За неделю до этого.
Я лежал на кровати, перебирая твои волосы, и старался отогнать от себя тревожные мысли в связи с положением в моей и твоей стране. Ситуация была просто ужасной, и я знал, что нас обоих она пугала. Ты не подавал виду, я же открыто признавался в этом уже не раз за ночь. — Лёв, мне тоже страшно, но мы не в силах это исправить! — все-таки говоришь ты, сжимая мою руку, я вздрагиваю. — Я это знаю, но кто-то же из нас должен быть сильным, — невесело ответил я. Ты так же улыбаешься мне в ответ и, потянувшись, успокаивающе целуешь. Сейчас лишь одеяло прикрывает нашу наготу, и я, отвечая на поцелуй, притягиваю тебя к себе. Эта ночь определенно была самой жаркой из всех, что мы с тобой проводили вместе. И я прекрасно знаю, что послужило этому. Она была последней. Наутро я уехал. Это был конец всему. Как после всего я расстался с тобой, не помню. В моей памяти лишь остались моменты, как я три часа сидел, обнимая тебя, и, наплевав на все, откровенно плакал. Твое плечо было все мокрое от моих слез, но ты не отталкивал меня от себя, лишь прижимал крепче и шептал что-то ласковое. Говорил, что все наладится, что ты со мной, что все будет хорошо. И я жрал эту ложь. Жрал так, как будто десятилетиями голодал, зная, что все это — лишь слова и лучше уже не будет никогда. Я это чувствовал. Еще я помню, как ехал обратно после нашего прощания, когда я наконец оторвался от тебя. Почти все время, что я ехал, меня одолевал сон. Я спал, а снился мне наш Лунопарк. Я словно кино просмотрел нашу историю от первой встречи, первого чувства. Первого поцелуя и первого расставания. Первого раза, когда мы перешагнули рамки дозволенного. За это время я переосмыслил всю нашу жизнь. Каждый момент брал за живое и прошибал током насквозь. Я понимал, как жестоко поступаю, расставаясь сейчас с тобой, но так же понимал, что по-другому нельзя. Мы не знаем, что будет дальше, да и будет ли что-то, но мы обязаны были отпустить друг друга, как бы это ни было тяжело. Жестоко по отношению к себе, жестоко по отношению к тебе. Это было просто жестоко, горько и больно. Ты тоже это понимал, и я был благодарен.Шура POV
Едва ты скрылся из виду, едва твой поезд тронулся, я упал на колени на перроне и разрыдался. Невозможная несправедливость, ужасающая правда, жестокая реальность. Все это дерьмо — наша жизнь, наша судьба. Наш рок. «А я так и не сказал, что люблю тебя…»Лёва POV
Забрав у сдержанных, но опечаленных посетителей конверт, я вскрыл его. Хотелось кричать от ужаса. Крупные печатные буквы гласили: «Повестка», где ниже были указаны сегодняшнее время и место сборов. Я закрыл глаза и выронил листок из рук, но устоял на ногах. Дыхание было обрывистым и судорожным, руки тряслись. Всего через несколько часов в этих руках будет винтовка. Обернувшись, я посмотрел на себя в зеркало. «Как же ты жалок! Просто ничтожество!» — плюнул в свое отражение я, и глаза мои вновь предательски наполнились слезами. Через несколько часов в моих руках будет оружие, а сам буду отправлен убивать людей. И ЕГО в том числе. Как же все это отвратительно. Это не реально, все обман, ложь, сказки, фикция, нет, нет, нет! Я просто не мог поверить, что все произойдет так скоро. Я был совершенно не готов. «Если это судьба, если это кара за все мои многочисленные грехи, то, Господи, молю тебя, дай мне шанс их исправить! Всего лишь шанс…» Мне было ни капли себя не жалко. Мне было больно от несправедливости, от ужаса предстоящей битвы, убийства людей, свиста пуль над головой. Одна из них, возможно, найдет мою. Мне было страшно осознавать, что он будет не рядом. Я чувствую, как ему больно и страшно, и жалею лишь об одном - о том, что не могу его поддержать. Если бы мне хватило силы духа, я бы убил его и себя, чтобы не мучиться, так как сейчас мучаемся мы оба, но только вот я понимаю, что это ни черта не изменило бы. Сейчас единственным вариантом было лишь покориться стихии, монотонно плыть по течению и потонуть вместе с Титаником при первой появившейся возможности.От автора.
