***
Вокруг царили сумерки, когда Изабелль пришла в себя. На ватных ногах подошла в речке и, стянув одежду, нырнула в воду с головой. Почти ледяная вода помогла очнуться. Быстро сполоснувшись, она вышла с реки, дрожа от холода. Заклинанием очистила одежду. Провела рукой по волосам шепча заклинание и те сразу стали сухие. Так же она высушила себя. Потом присела, раскинула руки, прикрыла глаза. К ее рукам начали слетаться сухие ветки с земли и сами начали формироваться в костер. Щелчок пальцами и он зажегся. Подойдя к коню, девушка его расседлала, получив от того облегченный фырк, когда она стянула с него седло и уздечку. Ведьма прижалась лбом ко лбу коня, посмотрев в его усталые, но такие разумные очи, извиняясь, что она так плохо заботилась о нем. Что ни говори, а кони — мудрые создания. Иногда кажется, что они лучше людей все понимают. Изабель трижды обошла по кругу поляну, посыпала солью, аконитом и еще кое-какими травами. Таким образом защитив место их ночлега, девушка легла спать возле еще тлеющего костра. Но сон все никак не шел. Перед глазами застыли картинки ранее произошедших событий. Мертвое тело ее матери, отца… Ее руки в крови. «Ты убила собственного отца. Безжалостно убила», — совесть все истерила, не останавливаясь. Но было уже поздно жалеть. Ничего не вернешь, отца и мать не вернуть. И теперь она проклята. Теперь она чужая. Чужая для всех, даже для самой себя. Конечно, можно сбежать куда глаза глядят, в дальние места, сёла. Всегда скрывать свою метку и пытаться скрывать свою сущность. Но от себя не убежишь. И факт остается фактом — она убийца. И навсегда ею останется. Вы когда-нибудь были противны сами себе? Изабелль была. Ей все было противным в себе. Особенно ее сущность ведьмы. Иногда она даже представляла, что родилась нормальной. Такой же, как и все остальные. Она жила в нормальной семье, у нее было много друзей. А потом вышла замуж и родила бы много-много детей. Она всегда так мечтала. Но реальность была жестокой. Это были мечты, она не была нормальной. И никогда не будет. Не будет иметь детей. Даже, возможно, никогда не полюбит, как это поют в балладах. Потому что она ведьма. С такими грустными мыслями она не заметила, как провалилась в сон.***
Она бежала. Бежала со всех ног, боясь остановиться хоть на секунду. Все тело болело от напряжения, легкие горели огнем, но она не останавливалась. Продолжала переставлять ноги, хоть они и подкашивались, тряслись. Саму ее колотило от страха. Страха быть пойманной инквизицией и быть сожженной живьем. За ней гнались. Она слышала их голоса, гавканье собак, спущенных с поводка, спущенных ради того, чтобы схватить ее. Это была охота. И сегодня охотились на нее. Их целью была именно она. Она бежала по селу, не зная куда бежать, где спрятаться. Но как бы не было желание сбежать отсюда, от этого села, оно… не кончалось. Селу не было конца, лишь дорога, ведущая прямо. И она бежала дальше. Бежала мимо крестьян; они оборачивались ей вслед, показывали пальцем на нее и злостно шептали: «убийца!». Этот шепот ее преследовал, ослаблял ее, но она никак не могла сбежать от него. Единственное, что осталось, — это бежать. В какой-то момент ее силы оказались на исходе. Ноги подкосились и она больно упала на землю. В то же мгновение чьи-то сильные руки схватили ее и потащили. Она сопротивлялась, кричала, вырывалась, пыталась колдовать, но сил не было, они куда-то делись, исчезли. Ее тащили мимо этих трусливых злых людей, те уже не шептали, а кричали ненавистное слово: — Убийца! И от этого некуда было деться, некуда бежать. Она взаперти. Ей казалось, это длилось целую вечность. Ее куда-то тащили, не щадя, и вот неизвестный принес ее на площадь в центре села. Все прилюдные казни происходили здесь, на этой площади. Кто-то уже подготовил все для костра, на которому ЕЕ убьют. Высокий столп, к которому ее привязали, и много-много хвороста. Она в клетке. Она снова и снова пыталась выбраться, убежать, до последнего не теряла надежды, но единственное, что получила, — пощечина и отборные маты держателя. А потом, когда ее все-таки привязали, хворост подпалили. По лицу текли слезы, ее трясло от страха, от