Zизнь

Нога опухла и не сгибалась в колене. А если всё-таки двигалась, то из рваной раны на икре сочилась блевотного цвета жижа. Хидана это дерьмо не устраивало совершенно, поэтому он прицепился к Какузу сразу, как только прошмыгнул мимо группы тварей во временное убежище. Ну, сказать «убежище» — значит охрененно себе польстить. Конура над салоном красоты, вывеску которого давно облепили жирные мухи, вряд ли годилась на что-то кроме сна и короткого отдыха между вылазками наружу. Зато подходы к единственной двери просматривались с трёх сторон, рядом с окном была пожарная лестница, по которой нетрудно перебраться выше и нырнуть в другую квартиру. Этаж они зачистили ещё месяц назад, ходы завалили стащенной отовсюду мебелью. Даже дорогущий диван из кожи, мать его, крокодила, разломали на части и заклинили дверь, чтобы ни одна тварь не прорвалась. Через «парадный вход» Хидан ходить не любил. Страдающий паранойей Какузу практически без перерыва держал пустой пятачок пространства под прицелом, отстреливая любого, кто не свернёт руки морским узлом. То есть, не покажет тайный шифр, ага. Ещё бы танцевать заставил, гнида. Но делать нечего — Хидан послушно показал подозрительно высунутому через бойницу дулу винтовки комбинацию из трёх пальцев, беззвучно обматерил всех родственников и только после этого обязательного ритуала был впущен внутрь. Вокруг подъезда валялись горы строительного мусора, оставшегося ещё с тех времён, когда хозяева салона планировали облицовывать фасад. Используя их, получилось сделать что-то вроде стального ограждения с торчавшими во все стороны ржавыми шипами, гвоздями и кусками арматуры. Не напороться на штык можно только протиснувшись в узкий лаз, который открывался, конечно, не для всех. Для временного убежища меры предосторожности выше небес, но и тухли здесь они уже второй месяц. — Обстановка? — голос из-под маски звучал глухо и хрипло. Какузу перезаряжал винтовку, сгорбившись над единственным столом в центре комнаты, но Хидан знал, что в любой момент его спутник готов выхватить нож из голенища сапога. — Ещё больше набежало, — буркнул, тяжело плюхнулся рядом и закинул раненую ногу на стол, отодвигая винтовку. Подтянул штанину выше и ткнул пальцем в рану. — Сделаешь что с этим? Какузу на мгновение отвлёкся от своего занятия, внимательно изучил бледную ногу и хмыкнул: — Отрежу, если хочешь. Сколько? — Дохрена. Они стягиваются со всего города. Будут нас выкуривать, без вариантов. Учуяли как-то, гады. Глаза Какузу мрачно сверкнули, он навис над Хиданом раздражённой чёрной массой тряпок, оружия и ненависти. — Если только ты их не привёл сюда сам. Хидан выставил перед собой раскрытые ладони и нервно осклабился, чувствуя, что ещё немного — и придётся отбиваться чем попало, потому что любимое оружие валялось в дальнем углу и доползти до него он банально не успеет. — Чувак, не слетай с катушек, — облизав пересохшие губы, горячо зашептал Хидан, поглядел заискивающе снизу вверх и резко согнул здоровую ногу в колене. Какузу скрутило пополам на жалкие мгновения, дав фору, — и Хидан ею воспользовался, рванув в угол так быстро, словно за ним неслась целая толпа тварей. Когда пальцы сомкнулись на древке косы, опухшая нога как-то подозрительно хрустнула и обмякла, уронив Хидана мордой в пол. Он взвыл, прикусил губу и замер натянутой струной в нелепой, неудобной позе. Единственное окно, через которое они отстреливались и могли, если что, сбежать, роняло на грязный пол бледно-золотые квадраты. В доме царила мёртвая тишина, и любой звук разносился далеко, привлекая ненужное внимание. Потому орать, драться и трахаться надо было тихо, так, чтобы ни одна тварь, ни одна мышь, если они вообще остались, не услышала и не притащилась на шум. — Идиот, — Какузу снова навис над ним, но уже с аптечкой в руках. За ногу бесцеремонно подтянул ближе, заставляя извиваться и мычать, как угорь на раскалённом масле, а затем без предупреждения вправил выскочившую из сустава кость. От боли в глазах потемнело, кровь прилила из ноги к щекам и шее. — Если твари тебя чем-то заразили, точно отрублю ногу. И отращивай новую, как хочешь. Вместо ответа Хидан втянул расквашенным носом кровь и сопли обратно в горло, сглотнул вязкую горечь и показал Какузу средний палец. Ему хотелось наорать на больного ублюдка, выбить челюсть одним точным ударом, а потом сорвать злоебучую маску и обглодать заживо лицо, но это надо ещё встать, а Какузу держал крепко и резал острым ножом гнойник на ноге без анестезии. Стиснув зубы, Хидан молчал и молился. — Жрать хочу, — это первое, что он сказал, когда ощутил свободу и почувствовал слабое движение воздуха рядом.