинтересованно выглядывают с кухни, но в их глазах нет узнавания. — Проходите, я позову её. — Стайлс открывает дверь пошире, переглядывается с сестрой, она ободряюще улыбается. Но он не успевает сделать и пару шагов, мама стоит на лестнице и смотрит на пришедшего, как на призрака. — Робин?.. — У неё в глазах слёзы, а мужчина слегка приподнимает уголки губ, его глаза блестят в ответ за стёклами очков. — Но как?.. — шепчет она, а Стайлс переводит взгляд с мамы на мужчину и обратно, понять пытается, но не понимает.       Это странно. — Дети, не заходите пока на кухню. — Чужая рука берёт руку Энн, гладит пальцы ласково, а она шепчет: — Я люблю тебя.       Волосы мужчины темнеют, кожа становится чуть ярче, приобретает здоровый оттенок, он улыбается и говорит в ответ громко: — Я люблю тебя сильнее.       Зейн и Джемма отступают с их пути, широко улыбаясь, не силясь понять, что да как, уводят Гарри и, зайдя в гостиную, смеются громко и радостно. Кудрявый смеётся вместе с ними, но помнит, как идеально рука мамы легла в чужую. Он совсем не удивляется, когда через час весь дом наполняется радостным предвкушением помолвки — Робин и Энн не хотят ждать, а у Гарри фантомное тепло чужих пальцев на своей руке.

***

— Я приглашаю тебя, пойдёшь? — Нет, — в очередной раз говорит Найл и отводит взгляд. — Пожалуйста, позови Луи и отстань от меня. — Ты обиделся, что на тебя не хватило пригласительных? — Гарри правда взволнован, но друг не выглядит злым, лишь чертовски усталым. — Я обижен на придурка Лиама, которому досталось приглашение, а он пригласил одноклассницу. Теперь тебе приходится приглашать меня, хотя я знаю, кого ты на самом деле хочешь пригласить. — А кого он хочет пригласить? — Луи подсаживается на скамью к блондину, поджимая под себя одну ногу. Его губы держат очередную сигарету, а Гарри смущённо отводит взгляд. — Тебя, — отвечает он, щёки колет стыдом. Томлинсон хмыкает и кивает. — В чём проблема прийти без приглашения? — обращается он к Хорану, а блондин улыбается. — Я с семьёй приду, но Гарри этого понять всё никак не может.       Стайлс насупливается возмущённо, отчего Найл смеётся громко и радостно, а Луи приподнимает уголки губ. — Лиам, кстати, никого не приглашал, — тихо шепчет Томмо, а Найл взрывается, вскакивает, сжимает кулаки в руки, его взгляд мечется по школьному двору выискивая виновника. Но Пейн появляется за спиной Хорана, обнимает привычно, сцепляет руки на животе. — БУ! — горланит он и смеётся.       Но Хоран сцепляет зубы, рычит сквозь них, оборачивается и… застывает. У Лиама несколько ярких пятен на шее, губы алые, распухшие, да воронье гнездо на голове. И сам он неприлично счастливый, взмыленный. Красивый.       