В указанное время Лёва уже сидел в «зеленке» и смотрел на закат сквозь пожелтевшие грязные окна вагона-плацкарта. Поезд нес в бой. Большинству пассажиров было не до болтовни. Одни молились, целуя крестики и образа, другие плакали, поджав под себя ноги, третьи, нажравшись чего-то спиртного, спали, наивно решив, что так смогут утихомирить свои плачущие души. Где-то на небесах, сорвав голоса до хрипа, кричали от наступившего кошмара ангелы, вымаливая прощение за то, что они не в силах спасти всех этих людей от верной гибели на поле сражения. Смерть — все, что нес за собой завтрашний день, а серое небо плакало от горя, стуча в окно и выбивая азбукой Морзе по стеклу слова о прощении и прощании.***
Первые месяцы были сложными для Шуры, но он освоился. Отношения в коллективе сразу пошли в гору. Всего спустя месяц в рядах мобилизованных, он сумел себя показать, и сейчас на его груди красовалось уже два креста — за мужество и героизм. С каждым днем он свыкался со службой и военными действиями. Если изначально все, что испытывал Шура, это были лишь страх и неизвестность, то сейчас он окончательно привык к полевым условиям, выстрелам и взрывам. Спустя полгода боевых действий его взвод взял курс на север, где в это время держала оборону оставшаяся часть от батальона Лёвы. Через два дня дали бой, в котором каждая из сторон сражения потеряла почти все, что имела. Оставшиеся в живых единицы рассредоточились по лесу, что сейчас был единственным спасением. Затерявшись в нем, все на что надеялись эти испуганные, замерзшие и изголодавшие люди, так это либо быть поскорее убитыми, чтобы не мучиться, либо оказаться в плену. Приказа верить в чудеса не поступало, и они боялись даже думать о таких глупых вещах как то, что их найдут и вызволят из этого ужаса. Конец был уже близок, ведь всю эту неделю обе оставшиеся группы только и делали, что пытались выжить, так или иначе погибая. Кто от руки врага, кто от лютого холода. Днем температура в это время года в лесополосе, в которой они все застряли, падала до минус двадцати по Цельсию, ночью до минус сорока. Так неделя подошла к концу и пошла вторая, Шура с несколько дней не видел живого человека. Сидя в окопе, что спасал его от полного замерзания, он ожидал, что его кто-нибудь заберет. Вдалеке послышался протяжный стон. Шура настороженно выглянул из своего убежища и осторожно осмотрелся вокруг. Признаков жизни обнаружено не было, тогда Шура, на свой страх и риск, покинул окоп и ползком отправился на шум. Уж больно знакомым казался голос. Пройдя ползком около десяти метров, он увидел того, кого больше никогда не надеялся встретить. Никогда. Упершись спиной в одну из сосен, с грязными сальными бинтами, сквозь которые сочилась кровь, сидел Лёва. Его одежда была грязной и рваной. Голова была обмотана какой-то ветошью, а на предплечье зияло огнестрельное ранение, которое по-страшному кровоточило. Шура стойко перенес встречу со старым другом. Или же больше чем другом… — Лёвчик! — кинулся обнять его Шура. Он прижался к холодной, грязной, обросшей щеке Бортника и облегченно выдохнул. Лёва, не в силах что-либо вымолвить, затрясся и зашелся в рыданиях, не обращая внимания на боль, и стиснул в своих объятиях друга. Любовь всей своей жизни. Шура осторожно взял друга на закорки и короткими перебежками отнес его в свой окоп. Делить окоп с врагом, как глупо. Любимый враг. Как это противно и ужасно звучит. Сам Шура сейчас выглядел не многим лучше своего брата по несчастью. Отличался разве только тем, что последнее ранение затянулось с пару дней назад. — Уже и не рассчитывал на встречу с тобой, Шур… — прохрипел