Запах

На первом месте в рейтинге отвратительных идей от Лидера, которые Хидан веско охарактеризовал как «делать нехуй, вот и выёбывается» обычно топталась только одна, с обманчиво невинной формулировкой. Там было про «командную работу, взаимопомощь и уважение», что в принципе не применимо к нукенинам, если только они не бессмертны и потому могут себе позволить убивать друг друга шесть раз за день. Но, услышав новую гениальную мысль, озвученную на внеплановом собрании, Какузу невольно задумался, а так ли сильно ему хочется работать в столь… сомнительной организации. — Ну охуеть теперь, — всплеснул руками Хидан, выразив тремя словами всё то, что коллективное бессознательное медленно расчленяло добрые пять минут. Никто не рисковал первым выступить с «простите, а вы головой не ударились?» перед Лидером, а у Хидана инстинкт самосохранения отсутствовал, ему не страшно. Умрёт в седьмой раз — ещё и богу своему жертву принесёт, если без ног и рук кого-нибудь поймает. В принципе, за смелость — читайте: тупость — Какузу мог ему даже пришить одну ногу или руку, допрыгает потом сам. Он упрямый, как стадо ослов, справится. — У тебя есть возражения? — с искренним удивлением спросил Лидер, обладавший чудесным свойством не замечать скептических и убийственных взглядов. Своего рода иммунитет или запретная техника, передававшаяся из поколения в поколения в любом древнем клане — просто подставьте название. Впрочем, по мнению Хидана, называлось всё это дело просто и понятно: «мудила он». — Дохуя! — выступления на публике и долгие диспуты точно не про него. Если о Джашине нашем сущем Хидан мог трепаться часами, ни разу не повторившись, то на более приземлённые темы его запас лексики испарялся со скоростью воды в пустыне. Спустя пару жалких минут Хидан выдохся, но Лидера не переубедил. И хотя он явно заработал в глазах «коллег» несколько очков, в валюту они всё равно не переводились, так что и пользы от хиданового выступления было ноль целых ноль десятых. Время зря потратили и от странного задания не уклонились. По тому, как мрачно сверкали в темноте глаза Учихи, а кукла Сасори возмущённо скрипела сочленениями, им навязанное сближение с напарниками было как подлый удар в спину. Какузу мог их понять — но не посочувствовать. Их напарников хотя бы можно убить и сказать, что «это случайно вышло, он сам со скалы упал!» Раньше срабатывало, теперь же Какузу приходилось спускаться по отвесным скользким камням, собирать Хидана по кускам и сшивать, чтобы через несколько часов эта бессмертная сволочь была как новенькая. — Выполнять, — непререкаемым тоном приказал Лидер, и отступники, безжалостные убийцы, взрослые, почти адекватные люди, в конце концов, отправились на безумно важное и ответственное задание: выяснять, чем же пахнут их напарники. Хидан опустил руки и с подозрением спросил: — Это чё сейчас было-то? Какузу предпочёл реплику проигнорировать — смысла в ней не было, как и следов мыслительной деятельности. Увы, через некоторое время Хидан сообразил, что разговаривать с ним не собираются, и принялся делать то, что он умел и любил лучше всего: выносить мозг. Слово «ебать» подошло бы намного больше, но Какузу не желал опускаться до лексического уровня напарника. По крайней мере, хотя бы один из них не должен думать матом. Игнорировать Хидана долго — опасно не только для нервной системы, но и для душевного спокойствия. От безделья и скуки Хидан, видимо, до того ошалел, что вспомнил про задание и решил его выполнить, только по-своему. — А нахера мне тебя нюхать, если я и так знаю, что ты пахнешь своими уебанскими деньгами? — начал он, не обращая внимания на сузившиеся глаза Какузу и его почерневший кулак. — Ещё от тебя несёт старьём и мылом, потому что только ты мог додуматься не покупать новую одежду, а стирать старую каждый грёбаный раз. Кровь, между прочим, херово отмывается. Так что и кровью ты тоже пахнешь. Охрененный запашок, м? Какузу медленно выдохнул и разжал кулак — по одному пальцу на каждую сладкую мысль о том, как через пять… нет, три минуты он вырвет Хидану язык вместе с горлом, оставив на месте бледной