Найл беспомощно опускает руки и разжимает кулаки. Его светлые глаза потухают вместе с будто выцветшими волосами и он смотрит будто в пустоту. Дергает нервно уголком губ. Гарри хочет увести его, но Лиам из объятий Хорана не выпускает. — Что-то не так? — оглядывает всех Пейн и присоединяется недоумённо к общему напряжённому молчанию. — Идём, — бросает Луи Найлу и буквально выдёргивает из кольца чужих рук. Стайлс не успевает возразить, как чёрно-белые скрываются с глаз за считанные секунды. В кудрявом нет ревности или каких-то тёмных чувств, но так странно чувствовать себя беспомощным перед обычными жизненными обстоятельствами. — Кого осчастливил? — решает всё же спросить он, но Лиам его не слышит, он смотрит потерянно вслед ушедшим, чешет алые пятна раздора. Гарри подходит ближе и различает укусы. У Пейна под глазами оттенков синего больше, чем в небе, а сосуды полопались. Волосы совсем нечёсаные, а губы прокусаны в нескольких местах.       Стайлс замечает сообщение от Томлинсона только вечером, когда пропахший дезинфектором вваливается наконец в дом, а Джемма приказывает ему идти в душ. Зейн всё ещё смеётся после истории о бравых охотниках за клопами Стайлсе и Пейне, а Робин достаёт из аптечки капли для носа. — Обязательно прочисть нос после всей этой химии.       Мама посылает жениху ласковую улыбку и ставит чайник греться.       В смс только фото спящего Найла с чуть опухшими щеками, Гарри расслабленно выдыхает. — Мне надо взять смокинг или костюм сойдёт? — Луи плюхается рядом, кивая в приветствии ковыряющемуся в тарелке Лиаму и забирает у Гарри книгу прямо из-под носа. Это заставляет улыбнутся. Гарри вскидывает на Томлинсона горящий взгляд бутылочно-зелёных глаз, усмехаясь тому, как Томмо с сомнением и ожиданием подвоха хмурится. Но здесь всё просто: кудрявый не приглашал с собой парня официально, но тот всё равно согласился.       Сердце стучит где-то в горле, а калейдоскоп ярких красок чуть рябит в глазах, но всё, чем заняты мысли Гарри — это Луи. Луи, Луи, Луи. Который щёлкает перед его лицом пальцами и чуть улыбается. — Так что? — Костюм сойдёт. — Договорились. — Томмо отвлекается на что-то у выхода из столовой и вновь хмурится. — Извините, мне пора. — Он хлопает Гарри по плечу и снова кивает Пейну. Глаза Лиама расширяются, когда у уходящего Томлинсона прямо на ходу становятся ярче волосы, а кожа приобретает более сочный оттенок. — Мне стоит поговорить с тобой об этом? — интересуется он, вскидывая бровь. Стайлс с улыбкой отвлекается от созерцания спины Луи и отрицательно качает головой. — Здесь нет ничего, о чём тебе бы следовало волноваться.       Лиам смеряет его укоризненно-предупреждающим взглядом и выдыхает. — Тогда… — Он отводит взгляд, но через секунду более уверенно вскидывает его на друга. — Как думаешь, мне стоит пригласить Найла?