— Пойдём ночью убивать этих уродов? — Их больше, — как всегда разумно заметил Какузу, но Хидан тихо и безумно рассмеялся: — А мне срать! — и глаза его, когда-то тёмно-карие, налились кровью. До того, как правительство объявило экстренную эвакуацию жителей, Хидан и Какузу вообще не были знакомы. Какузу работал бухгалтером в экономическом отделе крупной корпорации, в таком огромном высоком здании, которое устоит во время эпидемии и обвала на бирже, но рухнет, случись вдруг экологическая катастрофа. И когда она всё-таки случилась, и люди вдруг начали кидаться друг на друга и отрывать куски мяса, и когда паника охватила всё здание, точно вирус, Какузу оказался единственным, кто знал, что делать. Он не зря был отправлен в отставку с посттравматическим синдромом: всегда держал в столе пистолет, а под штаниной — нож, привязанный ремнями. О том, как пережил первые дни, он распространяться не любил. По радио сообщали, что выжившие должны собраться в специальных карантинных зонах, но Какузу не доверял лживым словам правительства и спасался сам: сперва у знакомых на квартирах, потом, когда дела пошли ещё хуже, в одиночку, меняя укрытия едва ли не каждый день. Хидан понятия не имел, когда и как он заразился, но не сомневался, что после этого Какузу целую ночь метался в бреду на полу в какой-нибудь конуре, воя от боли и желания себя пристрелить. Но патроны, сука, пожалел. У Хидана и патронов-то никаких не было — он вообще не стрелок, всегда кулаками махал. До него вся эта муть с вирусом и заражёнными добралась не сразу, слишком глубоко он и другие сектанты засели в заброшенном подвале под старым, давно закрытым стекольным заводом. Всё, что они обычно делали на своих «заседаниях», — ели, пили, кололись и трахались, в экстазе резали себя и орали молитвы тёмному божеству, которое то ли придумали, то ли увидели в наркотических галлюцинациях. Потому, когда к ним свалился первый на памяти Хидана трупняк, никто не испугался и не убежал. Приняли за своего. И когда тот принялся жрать девку, которая по привычке полезла к новому мужику, большинство даже не сообразило, что за херня творится. В тот день Хидан пил и шырялся меньше всех. Сидел, привалившись к стене, бормотал молитву и думал, что если Джашин правда его слышит, то обязан защитить от любого пиздеца. В каком-то смысле правда защитил — трупняк укусил в руку, а не в шею, и сбежать удалось после этого, и забиться в щель под фундаментом, где обычно бомжи ночевали, и перележать там, баюкая руку, пока всё не кончилось. Что — всё, Хидан тогда, конечно, тоже не понимал. — Пойдём, — в темноте твари хуже видели и медленней двигались. Их было больше, но если не шуметь, то реально пройти незамеченными. Или подкрасться со спины, пока они невидяще пялятся перед собой, схватить поперёк груди и перерезать ножом горло. Хидану больше нравилось рубить уродов на куски косой, но Какузу всякий раз так бесюче ворчал, что проще сделать так, как он хотел, чем после выслушивать нотации. Вдоль стены они пробрались на другую улицу, обходя тупо слонявшихся туда-сюда трупняков. Эти вообще реагировали только на громкие звуки, ни запахами, ни прикосновениями их было не привлечь. Вот шибко умные твари, устроившие на них с Какузу охоту — это проблема. — Впереди двое, — прищурившись, сказал Хидан. — Чур мой тот, что справа. Мне его лысая башка кажется знакомой. Какузу не стал шутить про крещение, потому что был атеистом, а Хидан не стал на него наезжать, потому что мысленно обращался к богу за помощью и поддержкой. После смерти в такие мелочи, как амулеты, символы и молитвы, начинаешь верить намного истовей. Терять-то уже нечего. — Не забудь их обыскать, — занудливо напомнил Какузу и поправил маску. За его спиной висел небольшой рюкзак, в который поместились почти все их немногочисленные вещи. Хидан никогда не привязывался к материальному, а таскать на себе лишние килограммы неудобно. — Да пошёл ты. Тварей обходить не с руки: справа пробка из брошенных как попало машин, слева — сплошные витрины магазинов и тупик. Разве что отвлечь чем-нибудь и побежать, но у Хидана в животе предательски