На последнем шаге танго

Южная ночь всегда темна и нежна. Южным ночам Александр не доверял никогда. Никогда ведь не скажешь, что скрывается в этом бархатном мраке, словно поволокой застилающем каждого путника пряным дурманом запахов, в чувственной глубине которого, едва уловимо для носа, уже прячутся сладко-гнилостные нотки умирающих цветов, пахучей от росы перезрелой травы, клонящейся к сырой земле, и чего-то неуловимого, гипнотического, заставляющего замереть и вдохнуть воздух всей грудью… Да нет, дело тут не в потаенном. Просто кое-кто предпочитает очень примечательный табак. - Последние ночи лета в Аргентине прекрасны, не правда ли? – даже не обернувшись, спрашивает Иван по-русски, стоя у парапета и глядя, поставив на одну из перекладин ногу, вниз, на танцевальную площадку перед кафе. - Это все, что ты мне хочешь сказать спустя столько лет? – Александр не то чтобы обижен или разочарован, он… - Надо же с чего-то начать, - негромко роняет Иван, и внутри словно что-то обрывается и летит, летит в пропасть… Наверное, это чувство собственного достоинства, решает Александр. А может быть, совесть. Потому что в следующее мгновение Иван, держа сигарету меж двух пальцев с какой-то удивительно небрежной грацией, делает затяжку, а он, советский гражданин, служащий на ответственном задании, делает несколько размашистых шагов вперед и обвивает чужой пояс, прижимается грудью к горячей, словно печь, чужой спине, кладет подбородок на жесткое, угловато очерченное чужое плечо, тоже горячее, и обращает взгляд, почти совмещенный с углом обзора Ивана, на площадку. Там пары как раз закончили какой-то танец, и некоторые расходятся, устав. Их ярко-акварельные перемещения в свете множества фонариков цветного и обычного стекла на несколько мгновений становятся потускневшей пастелью – Иван медленно, задумчиво выдыхает дым. Внизу снова начинает играть музыка, и голос исполнителя неожиданно точно бьет в самую точку: Если бы ты знала, Что я все еще в душе Храню ту нежность, Которую испытывал к тебе… - Как погода в Москве, Саша? – с напускным легкомыслием спрашивает Иван, не спеша затянуться снова. - Тебе зачем? – тонкая хлопковая рубашка лишь номинально скрывает тело Ивана, и Александр, говоря, не поднимая с его плеча головы, ощущает горлом буквально каждое очертание костей и мышц там. - Ну, кто знает… - хмыкает тот, свободную руку положив поверх его ладони, отчего по той, словно в безыдейном романе, штамповано пробегает разряд. – Вдруг в гости захочу приехать? Это, конечно, ложь. И даже не наглая, а… Болезненная в своей кажущейся беспечности. Для них обоих. Они ведь оба знают, что Иван не приедет никогда. Никакой снег не сделает Россию достаточно белой, чтобы он вернулся. А свой шанс последовать за ним подпоручик Александр Брагинский потерял в тот самый миг, когда, громко огласив солдатам пришедший приказ относительно толпы, первым бросил оружие в снег. Вторым – прикладом на его затылок – бросил оружие солдат, затаивший обиду за наложенное недавно взыскание. Оскорбленный Иван ждал лишних три часа и, изложив в записке все, что он думает о нем и его приоритетах, уехал один. Кто знает, если бы ты знала, Что я не забывал тебя никогда… Пары, то ли страстно слившись, то ли яростно вцепившись друг в друга, несут себя над дощатым полом в почти пугающей гармонии. Александру как-то неловко на это смотреть, он отвык, да и что это… Ему хочется увидеть, каким взглядом на это смотрит Иван. Или просто – увидеть его глаза. Он так долго добивался назначения в Латинскую Америку. Так старательно изучал испанский язык, узнав, что Иван после 6 января, не оценив перемен, несмотря на то, что покровительство короля Александра русским эмигрантам сохранялось, из Югославии уехал – но не в США, как это делали многие, а почему-то в Аргентину. И все – ради этих глаз. Ради того, чтобы заглянуть в них. С надеждой, что, может быть… Возвращаясь к своему прошлому, Ты вспомнишь обо мне… - Так что с погодой в Москве, Саша? – снова спрашивает Ваня, отклоняясь от парапета и почти ложась в его объятия. - Грозы, - хмуро отвечает он. Друзья уже не приходят Даже навестить меня. Никто не хочет утешить меня В моем огорчении… Тридцать седьмой на дворе. Гроза началась еще в прошлом году. Иван поворачивается к нему, когда Александр, наблюдая за танцем невольно привлекающей взгляд пары, пламенно режущей шагами площадку, сжимает руки сильнее. - А помнишь, как мы с тобой танцевали? О, да, еще бы Александр не помнил. Они увидели танго в Париже, Ваня и чертов Гилберт, а потом показали ему. Специально брали там, во Франции, уроки, и танцевали так лихо, что от фингала эту остзейскую немчуру спасло лишь то, что у отца Ивана были с фирмой Байльшмидтов какие-то дела. Иван, выслушав потом его еще по-юношески пылкие претензии, посмеялся и предложил потанцевать с ним тоже. - Еще половина «Кумпарситы», - замечает Иван, потушив окурок о край парапета, а потом, обронив его в траву, небрежно отщелкнув пальцами оставшийся пепел. – Потанцуем? - Мы танцевали двадцать лет назад, - напоминает Александр. - Неужели ты все забыл? – вскинув бровь, мягко улыбается Иван. Раньше его улыбки были добрее. В них не было столько потаенной горькой иронии. - Я ничего не забыл, - твердо отвечает Александр, хоть не уверен даже в том, правильно ли располагает руки. - Раньше ты не умел лгать, Саша, - нежно сообщает Иван, когда они все-таки делают неловкий, лишенный грации шаг в сторону. - Пришлось солгать очень много, - признается Александр, помолчав. «Кумпарсита» заканчивается, и они с Ваней спешат, не попадая в такт. – Много и многим. - Почему? – склоняет голову набок Иван, и в его глазах замирает робкая звездочка надежды, готовая в любой момент застыть прозрачной снежинкой, добавив льда взгляду. С того дня, как ты ушла, Я чувствую тоску в груди. Скажи, девочка моя, что ты сделала С моим бедным сердцем? Александр останавливается резко. Так, что Иван, двигаясь по инерции, успевает отступить от него на полшага в сторону, прежде чем натыкается на преграду его полу-объятия. Собственные слова звучат глухо, как проваливающиеся в колодец камни: - Я плохой человек. - Да получше многих, - возражает Иван. - Я собираюсь совершить тяжкое преступление, - признается он, - и подвергнуть огромной опасности человека, которого люблю больше всего на свете. - О, - выдыхает Иван. Александр намерен продолжить, но его прерывают, и он понимает, что Ваня понял все неправильно. - Сколько у меня секунд перед тем, как начнешь стрелять? – спрашивает он спокойно. Так, словно действительно есть, за что стрелять. - Ты… - мысль сбивается. Он не этого совсем ждал. - Учитывая расстояние отсюда до тропинки, кусты, деревья… - начинает Иван, но Александр закрывает ему рот концами пальцев. - Лучше не продолжай. «Кумпарсита» окончена, и удивленный Иван слышит объяснение в тишине. - Я был направлен в Мексику, Ваня, не в Аргентину. Широко раскрытые фиалковые глаза смотрят почти шокировано, и Александр, стесненно усмехнувшись, спрашивает, воскрешая почти забытые формулировки: - Ваше высокоблагородие, не изволите ли принять старшего лейтенанта Брагинского на постой?