***

      Гарри помнит, что цветные не умеют злиться, но он неправильный — ему можно. Он всегда был умным и рациональным (что тоже (не)много нетипично для цветных) детей, но сейчас эмоции пузырятся под коркой мозга, взрываются в венах как разноцветные жвачки, переполненные кислотой из автоматов у входа гипермаркета.       Оливия, дочь маминой подруги, с искренним неподдельным интересом слушает что-то ей флегматично втолковывающего Луи, и между делом абсолютно очаровательно ему улыбается, кладёт изящную ладошку с браслетиком от Тиффани на запястье на сгиб чужого локтя и уводит всё дальше от скопления народа.       Музыка белого танца застигает парочку в дверях, с губ Гарри срывается судорожный вздох, он понимает: только давний долг знакомого диджея спас его отчаянное сердце. Стайлс трогает чужое плечо настороженно, глаза Томлинсона так прекрасны и так полны удивления, а улыбка Оливии чуть меркнет перед затылком кавалера и больше смахивает теперь на оскал. — Я, конечно, не дама, — всё, что из Гарри может вырваться только нервный смех и чуть дрожащая речь. — Но позволь украсть его у тебя. Он и мне успел пообещать танец.       Луи конечно же помнит, что никакого танца не обещал, вскидывает бровь в язвительном немом вопросе, но что-то смягчается в его глазах, с которых немного спадает серый туман, стоит Стайлсу несмело прикоснутся к чужому локтю. Губы девушки сжимаются до состояния почти незаметной полоски, а костяшки наливаются топлённым молоком так стремительно, что у Гарри по позвоночнику мурашки бегут в ожидании озлобленного удара. — Прошу меня простить, — только и кивает Луи прежде, чем притянуть Стайлса за талию к себе, близко настолько, что бёдра сталкиваются тихим шуршанием брючной ткани. Гарри жарко, приятное томление во всём теле и шёпот на ушко, чересчур для общественного места интимный: — А я уж думал, куда ты пропал.       Кудрявый юноша сглатывает громко, жадно, кажется, весь банкетный зал слышал, но на них даже не смотрят. Шаг назад, в сторону, ткань шуршит. Откуда этот звон в ушах?       Чужая ладонь скользит по шву костюмного жилета вниз, играючи перебирает пальцами. Пальцы другой руки, что сжимают его ладонь, рисуют круги на его костяшках, стучат по ним. Хриплый шёпот в ухо, ничего не слышно кроме крови, бьющей в висках. Пот катится прямо по шее, вниз, стремительно, прямо к воротничку. Жарко. Гарри хочет сказать что-то (он и сам не знает что), но в любом случае не сможет — во рту сухо. Луи вжимается в его бёдра своими, сердце внизу живота стучит, совсем не на месте. Ноги сводит лёгкой судорогой, коленки подкашиваются. Спина упирается в стену, ещё один толчок, полная капитуляция перед Томлинсоном одним протяжным тихим стоном. И внезапно, быстрее инфаркта, чужие сухие губы на своих горячих. Голова кружится. Грубая брючная ткань давит и не ему одному видимо. Чужое сбитое дыхание в лицо. Глаза открыть страшно. Толчок. Жадный поцелуй. Не нарушаем последовательность. Даже кончики пальцев покалывает. — Не так громко, Гарри.       Сиплым шёпотом, проглатывая «р», по-французски развратно. И это конец. Именно такой. Даже к себе не прикасаясь. — Чудесный танец, точно не откажусь от ещё одного. — Контрольным в голову до скошенных ног. И лёгкий поцелуй на прощание. — Ты сумасшедший!       Луи язвительно приподнимает бровь в привычном жесте и отворачивается обратно к зеркалу. Его волосы взъерошены, переливаются солодом в неверном освещении туалета, липнут к вискам. А щёки чуть розоватые, подчёркивающие будто налитые лучшим вином зацелованные губы. Воздух через них выходит со свистом, плечи в такт опускаются. — Тебе нужна помощь? Ну… — Гарри смущён до предела, продолжить не может, да и не хочет, когда ярко-голубые глаза бьют рикошетом через зеркало пронзительным взглядом. Прибивают к полу. К себе притягивают. — Не принижай себя. Хотя если у тебя есть сменные брюки, то давай. Стайлс только и может что рот задушенно открыть и так же захлопнуть, щёки от стыда покалывает. А Луи вдруг улыбается мягко на счастливый блеск в чужих глазах. — Знаешь!.. — вскидывается Гарри вдруг. — Мама не обидится, если мы рано уйдём. Она даже не заметит, на самом-то деле. Зато весь дом в нашем распоряжении. И сменная одежда. Так как? Томлинсон оборачивается, смотрит внимательно, волнение поднимается у Стайлса в груди. — Помнится, вы с Лиамом спорили кто круче: старый человек паук или новый… — Тебе понравится моя плазма, — Гарри даже кивает для убеждения, улыбается широко, щёки побаливают. От счастья, наверное. Глаза Луи сияют так странно, но так красиво. Он отталкивается от раковины, даже не прикрывая мокрое пятно на штанах и улыбается шире, чем кот чеширский: — Веди.       Под пледом немного душно и от какао идёт пар, Гарри чуть отодвигается от чужого горячего тела, совсем незаметно. Как ему кажется. Луи смотрит настороженно, останавливает фильм. — Тебе надо в туалет?       Стайлс головой мотает отрицательно, в чужие глаза заглядывает доверчиво, щёки краснеют. — Мне жарко.       Томлинсон тихо посмеивается, скидывает плед с выдохом «наконец-то» и поудобней устраивается на диване. Поднимает руку неожиданно и взгляд приглашающий, радушный, как у ленивого сытого и довольного жизнью кота.       Гарри счастью своему не верит. Ластится, ложась на чужую грудь щёкой, выдыхает судорожно, сжимает пальцы на своей же футболке. Впрочем, Луи она идёт куда больше.       Джемма будит его утром. На журнальном столике тарелка великолепных панкейков в виде сомбреро и кактусов и записка: «Я с тобой согласен. Гарфилд всё-таки лучше».       Гарри не верит своему счастью.