урчало, так что оставалось одно — напасть. Хидан одним точным ударом смахнул лысую голову с шеи, а Какузу вогнал нож в глазницу второго и бережно опустил тело на землю без единого шума. Отрезанная голова закатилась под машину, туда было сунулись трупняки, но близко подходить не рискнули. У них не было мозгов в привычном смысле слова, но иногда они всё-таки соображали. Пока Какузу методично обшаривал чужие карманы и складывал найденное добро в аккуратную горку, Хидан с наслаждением вырезал острием косы на груди жертвы символ Джашина. Тёплая, свежая, горячая кровь дразнила обоняние, вызывала у желудка агонию и жуткое бурчание. — Да оторви ты от него кусок и сожри, — рыкнул Какузу, которого эти звуки успели порядком достать. Он закончил с обыском, рассовал добро по отделениям рюкзака и снова взялся за нож. Из всего тела он предпочитал именно сердца. Хидан ехидно комментировал, что у него специфические вкусы, но с окровавленным ртом это выглядело не слишком убедительно. Тела не стали прятать: трупняки уже топтались неподалёку, после них не останется даже костей. Для надёжности Какузу проломил своей жертве череп, после брезгливо обтер мозги с ботинка тряпкой. В некоторых вопросах он был дохрена щепетильным, Хидана это забавляло. А вот на препирательства времени не осталось. Исчезновение «своих» эти твари будто чуяли, так что следовало валить куда подальше, желательно вообще из города. Но по пути Какузу заметил банк, и его было уже не остановить. В этом «новом дивном мире» выжил не каждый. Если верить газетам — каждый второй. А остальные?.. Хидан взгромоздился на первый попавшийся стол, спихнул с него труху, которая раньше была очень важными бумагами, и заметил пожелтевший разворот с панически огромным заголовком: «МЁРТВЫЕ СРЕДИ НАС». Ухмыльнулся — раненая нога уже не болела, место, куда его укусила одна из тварей, покрылось бледной новой кожей — и свернул из газеты самолётик. Остальные умерли. И воскресли. Вряд ли благодаря Джашину, но Хидану приятно было думать, что его выдуманный бог приложил к этому невидимую руку. Потому что едва ли три процента из всех заражённых обратились в нечто иное, более совершенное, живучее, сильное — в других людей. Тех, кто не умирал, спрыгнув с крыши. Тех, кто вставал после того, как им отрежут руки, ноги и голову. Тех, кто не мог больше наслаждаться алкоголем, наркотой и девочками, зато убивал голыми руками. Живые отчего-то сразу открыли на них охоту. Вынудили прятаться и выживать. Но по факту «тварями» были именно они — эти грязные, вонючие крысы, перепуганные и забитые в своих закоревших представлениях о мире. Они просто не сумели смириться с новым порядком вещей. Какузу говорил, что если бы верхушка правительства выжила, можно было бы попробовать договориться. Но с горсткой выживших говорить смысла нет. Глухи их уши, слепы глаза их. — Нашёл чего? — вернулся Какузу, разумеется, не с пустыми руками. Он никогда не упускал наживы, пусть кругом и творился немного зомбиапокалипсис. — Хватит на некоторое время, — отрывисто буркнул он. Покосился на выход, нахмурился и погрозил Хидану кулаком. — А ты почему прохлаждаешься? Нас могут уже искать. — Ну и пусть, — Хидан облизал губы, чувствуя приятную сытость и вялость, но это легко поправимо, стоит лишь замахнуться своей верной косой. Её он нашёл в магазине сельхоз товаров аккурат между секатором и бензопилой. — Как будто мы и с десятком не справимся. На лице Какузу читалось: «совсем дебил», но лишь потому, что он снял маску, обнажив крупные швы, которые стягивали уголки рта и щёки. Не то чтобы он гнил изнутри, Хидан проверял, просто у него эволюция пошла немного иным путём. Кому-то бессмертие, кому-то пять сердец — ничтожная плата за посмертие, в котором они едва ли не боги. — Мы не боги, — проговорил Какузу тихо. — Мы всего лишь ходячие мертвецы. — Ну, знаешь, — Хидан его пессимизма не разделял и выглядел вполне себе живым, если не обращать внимания на алые глаза и ненормально бледную кожу. — У всех есть свои маленькие недостатки. А мне такая жизнь нравится, какой бы хуёвой она ни была… Кстати, тут есть карта. Пригодится? Какузу закатил глаза в жесте «наконец-то от тебя есть польза» и забрал небрежно сложенный вчетверо квадратик бумаги. В чём-то Хидан был, к сожалению, прав. Их посмертие хотя бы напоминает жизнь, а не ту жалкую пародию на выживание, которую получили все остальные.