мысли, что она больше не увидит рассвет, но ее надежда уже угасла. Она не спасется. Сначала огонь лизал ей пятки, как будто примериваясь к «трапезе». Она уже тогда чувствовала адскую боль. Жестокие тренировки в Академии, от которых она еле вставала на следующее утро с кровати, теперь казались такими ничтожными, невинными, ласковыми. Она бы все отдала, чтобы оказаться там, не быть здесь, под взглядами этих ничтожных крестьян. Она кричала. Кричала, срывая свой голос, проклиная всех присутствующих до седьмого колена. Проклинала все на свете. Но крестьяне лишь злобно усмехались, плюя на землю рядом с ней и показывая неприличные жесты. Она кричала, кричала пока не сорвала голос, пока не оглохла от собственного крика. Кричала, пока не потеряла сознание от ужасающей боли. А потом была тьма.***
Она стояла посередине незнакомой комнаты. Но оглянувшись, она узнала это место. Это был дом ее умершего отца, точнее, его новой семьи. Эта комната не имела ничего особенного, обычная в деревне, такие у всех в селе. Но кое-что заставило ее со страхом посмотреть назад. За ней, немного покачиваясь, висел труп женщины, которая покончила жизнь самоубийством, завязав на шее петлю. Она была молодой и красивой, даже по столичному вкусу красива. Но самое ужасное было даже не это. Ее отец и тут постарался, его жена была беременна и срок явно был немаленький — судя по животу месяц шестой. Неуверенно, девушка подошла к женщине, судорожно осматривая ее. Но в следующее мгновение она ожила, заставив Изабелль отшатнуться и упасть на спину, ползя назад. Женщина подняла свою голову и посмотрела на Изабелль своими черными глазами: — Ты. Это ты виновата. Ты убила ее. Это ты виновата, — через силу раз за разом повторяла женщина. Изабелль чувствовала себя как кролик, смотрящий в глаза удаву. Черная тьма в глазах самоубийцы затягивала ее, не давая шанса выбраться. Страшная сила давила на нее, отчего она чувствовала, что воздуха катастрофично не хватает. С трудом оторвавшись от пустоты, девушка начала искать выход, но здесь не было ни окон, ни дверей. Под этим ужасающим взглядом она ощупывала стены, пол, отчаянно ища тайный выход. Но его не было. На нее напало отчаянье. А непрерывный шепот мертвой женщины только увеличивал его. И она закричала, громко, пытаясь дозваться хоть кого-то…***
Она проснулась от женского крика. А потом пришло понимание, что это она кричала. На губах был солоноватый привкус, а от крика болело горло и трещала голова. А лицо было все мокрое от пролитых слез. Она села и вытерла их, тихо всхлипывая от пережитого кошмара. Желания, как и времени, поспать не было. И хоть она совсем не выспалась, ей нужно было срочно двигаться дальше. Да, она убежала, но неизвестно был ли тот сон предвидением, может за ней и вправду спустили собак. Поэтому чем быстрее она выйдет, тем быстрее приедет. И будет в относительной безопасности. Если инквизиция не узнает о ней. Изабелль решила ехать к единственному человеку, которому доверяла — к своей наставнице. Но та жила далеко на севере, и путь к ней был неблизок, приблизительно ехать нужно было неделю, не меньше. Нужно было решить, как спрятать метку. Можно было прятать длинными рукавами рубашки, но это было ужасно ненадежно, ведь рукав мог в любую минуту задернуться. Покопавшись в сумке, она нашла длинные перчатки, которые нужно было в начале обучения надевать, чтобы сила не вышла из-под контроля. Значит, пока она будет прятать с помощью них, а уже потом решить с наставницей как поступить дальше. Единственное, что беспокоило ее в этом решении, так это то, что перчатки в середине лета это странно и подозрительно, а значит может привернуть лишнее внимание. Но решение было найдено — если кто-то спросить ее почему она в перчатках в такую жару, она ответит, что из-за болезни у нее всегда мерзнут руки и она не может ничего с этим поделать. Крестьяне поверят ей, ведь мало кто хорошо разбирается в медицине. С такими мыслями она приготовила бедный завтрак, ибо запасов было мало, так как по дороге домой она почти все съела. Девушка защитила себя прошептав тихие заклинания, а также молитвы древним богам, и села на коня, отправляясь в путь.