***

— Пришло время всё-таки поговорить об этом. — Лиам хмурится, а Найл делает страдальческое лицо, но не перечит. — Гарри, это неправильно. — Не понимаю, о чём ты. — Он ресницами старательно хлопает, но глаза Пейна лишь начинают метать молнии, не помогает, видимо.       Но экзекуцию прерывает виновник, глазами ярко-голубыми — как небом июньским — осматривает троицу внимательно, привычно светлую бровь вскидывает. — Я у тебя, похоже, зарядку вчера оставил, посмотришь после уроков? — только и говорит. Стайлс счастливо кивает в ответ, а волосы Луи чуть ли не сиять начинают. Он улыбается в ответ нежно, непривычно и не для глаз друзей совсем. Кивает Лиаму и Найлу и скрывается в разномастной толпе школьников так же быстро, как и пришёл. — Это уже переходит все границы, Гарри. Нельзя так играть с красками. Может ты ему ещё и по ночам в тишине комнаты признаёшься? — взрывается Пейн, сверкает глазами яростно. А у Стайлса внутри всё сжимается, в животе панически пусто. Найл глядит понимающе, нервно улыбается. — Почему он вообще у тебя каждый день ночует? — переводит тему, озлобленное тяжёлое дыхание Лиама мастерски игнорируя. — Мы после свадьбы устроили марафон человека-паука и уснули на диване, на следующий вечер он пришёл и сказал, что хочет испытать кровать. А после этого ещё раз пришёл. Ну и… вот, — в конец сконфуженно. Гарри не то что под землю, на другую часть планеты с удовольствием бы провалился, жаль, только это невозможно.       Найл смеётся заливисто, жмурится, заражая счастьем всех вокруг, красивый слишком с красками. И Лиам солидарен с Гарри полностью, любуется парнем своим, взгляда не может оторвать. А Хоран смотрит в ответ, глазами будто гипнотизирует, между губами чужими на миллиметры счёт.       Ни один из парней не замечает, когда Стайлс уходит, а он и рад не мешать. Ещё слишком свежи воспоминания о чужом крепком теле, обнимающем его во сне, так по-собственнически. Так правильно. Как и шёпот собственный: «Я люблю тебя», который, конечно же, останется без ответа.

***

      Тихий шорох у окна как сигнал к действию, Луи улыбается в свете ночника мягко-мягко. Кровать пружинит приятно, а по телу проходит горячая волна от чужого жара. Томлинсон после того случая на свадьбе целует только в лоб перед сном, как ребёнка, даже обидно, но Луи слушать причитания не будет. Не может — вырубается слишком быстро. Дышит тихо, размеренно. Правильно.       И сердце спокойно стучит, Гарри прижимается ухом к чужой груди, сон нападает в кольце рук сильных, но Стайлс борется. Заводит свой ритуал, шепчет как мантру каждую ночь: «я люблю тебя. Я так тебя люблю.»       Этого для их мира достаточно. Стайлс чувствует, что мир этот не такой, каким он его видел, но чувства его безответные не погибнут от этого. Они сильные.       Чужое сердце с ритма сбивается. Всегда на этом моменте оно стучит чуть обеспокоенно. Гарри на фазу сна грешит, а Луи во сне привычно переворачивается, поджимает под себя тело юное да горячее, греет о кудрявого еле тёплые лодыжки и внезапно шепчет сквозь сон, опаляя заалевшие уши ментоловым от зубной пасты дыханием: «Спи уже. Пожалуйста. И я люблю тебя, без всяких тоже.»       Чужая рука шкодливая, проходится дразняще с внутренней стороны бедра на внешнюю, губы Томлинсона в самодовольной от судорожного вздоха Гарри искривляются. Так правильно. Сердце в груди стучит загнанно, ей богу, хуже птички певчей в клетке, но ему другое так же вторит, а глаза свинцом наливаются и Морфей распахивает свои объятия.       Стайлс всё ещё сопротивляется, боится, что неправда, фата — моргана это, не иначе, но руки чужие прижимают к себе ещё крепче, губы прижимаются к потному виску, целуют не брезгливо совсем, шепчут вновь внезапно, настойчиво: «Спи! Я никуда не денусь.»       И этому Гарри вполне рационально верит, послушно устраивается поудобнее, так чтобы носом в чужие ключицы, вдыхая запах уже родной, а рукой футболку (не свою теперь — общую) хлопковую сжимая, чувствуя кончиками пальцев каждое переплетение нитей и нагретую душным одеялом кожу под ними. Стайлс переплетает их ноги, чувствует, вот он Луи, рядом, который хмыкает едко и кольцо из рук его ещё уже, будто он вплавить — навсегда вживить — в себя пытается.       Никуда-никуда больше не денется, а этого вполне достаточно.