Get behind me, Satan

— Vater unser im Himmel… — едва слышным голосом начал такие знакомые строчки молитвы Штефан. (1) Сегодня он читает их чуть усерднее, чем обычно. И это всё из-за проклятого ощущения, что он снова не один. Мужчина чует уже знакомое дыхание тьмы за своей спиной. Нет нужды даже оборачиваться, Штефан и так знает, кому принадлежат медленные шаги. Мерный стук каблуков по бетонному полу достигает опасной близости от него, но немец не позволяет себе слабости отреагировать. Сложив руки в молитвенном жесте, он упрямо продолжает стоять на коленях, пусть ноги уже затекли и сильно болят.  — Радость моя, снова себя развлекаешь этой бестолковой поэзией? — шёпот словно обволакивает Штефана с головой. — Могу со всей уверенностью тебя заверить, что отцу нет никакого дела до очередной заблудшей души. У него отчего-то всегда находятся дела большей важности, — голос явно посчитал это забавным. «Заблудшая душа» явно не собирается отступать просто так. Музыкант ни на секунду не отрывает абсолютно загнанного взгляда от распятия, висящего на отделанной белоснежной, явно дешёвой (ну, а как ещё может быть в государственном учреждении?) штукатуркой стене.  — А ты упрямый, мне нравится, так даже интересней, — возникла пауза, — но я настойчивый. Чужая рука плавно зарывается в шевелюру Штефана, которой явно не помешали бы ножницы, ну или на крайний случай просто расческа, но гостя это совершенно не смущает, пальцы то ласково перебирают каштановые, чуть вьющиеся пряди, то массируют нежную кожу головы.  — Хватит, пожалуйста, Люцифер, — практически умолял мужчина, оглядываясь.  — Так и знал, что тебя надолго не хватит! Кто-нибудь говорил тебе, что ты чрезмерно нетерпелив? — на Штефана смотрят его же собственные глаза, только разве что хитрее и злее. Заметив замешательство на лице человека, двойник беззаботно улыбнулся.  — Я подумал, что если буду выглядеть так, ты перестанешь в панике прятаться по углам, как в прошлый раз. Хотя, — правитель Ада с сомнением осматривает небольшую больничную палату, — в прятки тут особо не поиграешь. Так ведь, сокровище моё? От бессилия Деро хочется выть. Он теперь сомневался, что его зря определили в психиатрическую лечебницу. «Может, я и впрямь тронулся умом?» Штефан пытается удержать липкий, медленно ползущий по позвоночнику, страх под контролем, но напичканный транквилизаторами мозг плохо реагирует на призывы хозяина к спокойствию. В последние дни мужчина ощущает это странное существование собственного тела отдельно от разума. Пожалуй, теперь Деро познаёт мир вокруг себя словно дитя, посредством телесных контактов, а после с явным трудом обрабатывая их в сознании. Он медленно, но верно превращается в овощ. Чёртовы таблетки. Но слезть с них у музыканта вряд ли получится самостоятельно, так как выблёвывать их всякий раз после завтрака Штефан больше не мог. Мужчина и так изрядно посадил в этом проклятом месте свой желудок, ко всем чертям полетели годы здорового питания. Деро лишний раз старался не запихивать в себя то, что здесь явно по ошибке называют едой, но это, разумеется, не помогло, а только усугубило состояние. Всего лишь за пару месяцев он исхудал настолько, что в зеркале общего, стоит сказать, ужасно вонючего, туалета, Штефан замечал с каждым днём всё больше заостряющиеся скулы и теряющие прежнюю яркость глаза. Деро никак не мог осознать, как от него прежнего осталось так ничтожно мало за столь короткий срок. Он, несомненно, знал, как ломают человека заведения с подобной спецификой, но играя роль психа на сцене, Штефан никак не мог предполагать, что однажды сам станет одной из жертв такого лечения.  — Я тут смотрю, ты нашёл себе развлечение, — гнусная улыбка расползлась по лицу Люцифера. Деро прекрасно понял, что тот имеет в виду, мгновенно заливаясь краской. Он вовсе не смущен, что его так нагло скомпрометировали, Деро зол исключительно на свои новые первобытные замашки, которые проявляются всё чаще и которым мужчина не в силах сопротивляться. — Скажи, чего ты больше всего хочешь на свете?