севшим и дрожащим от холода голосом Лёва. Шура, услышав это, взглянул в глаза некогда своему лучшему другу, даже больше чем другу. Он просто поддался внутреннему позыву, глубокому чувству, склонился и поцеловал его. Лёва отвечал на поцелуй, подрагивая от каждого прикосновения и благодарил всевышнего, что тот дал ему шанс увидеть Умана. Даже если и в последний раз. — Я люблю тебя, Шур… — тихо сказал Лёва, когда поцелуй прервался, — давно хотел это сказать. — Я тоже хотел, но… сейчас это уже не важно. Шура под разочарованные взгляды своего друга принялся вытаскивать из почти не тронутой аптечки мази и бинты, принимаясь менять ужасающие на вид повязки другу. Осторожно перетягивая голову, он пытался не проронить слез из покрасневших глаз и не сломаться перед давящим чувством любви к Лёве. К счастью, у него это хорошо выходило, вот только Лёве от холодности друга было неприятно. Закончив с раной головы, он взглянул на предплечье раненого и ужаснулся, но он не был врачом и не мог дать никакого диагноза. Просто увидев это ему стало страшно, он поспешил растереть мазью и перевязать ранение. Лёва все терпел, разве что изредка постанывал, но терпел. Через час, который они провели в тишине переглядываясь друг с другом, Лева, подрагивая, заснул на коленях Шуры. Тот не спал. Теперь он перебирал его волосы, он вспоминал ту последнюю их ночь. Нет, сейчас он даже и не думал ни о чем таком пошлом, да и не до этого было. Ему нравилось смотреть на то, как умиротворенно спит его любовь. Он выглядел измученным, и явно не спал несколько дней кряду. Ночь была тихой и теплее предыдущих, но сну так и не удалось овладеть Шурой. К утру его ноги начали неметь, и он поспешил будить друга. Пару-тройку дней назад ему удалось на несколько секунд выйти на связь со штабом, и ему что-то говорили о поддержке. Он не был уверен, но все, что у него было — это надежда. Обещанный на рассвете подхват должен был прибыть вот-вот, если его не обманули и не решили тут бросить. Лёва проснулся и по нему было видно, что мужчине лучше. Шура был так рад, что решился нарушить внутреннее табу — сближаться с ним, так как потом будет больно расставаться. Опять. А он ведь только привык жить без него. Он улыбнулся, притянул к себе Бортника и обнял. Дыхание Лёвы было ровнее чем вчера, а значит, что он идет на поправку. Спустя секунду улыбка Шуры сошла с его лица и он со всей серьезностью посмотрел на друга. — Шур, что с тобой? — ничего не понимая спросил Лева — Прости… — тихо ответил Шура, — ты должен уйти. Лёва растеряно посмотрел на того, кого любил: — Ты стал жестоким, — ответил Бортник, когда до него дошло. — Ты меня бросаешь? — Я всегда таким был, просто сейчас на тебе нет розовых очков. Ты меня идеализировал, — грубо отвечал Шура, больно раня Лёву, от чего на глазах у того накатывали слезы. — Я тебя не узнаю! — воскликнул Бортник поднимаясь на ноги, не боясь, что его могут в любой момент подстрелить. — Да как ты не поймешь! — вспылил Шура, — Если ты сейчас не уйдешь, то нас убьют! Не только меня или только тебя, а обоих! Он раскрыл ему все карты, а ведь за это ему прямой путь к стене на расстрел. Он выложил ему всё подчистую и Лёва, ничего не ответив, покинул окоп. Шура осел и вновь, как тогда на перроне, разрыдался. «Стоп, он пошел…» — сердце Шуры ушло в пятки, когда он понял, куда пошел Лёва. — СТОЙ!!! — закричал что есть мочи Уман и кинулся в след за другом, — СТОЙ, ТАМ РАСТЯЖКИ!!! — Я знаю, я сам их ставил! — ответил Лёва, бегущему ему на встречу любимому, и запнулся о проволоку под ногами. А дальше был взрыв, уносящий жизни обоих. Это был конец. Конец всему.