шеи кровоточащую дыру с лоскутами мышц и кожи. Мысли эти ему нравились, но Хидан-то о них не знал — или делал вид — так что вдохновенно нёс свой бред дальше, подбодрённый тем, что не заткнули сразу. — Ещё ты в разных местах пахнешь по-разному, — доверительно сообщил Хидан, поравнявшись с Какузу и нагло глядя тому прямо в лицо. — За ушами — медью, плечи как бы пыльные, а вот кожа на животе вкусная, как свиные рёбрышки. Ах вот оно что. У Какузу отлегло сразу от трёх сердец, ещё два замедлили ритм в ожидании. Всё оказалось до банального очевидно: Хидан просто хотел жрать. — Я накормлю тебя бесплатно, только заткнись, — буркнул Какузу, недовольно покосившись на блаженно прикрывшего глаза Хидана. Тот или вспоминал что-то, или подбирал слова, но для бытовых тем у него слишком маленький словарный запас. Потому риск услышать что-то вроде «ты пахнешь топлёным маслом, карамелью и тем дерьмом, которое всегда ешь по утрам» был невелик. У Хидана точно не лучший нос в мире и из сотни запахов он без ошибок определял разве что один, свой любимый и желанный — кровь. — Иди ты, — небрежно махнул рукой Хидан и упрямо продолжил: — Руки, особенно ладони и пальцы, пахнут краской и этой всей грёбаной химией или чем там пропитаны твои бумажки? Кожей ещё, на чемодан-то ты не поскупился, а ещё деревом немного и солью. Это если облизать. — Что — облизать? — не понял Какузу. — Всё, — Хидан с намёком приподнял брови. — Ну и на сладкое… Знаешь, чем пахнут твои маски? Вот уж подобной ерундой Какузу никогда не занимался. Ещё не хватало нюхать нити чакры. Но он вдруг вспомнил, как на коротких привалах Хидан прижимался к нему со спины и шумно дышал, задевая носом то одну, то другую маску — обнюхивал, значит. И ещё пробовал на вкус, он вообще много чего в рот тянул, и это в кои-то веки нельзя было назвать недостатком. — Нет, не знаю. — Отрезал Какузу. — И знать не хочу. А если ты думаешь иначе… Хидан, как ни странно, думал. Даже не глядя в его сторону, можно сказать, о чём. На его подвижном лице всякая мысль отпечатывалась очень ярко, словно под тонким слоем бледной кожи скрывался мягкий, податливый воск. Ещё там были мышцы, кости и сухожилия, и все вместе они складывались в удивительно понятную картину. По тому, как расширились зрачки и участилось дыхание, по тому, каким жаром повеяло от его тела, по тому, как он резко остановился и толкнул Какузу к ближайшему дереву — по всему выходило, что от теории Хидан желал перейти к практике. Немедленно. На него уже так пару раз накатывало после особо кровавых и сложных миссий. Жертв его ненормальному богу оказывалось недостаточно, вокруг больше ни одной живой души, а напарник — скупой и занудливый, каким его всегда считал Хидан — здесь, рядом, только руку протяни. Они никогда друг с другом не церемонились, не давали нелепых обещаний и уж тем более не считали внезапно возникшую связь проблемой. Шутка ли, если Какузу без тени смущения наблюдал когда-то за тем, как Хидан одновременно резал и трахал снятую на одну ночь проститутку, а сам Хидан запускал руки Какузу в грудную клетку и щупал его настоящее сердце? Их связь — не просто секс, но взаимовыгодное сотрудничество. Безумное, ненормальное, гнетущее и раздражающее, однако были в нём плюсы, ради которых Какузу готов бы терпеть практически что угодно. Свернуть Хидану шею он всегда успеет, а любопытство будет грызть его всю дорогу. Чем же, демоны их побери, пахнут маски? — Тебе интересно! — довольно разулыбался Хидан, в две руки раздевая Какузу; маску он по негласной договорённости не трогал, зато спину быстро прихватило холодом. Горячий и нетерпеливый Хидан тут же прижался сзади, облапал грудь и живот, не засовывая пальцы под широкий пояс штанов. Наверное, пока его занимали только маски, потому что если Какузу нехотя соглашался подставить ему спину, то пользоваться неслыханной щедростью следовало без колебаний. В приступе гнева Какузу плевать хотел на возбуждение и желания тела, он просто сносил тупому напарнику голову с плеч одним резким ударом. И затем с сожалением осматривал его слишком крепкую черепушку, из которой не вывалилось