***

Инцидент произошёл буквально пару дней тому назад. Было вполне обыкновенное утро, чувствовал Штефан себя не так уж плохо, даже попробовал очередную несъедобную кашу, под «попробовал» подразумевается, что мужчина для видимости соизволил лишь поковыряться ложкой в студенистой жиже неопределённого цвета, чтобы санитары не решили в очередной раз напомнить его лечащему врачу об отсутствии аппетита у пациента. В итоге Деро выпил остывший чай, который домой никто из домочадцев не покупал, предпочитая исключительно кофе, но выбирать здесь не приходилось. Украдкой взглянув на зазевавшегося санитара, музыкант успел ещё стащить с общей тарелки несколько кусков хлеба, которые на досуге собирался съесть и сунуть их в карман больничных штанов. За пронесённую еду в палату ему ох как достанется, если заметят. Когда Штефан делал это неумело в первый раз, его что называется «спалили». За нарушение правила ошарашенного такими варварскими методами мужчину затолкали в чём мать родила в специальную комнату, где, насколько знал Деро, мыли особо буйных, ну или наказывали провинившихся (по мнению Деро одно ничем не отличалось от другого). Музиоль, по всей вероятности, на всю жизнь запомнит, как его, связанного по рукам и ногам, словно животное, поливали из шланга ледяной водой под невероятно сильным напором, от которого позже на нежной коже живота образовались, пусть и небольшие, гематомы. А ещё он точно запомнит полную жестокого удовлетворения ухмылку санитара, когда Штефан практически до тошноты кашлял, захлёбываясь потоком воды, заливающейся через рот и нос. Казалось, работник клиники специально направляет треклятый шланг бедному мужчине прямо в лицо. Тогда он не выходил целый день из своей палаты, мучаясь от боли (ему ко всему прочему достался отличный удар под рёбра от того же медработника) и пережитого унижения. Но в этот раз ему точно улыбнулась удача, и воровство осталось никем не замеченным. Свою добычу, будучи в палате, Штефан припрятал под подушкой. Хоть его вещи перепроверяют на предмет чего-нибудь запрещённого не часто, все-таки он ведёт себя примерно, не считая того случая, но тем не менее лучше было перестраховаться и не класть ничего в ящик прикроватной тумбочки. Именно в тот момент, когда Деро едва успел вернуть всё на свои места, к нему зашла медсестра с подносом, на котором привычно аккуратно в ряд стояли одноразовые стаканчики с таблетками, на каждом была написана фамилия пациента, и один из них предназначался для Музиоля. В попытках хоть каким-то образом отвлечься от тошнотворного вкуса лекарств, Штефан внимательно разглядывал миловидное личико юной медсестры. Её он видел впервые, всегда на раздаче была чуть полноватая женщина среднего возраста с абсолютно непроницаемым выражением лица: фрау Кравчик — как гласил её бейджик на халате. Мужчина порой сомневался в наличии у полячки знания немецкого, он дважды пытался с ней заговорить, и дважды женщина удивлённо распахивала маленькие глазки, густо подведённые карандашом, качая головой, мол «Отстань». По взгляду молоденькой медсестры Деро понял, что его узнали. Только этого ему не хватало. По легенде, сочиненной Томасом и Рене для фанатов, он на данный момент пребывает в глубочайшей депрессии и безвылазно сидит дома. Теперь всё полетит к чертям собачьим, если у девушки длинный язык. Хотя на самом деле ложь постепенно изживала себя, слишком долго он тут пробыл.  — У нас не принято разглашать какую-либо информацию о пациентах, это не этично и непрофессионально, — спокойно говорит фрау Бергер, заметив испуг в глазах музыканта, — даже несмотря на то, что я пока ещё интерн. Штефан заметно успокоился после этих слов, но всё равно пообещал себе впредь быть осторожным с новой знакомой.  — Кстати, можете звать меня просто Лисбет, — она осторожно оставила поднос на стуле для посетителей, после чего протянула ладонь для рукопожатия. Пожимая протянутую ладонь, мужчина отметил, насколько длинные и узловатые пальцы у Лисбет — в целом некрасивые, но теплота и мягкость прикосновения как-то разбавили это впечатление. Да и ему, коротающему время в постоянном одиночестве, грех жаловаться. Жену Штефан видел больше двух (трех?!) месяцев назад. Вот дерьмо, он даже не помнил, сколько находится здесь на так называемом «лечении». Счёт дней Деро и не думал вести, полагая, что в любой момент может спросить у персонала дату. Как выяснилось позже, им доставляет особенное, практически извращенное удовольствие не сообщать больным, и в частности ему, подобную информацию. Чистой воды свинство.  — Вы не будете против? — она кивком указала на край кровати.  — Прошу, присаживайся.- Он выглядел абсолютно спокойным и старался не выдавать волнения от созерцания тонкой шеи Лисбет.  — Думаю, будет неуместным, если я стану называть Вас Деро? — девушка неотрывно смотрела пациенту прямо в глаза, словно в попытках предугадать реакцию. Лицо музыканта вмиг приобрело хмурый вид при упоминании своего псевдонима и возникших следом воспоминаний об «Oomph!». Страх, что он, возможно, не вернётся к прежней жизни уже никогда, успел укорениться где-то в глубине души.  — Лучше Штефан, — тихо произнёс Музиоль.  — Идёт, — согласилась Лисбет. Далее мужчина отрывками помнил их бессмысленный разговор о его самочувствии и нелепые попытки психоанализа снов. Принятые таблетки медленно начинали действовать, и на чём Штефан был в состоянии сконцентрировать своё то и дело ускользающее внимание, разве что на движении тонких губ собеседницы. Действие лекарств в этот раз показалось Деро странным, обычно его тело наливалось свинцовой тяжестью, и он моментально проваливался в глубокий сон, а иногда впадал в своего рода состояние комы, при котором мог слышать за дверью шаркающие шаги санитара или вопли больных из соседних палат. Но сейчас всё иначе: звуки стали резче, запахи сильнее, а цвета ярче. Ему дали что-то новое, не успокоительное, и как догадывался Штефан, что-то явно незаконное. Он чувствовал себя словно вернувшимся в конец восьмидесятых, когда частенько употреблял всякую дрянь на вечеринках у бесконечных знакомых. Тогда это казалось ему весёлым, но не теперь.  — Блядские таблетки, — прорычал сквозь зубы Штефан. «О, прекрасно! Прибавим ко всему прочему еще и агрессию». — успел заметить он.  — Прошу прощения? — удивлённо посмотрела на него Лисбет. Ему честно хотелось как-то оправдать свои слова или просто извиниться, но отравленное химической смесью сознание уже не поддаётся жалким уговорам, и несчастному Штефану оставалось лишь плыть по течению и наблюдать за происходящим будто со стороны. Он чувствовал под собой вяло вырывающееся тело, прижатое к матрасу, видел, как его собственные губы растягиваются в полубезумной улыбке и выдают слова, которые Деро вовсе не думал говорить:  — Скажи мне, Лисбет, чего ты жаждешь сейчас больше всего? Штефан заметил, как взгляд девушки становится отстраненным, словно она глубоко задумалась, а может, так оно и было.  — Дотронуться до тебя, — кажется, Лисбет сама была шокирована таким откровением.  — Тогда к чему эти игры в святую невинность? Штефан отчаянно старался игнорировать безумие, витающее между ними, так будто бы не его бёдра седлает Лисбет, и не его торс оглаживают горячие женские руки. У Бергер дикий вид, её острый и бешеный взгляд не оставлял мужчине никакой надежды на то, что всё прекратится прямо сейчас и без последствий. Ощущение контроля над телом возвращается не сразу, понимает он это тогда, когда может разжать пальцы, ранее до боли вцепившиеся в казённую простынь. Но вот остановить Лисбет Деро эгоистично не попытался, в конце концов, идя на поводу у своего желания. Благо, у девушки сохранились остатки благоразумия, и она ограничивается лишь тем, что умело доводит мужчину под собой до исступления одними касаниями, как оказалось чутких ладоней, где возбуждение жгло невыносимо, практически до боли. Он был до смешного усердным в своих стараниях не забывать дышать, но то и дело дыхание сбивалось на рваное, а с уст слетали хриплые и до ужаса пошлые стоны, которые слышала, вероятно, вся чёртова клиника. Но эти мелочи не так уж и важны, ведь ему хорошо, даже очень хорошо, непередаваемо просто. Лисбет хранила упорное молчание, когда одноразовой салфеткой стирала с рук следы минутной слабости Деро и своей, в принципе, тоже. Бросая нечитаемые взгляды на Музиоля, который продолжал лежать на кровати с задранной до татуированной груди больничной рубашке, она испытывала чувство вполне уместного стыда. Штефан казался Бергер таким беззащитным и загнанным в угол своим неправильным поведением. Распятие на стене ещё пуще усугубило желание Лисбет сбежать из палаты как можно скорее, прихватив с собой поднос. Верующей шведка не была, но и противиться внутреннему голосу не стала.

***

 — Мне стоило догадаться, что это всё твоих рук дело! — в ярости крикнул Штефан. Нечистый.  — Я лишь подсобил тебе немного, остальное уже исключительно ваша с девчонкой инициатива, — промурлыкал Люцифер, скаля не свои сияющие белизной зубы в чём-то наподобие улыбки. Оскверненный.  — Ты такой невинный, и тем приятней мне наблюдать твоё падение, Штеф, на самое дно людских страстей. Я не успокоюсь пока не измараю тебя в этой грязи, не остановлюсь, пока ты не будешь до конца осквернен, ибо только тогда ты подаришь мне себя. Ты — всё, что я когда-либо хотел. Даже трон небесный меня так не прельщает больше, — пылко говорил Дьявол, — моя планета вращается только вокруг тебя. (2)