ни капли мозгов. — Ненадолго, — буркнул Какузу, упёрся скрещенными руками в ствол дерева и уронил тяжёлую, гудящую голову на сгиб локтя. От Хидана несло мускусом, кровью и свежими благовониями, которые он выклянчил утром у попавшегося им на пути торговца. Хидан знал тело Какузу, как своё собственное; обводил пальцами грубые стежки, ковырял ногтями свежие, недавно зашитые раны, из которых по капле сочилась сукровица. Лизал тёплые гладкие щёки масок, каждую по очереди, и маски охотно откликались на его прикосновения, хотя в самый первый раз пытались сожрать бесстрашному ублюдку лицо до самых глаз. Больше всего Хидану нравилась маска с толстыми красными губами: в своей «человеческой» форме она была неповоротливой и ленивой, а пока ворочалась в спине у Какузу — приятно горячей, как тлеющие угли. Пахла она пеплом, горьким дымом и сожжёнными дотла деревнями. Лизнув красногубую маску в глаз, Хидан широко ухмыльнулся и накрыл ладонями ещё две маски, оставив последнюю — молнию — на десерт, уж слишком у неё был непредсказуемый и злобный нрав. Какузу искренне рассчитывал подумать о делах и тайниках, пока Хидан возился с его спиной, но уверенные прикосновения, фанатичный шёпот и вздохи ужасно отвлекали. Хидан никогда во время оргазма не выкрикивал его имя. Какузу ни на минуту не забывал про выгоду, прибыль и задания, даже когда выкручивал Хидану руки до сладкого хруста и пробивал насквозь живот, чтобы наружу вывалились петли кишок. Они молились разным богам, следовали разным идеалам и исступлённо, честно и от всех шести сердец на двоих ненавидели друг друга. Только поэтому Хидан с похабной усмешкой нюхал Какузу между лопаток и под мышками, прикусывал загривок и вытягивал из кожи целые нити чакры, а Какузу медленно зверел, обещал себе, что больше никогда, но всё-таки терпел. Маска воды пахла водорослями, утопленниками и камышами, маска ветра — птичьим дерьмом, морозом и ураганом, после которого не остаётся ничего и никого живого. Маска молнии обожгла Хидану руки, верхний слой кожи слез на секунду, обнажив беззащитное, нежно-розовое мясо, но Хидан всё равно сказал прямо в ухо: — Пахнет грозою. В душе не ебу, как, но это охуенно. Хочу ещё. Но оставалась последняя стихия, ради которой пришлось развернуться к Хидану лицом и распустить швы на грудной клетке. Он смотрел на то, как расходились в стороны лоскуты кожи, как внутри текла и менялась чёрная мякоть, а затем своими обнажёнными руками раздвинул нити и коснулся пока ещё бившегося сердца. Предельная степень близости, тот уровень, которого не достигнуть никому и никогда, если те безумцы, конечно, не примут веру в Джашина и не попытаются убить Хашираму. — Доволен? — спросил Какузу глухо, когда пауза чересчур затянулась. — Подожди, — дёрнул плечом Хидан. — Я запах понять не могу. Это что ещё такое? Какузу не прятал снисходительной усмешки. — Это запах знаний и книг, Хидан. Тебе не понять. До него доходило долго, Какузу почти слышал, как тяжело скрипят шестерёнки в его голове, а потом смутная тень угрозы мелькнула на дне глаз, но быстро пропала. Хидан держал в руках его сердце, открытое нараспашку всем ветрам, и мог, да, определённо мог раздавить его или вырвать, или разорвать на куски, или уничтожить… — Да куда уж мне, — Хидан отступил на шаг и поморщился, помахав ладонью. На пальцах уже начала расти новая кожа. — Старый пердун, даже сердце у тебя провоняло пылью и временем. С его стороны было неслыханной щедростью не впасть в истерику и не начать доказывать, кто из них самый умный и сильный. Какузу оценил. Он тщательно зашил грудную клетку, натянул безрукавку и плащ, а затем вдруг наклонился и понюхал волосы Хидана. — И? — не ожидавший подлянки, тот отшатнулся, но потом всё равно нагло выпятил челюсть. — Чем я пахну? Какузу презрительно хмыкнул. — Кровью, разумеется. И тебе не мешало бы помыться. — Так ты сам бабла не даёшь! — возмутился Хидан и припустил следом. Его возмущение не было наигранным, а презрение Какузу — искусственным, но оба прекрасно знали, что на Хидане, несмотря на все кровавые оргии, смешались только два запаха: Какузу и Джашина.